feline

Дыхание открытой местности Сейрен почувствовала ещё до того, как окружающий её лес начал редеть, прежде чем не расступился окончательно, и всё своё немногочисленное самообладание ей пришлось применить, чтобы не понестись к тихо журчащей, не видимой за луговой полосой речке, рискуя с непривычки упасть в воду и захлебнуться — право, вышло бы крайне нелепо. И в неторопливой ходьбе были свои приятные моменты — больше не путающееся в густой листве и ветках солнце наконец её заметило, разглаживая прохладную гусиную кожу. Правда, временами от этого двигаться хотелось ещё меньше, борясь с желанием просто сесть и хорошо отогреться, но Сейрен не без оснований побаивалась, что если сейчас остановится и сядет, то встать и идти дальше сможет далеко не сразу и далеко не без усилий — а себя дольше не увидеть только обидней будет. Ноги не слушаются, восприятие глубины искажено из-за слишком большой разницы между прежним и нынешним ростом, но терпеть осталось недолго. Непрошенной компании Сейрен не боялась — (другие) люди так далеко редко забредали, а хищников, способных ей в новом виде навредить (и вообще в ней заинтересованных) здесь больше не водилось — вряд ли птицы обратят на неё внимание до тех пор, пока она не станет на что-либо посягать. К самой кромке воды девушка предусмотрительно решила не подходить и осторожно, стараясь не завалиться, медленно опустилась на колени. О чём пожалела быстро — раньше по земле и траве было неприятно лишь ступать, но колени будто назло оказались ещё чувствительнее, и Сейрен с досадой сжала зубы, когда кости снизу вверх проняло что-то болезненно-холодное, въедливое и отдающее внутренней сыростью. Девушка сжалась в комок, крепко обнимая себя руками и безотчётно пытаясь закутаться в волосы в попытке перетерпеть непрошенное ощущение, и тем обиднее было осознавать, что умение ходить по земле без жёстких подушечек на лапах с открытой всем ветрам, жару и холодам кожей — исключительно наживное, и неизвестно, когда оно ещё придёт. Разжать руки удалось с ощутимым трудом, но компенсировалось необходимостью — сначала разметавшиеся волосы с неохотой, но за плечи убрать, а потом — опору на землю себе обеспечить, чтобы не вставая к реке подобраться. Фея злилась, пока ползла вперёд почти на четвереньках — и от того, что сначала земля и растения, а затем галечный берег ноги и ладони нещадно холодили и царапали, и от того, что уши к голове больше не прижимались и не давали привычным путём раздражение выразить. Настолько некомфортно ей было в собственном теле, что перекинуться обратно в кошку не давало одно лишь чистое упрямство. Сейрен ещё долго не решалась над водной гладью наклониться, то ли боясь упасть, то ли страшась увидеть собственное отражение, а робкая попытка коснуться быстрого потока пальцем окончилась лишь тем, что она его тут же одёрнула, но впервые вывод получилось сделать в какой-то мере удовлетворительный — да, без шерсти в воде холоднее, но она же и к телу не липнет. Подозрительно осмотревшись и накрыв обеими ладонями подвеску, чтобы она вдруг не сорвалась, девушка вытянула шею и со всей возможной осторожностью склонилась над прозрачной у берега речкой — впрочем, её осторожность не предотвратила снова соскользнувших с плеч и кончиками погрузившихся в воду волос, ради которых одну руку пришлось от шеи отнять. Сейрен недоуменно хлопала ресницами, рассматривая себя, изредка хмурила брови, поворачивала голову, щурилась и кривила губы только чтобы убедиться, что отражение всё это повторит — не сказать, что она себя не узнавала, но глупо было бы надеяться, что схожестей останется достаточно много для успокоения. У неё не было в отношении людей каких-то стандартов красоты, да и откуда они могли взяться — кошку человек считает в лучшем случае милой, а человек от кошачьих понятий о привлекательности не то что отличается — он просто под них не подходит, на то и человек, совершенно другой, чужой вид. Однако себя — не без доли самодовольства — девушка после пристального осмотра посчитала красивой. Несмотря на первоначальные страхи, любоваться собой ей понравилось настолько, что она даже моргать порой забывала, зато так осмелела, что обеими руками принялась разглаживать по длине волосы — было в их мягкости что-то привычное, уютное, почти надёжное. Сначала где-то слева еле слышно зашуршала трава, будто её кто-то случайно задел, пробираясь, но прежде, чем Сейрен успела вспомнить про змей, пришло другое ощущение — слабый, едва уловимый, но отчасти знакомый запах, который растворился так же быстро, как появился, но слегка насторожившуюся фею успокоил — змеиный дух ей ни на крошечную долю не показался бы знакомым. Трава волнисто разошлась с тихим шорохом, и на гальку степенно ступила небольшая изящная кошка с длинной голубоватой шерстью, нежно-золотистой грудкой и мордочкой и пушистой синеватой гривой вокруг шеи. Сейрен её узнала, но голос не подала, предупредительно подобравшись и не спуская с неё суженных глаз, кошка её недолго рассматривала, затем повела носом и, наконец, без особой уверенности, но с изрядным скептицизмом спросила: — Сейрен? Не отпускающая её обычно надменную знакомую сомнительность девушку позабавила, и она решила подыграть, переспросив непринуждённо и с почти наивным недоумением опустив веки: — Уверена? — Точно ты, теперь уверена, — проворчала кошка, покосившись на неё с подозрением. — А то вроде и тебя чую, а вроде и не тебя совсем. Пришла очередь Сейрен неприятно удивляться — для неё знакомый и узнаваемый запах Люсинии так и вовсе был не более чем секундным наваждением. Неужели у неё все чувства теперь так притупятся? Люсиния, тем временем, продолжала на неё смотреть, и когда Сейрен уловила в её взгляде интерес, пришлось свои беспокойства отодвинуть в пользу более насущного вопроса. — И что ты с этим будешь делать? Кошка уселась, скучающе обвив пышным хвостом лапы, и пошевелила ушами. — Не буду я тебя выдавать, не скалься. До твоих причуд мало кому дело есть. Сейрен покладисто кивнула, довольная в том числе и собой — догадывалась, что примерно это и услышит. Серьёзного соперничества со стороны Люсинии она не боялась нисколько, самой фее не было никакого толка пытаться её подставлять или против неё интриговать, в чём и состояла суть их равнодушных, с примесью некоторого холодка отношений. Давно прошли уже те времена, когда не в меру решительная Сейрен искала случая прицепиться к «несносной подпевале», а Люсиния лишь презрительно плевалась в сторону «мелкой наглой выскочки». Сейрен набралась выдержки и научилась в выражении своего отношения к другим быть чуть более сдержанной, а Люсиния поняла, что мелкая выскочка выросла в достойную соперницу, с которой, как и со всеми её уровня, лучше не враждовать — хотя бы открыто. — А вот ты что собираешься теперь делать? — прервал её раздумья любопытствующий — не сказать едковатый — голос Люсинии, в своей привычной манере гордо поднявшей голову. Сейрен даже не сразу ответила — теперь к ней вернулись прежние тревоги, и она собиралась их проверить. — Странно, что ты спрашиваешь, — отозвалась девушка без особого желания, неторопливо развернувшись к кошке лицом и осторожно попытавшись подползти к ней ближе. — Мои причуды ведь никому не интересны. Люсиния настороженно приподняла уши, но с места не трогалась, следя за неуклюже подбирающейся к ней Сейрен. — И даже если тебе так интересно, — решила закончить свою мысль прежде, чем осуществить задуманное, — к людям уходить я не собираюсь. Так что лучше и сама не радуйся, и других зря не обнадёживай. — А ты тоже слишком далеко не загадывай, — только и фыркнула Люсиния, слегка отодвинувшись, когда Сейрен совсем рядом оказалась. Не тратясь больше на разговоры, девушка как можно ближе к земле припала, чтобы с кошкой примерно на одном уровне быть, и, почти коснувшись щекой шерсти у неё на боку, как можно глубже вдохнула. Ошарашенная Люсиния ненароком хвостом махнула, пройдясь Сейрен прямо по носу, от чего девушка, втянув вместе с воздухом и шерсти, отшатнулась и звонко чихнула, чуть не опрокинувшись на спину. Люсиния благоразумно попятилась и с откровенным недоумением на неё уставилась. — Что ты делаешь? Сейрен неприкрытого осуждения в её голосе не поняла. — Проверяю, — отчиталась невозмутимо, но и без тени дружелюбия. — Ты-то меня учуяла, но не узнала, а я тебя вообще не почувствовала. Выражение на мордочке кошки сменилось на снисходительное, надменно-покровительственное сочувствие, с каким не слишком расположенные к малышне взрослые смотрят на глупеньких детей. — А ты ждала, что всё по-прежнему останется? — А почему нет? — тут же оскорбилась Сейрен, понемногу теряя своё типичное в разговорах с Люсинией равнодушие. — Вижу и слышу я по-прежнему хорошо. — Что сказать, повезло, — фыркнула кошка, её аргумент явно не принявшая. — Раз уж хочется человеком быть, так будь… со всеми последствиями, конечно. И насчёт зрения с выводом не торопись, ночь ещё не наступила. Сейрен примолкла, обиженно поджав нижнюю губу: насколько больше она бы сейчас не была, старшая фея смогла её задеть. Люсиния удовлетворения от своей маленькой победы скрывать не стала, сыто сощурившись и от души улыбнувшись, но что-то мешало ей в полной мере своим триумфом насладиться: не уходило из её взгляда нечто подобное брезгливости. — Тебе повезло, конечно, в первый раз не слишком опозориться, я тебе этого припоминать не буду, — бросила она с самым издевательским великодушием, какое могла себе позволить, пока девушка подбирала слова, чтобы поставить её на место, — но раз уж тебя так тянет к людям, послеживай за своим поведением, а то и они странной закличут. И на эту её отповедь Сейрен не нашла, что ответить, сосредоточенно разглядывая травяную стену прямо за её плечом, и Люсиния не смогла дальше молчать о том, что вызывало её недовольство. — А ещё, — проговорила она с нарочитой расстановкой, сморщившись, — оденься уже наконец. Разумеется, Сейрен знала — поскольку видела не однажды — что люди нагишом не разгуливают, но привычкой одеваться самостоятельно пока, понятное дело, не обладала, а чувство стыда из-за отсутствия одежды не успело сформироваться соответственно. Конечно, Люсиния, как такая же кошка, ничего красивого в ней не видела. Демонстративно обхватив руками плечи, Сейрен выпрямилась и посмотрела на старшую фею сверху вниз. — Неприятно? — Неприятно, — кивнула Люсиния с готовностью, которую и не пыталась скрывать. — Помимо всего прочего. Не дожидаясь ответа снова прикусившей язык Сейрен, кошка встала на лапы и приготовилась уйти, но напоследок обернулась и ехидно повела хвостом, поджав уши. — Хотя краснеешь ты забавно. Не проронив больше ни слова, она бесшумно скрылась в высокой траве и была такова, а Сейрен, в спешке подобравшись так близко к кромке, что едва не свалилась лицом в воду, и осмотрев себя, наконец поняла, от чего ей собственные щёки показались горящими.

***

Себе подобных — фей, чью звериную наружность и схожесть с которыми она давно утратила — Эллен очень долго не видела, но в какой-то степени обидные слова Люсинии припоминала невольно каждый раз, когда понимала, что некоторые её чувства действительно притупились. Ей, как человеку, не было нужды различать окружающих по запаху, но приятно было первое время осознавать, что это именно Хибики после долгих прогулок пахнет травой и мягкой землёй, а Канаде даже духами или тщательно вымытыми руками не всегда может перебить аромат свежезапечённого теста, отдающий теплом. Да не всегда в запахах было дело — когда-то ей не обязательно было приставать к кому-либо с расспросами, чтобы его настроение понять — она просто чувствовала. Именно тем самым, что люди считали полумифическим шестым чувством. Которое теперь она, кажется, утратила. Не сказать, что к худшему — осматривая вскользь людей, прогуливающихся вокруг в юката самых разных цветов, в вечерней полутьме и под мягким светом фонарей приобретающих весьма интересные оттенки, девушка точно не хотела бы параллельно чувствовать все тягости или радости, что у них на душе лежали — не справилась бы с таким эмоциональным напряжением, ибо даже положительные эмоции — своего рода стресс. Ей вообще многие человеческие привычки весьма основательно уже под кожу въелись — выражаться больше словами, нежели полунамёками, даже если не во всех обществах это котируется, увлекаться произведениями о явно вымышленных мирах и думать о них с таким усердием, словно они действительно где-то существуют; человеческими праздниками проникаться начала, в конце-концов. Никто не стал — и вряд ли посмел бы — отговаривать её надевать уже немного по краям потрёпанное, но по-прежнему красивое и удобное голубое юката с фиолетовыми цветами-пятиконечными звёздами — уж для чего, а для Танабаты подобный атрибут фея посчитала уместным. Даже собственное, мерно раскачивающееся на бамбуковой ветке под изредка налетающим ветерком среди десятков ему подобных тандзаку — её личное, аккуратным почерком выведенное на нежно-жёлтой бумаге — согревало; и желания свои нашлось куда выплеснуть и поделиться, и не постеснялась заявить о том, что они — её. Эллен посмотрела ещё немного на оставшийся чуть поодаль основной фестиваль: полюбовалась цветистыми фонарями, яркими гроздьями свисающими вдоль широкой прогулочной тропинки, напрягла слегка слух, чтобы чуть лучше голоса людей слышать — не вслушиваясь в разговоры, но выбирая приятные тембры; напоследок последила, не собрались ли ещё запускать фейерверки, которых они, собственно, и дожидались. Теперь она смогла и к Оджи обернуться — непривычно (даже при его неразговорчивости) молчаливому, приподнявшему голову и задумчиво редкие тёмно-синие облака разглядывающему. Его отстранённость и едва тронувшая губы улыбка казались почти умиротворяющими — если бы за ними не скрывалось что-то ещё. Эллен не стала бы на этом внимание заострять и настаивать на откровениях — если бы не повела случайно носом, вдохнув чуть глубже обычного и дёрнувшись от секундного, разъедающе-жгучего глубинного ощущения. Оджи медленно к ней повернулся, услышав, как подруга отчаянно воздух ртом поймала, и стоило его лицу попасть под едва дотягивающийся свет фонарей, как Эллен подивилась — неужели нельзя было раньше заметить, насколько спокойствие-то было вымученное? Заговорить она решилась не сразу, опасаясь — обидеть, сильнее огорчить или просто неправильно настроение истолковать. Но раз уж отвлекла на себя внимание — вперёд. — Сердишься? Эллен старалась не спрашивать слишком напористо, Оджи — не торопился давать истинным эмоциям волю и отпускать натянутую улыбку. — Так заметно? Эллен вздохнула, приводя в порядок смешанные чувства, в которых радость проявлялась всё отчётливее. — Ощутимо. Конечно, она не радовалась тому, как дорогого ей человека что-то снедало, и все возможные усилия она сейчас направит на попытку это исправить; но непомерным облегчением и счастьем было осознание, что не полностью и не бесследно ушло её прежнее восприятие.