альбом для зарисовок

      Каждое утро Арисугавы начинается одинаково. Он встает с кровати, аккуратно переступая разбросанные кисти, разрисованную углем бумагу и полупустые сморщенные тюбики акрила и масляных красок, добирается до крутой узкой лесенки, ведущей на первый этаж, которая отзывается скрипом на каждый шаг, спускается на кухню. Завтракает парой ломтей чиабатты, оставшейся со вчерашнего дня, запивает чашкой кофе. После завтрака Дайс снова поднимается по кряхтящей лестнице в мастерскую, где он и пишет, и спит, закидывает нужные кисти, огрызок карандаша и пару тюбиков краски и небольшой холст в этюдник, хватает еще и альбом и пулей выбегает из мелкой комнатушки, заставленной готовыми картинами, недописанными полотнами, утопающей в тоннах незаконченных скетчей, запирает мастерскую на замок, который едва держится. Честно говоря, любой подросток хулиган мог бы запросто снять этот замок и пробраться внутрь, только бесполезно — взять там нечего.       Витиеватые улочки Позитано с небольшими домиками, где у дверей всегда полно горшковых цветов и обвивающих перила или стены плющей, Дайс знает как пять своих пальцев: вот здесь ямка в мощенной дороге, здесь старушка-владелица пекарни вешает белье. Арисугава всегда с ней здоровается, стремительно обегая, стараясь не сбить с ног. Тут нужно завернуть, и Дайс всегда хватается за деревянное перило, чтобы вписаться в поворот. Иногда он зарабатывает одну-другую занозу. Дайсу некуда спешить, но он всегда летит, улыбается ветру, который бьет ему прямо в лицо, принося кучу разных запахов: от легкого кофейного шлейфа до аромата морской соли.       Обежать еще пару домов — и перед глазами открывается чудесный вид: солнечная набережная, песчаный пляж и синее море, которое своими мелкими волнами лижет берег. В девять утра на пляже безлюдно, лишь гул чаек и шепот моря. Идеальное место, чтобы устроиться, разложить этюдник и начать работать, но Дайс еще пару минут смотрит на пляж, закрывает глаза, слушает шум прибоя, вдыхая запах, и идет дальше вдоль набережной, подбираясь ближе к порту. На новом полотне Арисугава хочет запечатлеть корабль на морских волнах, а в порту полным-полно достоверных примеров.       В порту жизнь никогда не затихает: круглые сутки здесь полно туристов и рабочих. Побережье Позитано, наверное, одно из самых прекрасных на свете. Маленький город теснится на горе, окруженный морской синевой, привлекая туристов своим необычайным видом. Вечерний облик поражает еще больше, весь городок, словно один большой огонек, заключенный в старый фонарь, сияет, испускает таинственность и волшебство. Ночной Позитано есть на одной из картин Арисугавы, стоит она за спинкой кровати, так и не познавшая стен галереи. Как и многие другие его работы, однако он не отчаивается и не мечтает о славе Пикассо или да Винчи. На скромное существование и материалы для рисования он зарабатывает карикатурами, шаржами, портретами, которые рисует туристам на набережной. Иногда клиенты приходят по наводке его друга, Гентаро, и Дайсу удается удачно продать пейзажные картины. Денежный вопрос его не интересует, он готов просадить последние гроши на лишний тюбик краски, альбом для зарисовок и остаться без корки хлеба.       Дайс, наконец, находит удобное место, раскладывает этюдник, закрепляет небольшой холст, после раскрывает альбом, смотрит на один старый корабль, очень похожий на пиратский, который служит достопримечательностью для туристов и тематическим ресторанчиком, и начинает зарисовывать карму, мачты и паруса. Неаккуратно набрасывает линии огрызком карандаша, шумно скребя грифелем по бумаге. Закончив этюд корабля в бушующих волнах, он приступает к самому холсту. Неспеша выводит форму корчмы мазками темно-коричневого, добавляя то более светлые, то темные оттенки. Дайс, что удивительно для него самого, быстро справляется с кораблем, закончив с основными линиями, которые сплетаются в уже узнаваемую фигуру. Все же вырисовывать мачты, паруса и все эти веревки, названия которых Арисугава и не знал, не так интересно, как превращать сотни мазков в морскую гладь. Наверное, Дайс даже мог назвать себя маринистом — ведь чаще всего он пишет именно морские сюжеты. Волны, пена, буря, линия берега, маяк вдали, штиль — все это Дайс одинаково любит, находит успокоение, чувствует свободу, изображая море.       Арисугава начинает перебирать тюбики с краской, которые успел закинуть утром, чтобы подобрать подходящие оттенки для основных цветов. Трудный выбор между оттенками голубого и синего прерывается громким гулом прибывшего корабля и возгласы местной детворы, для которых прибытие всего, что больше по размеру простой деревянной лодки, становится целым событием. Но с охами взрослых женщин и мужчин Арисугава понимает, что, видимо, и правда что-то большое. Он поднимает голову и видит огромный белый нос шикарного круизного лайнера. Круизные судна не редкость в этом месте, но этот — настоящий гигант, выше метров пятидесяти, отбрасывающий тень на весь причал. Дети кричат во все горло, что такая громадина вообще и не влезет, но лайнер все же причаливает, загромождая собой всю пристань. Мимо проходящие мужики, видимо, работающие в порту, судачат о том, как много, должно быть, на борту богатых красоток, уже мечтая бросить якорь у одной из них.       Стройные матросы с помощью работников порта устанавливают лестницу, спускают ковровую дорожку и пропускают вперед офицера, который тут же приковывает внимание Дайса, забывшего про тюбики с краской и наблюдавшего за лайнером. Твердой поступью по лестнице спускается крупный мужчина в белой форме, ослепительно сияющей в лучах итальянского солнца. Великолепная осанка, в которой чувствуется стать и сила, широкие плечи, на которых красуются погоны. Эмблема на фуражке поблескивает на солнце. Когда офицер сходит с лестницы, он останавливается, замирает, словно статуя. Дайсу удается рассмотреть его ближе — и он, черт возьми, не знает, почему его руки хватают альбом, быстро находят чистый лист и царапают огрызком силуэт мужчины. Арисугава видит светлую кожу лица, на которую падает тень фуражки, подчеркивая голубые глаза, насыщая их цветом морской глубины, и продолжает хаотично делать наброски, совсем позабыв про корабль на волнах. Пропорции мужчины идеальны, Дайсу хочется взглянуть ближе, обежать глазами каждый миллиметр, ведь он уверен, что под плотной тканью формы спрятано накачанное тело. Пассажиры лайнера один за другим спускаются с лестницы, офицер в белом подает дамам руку, те приятно улыбаются. Следом за последним пассажиром выходит еще один офицер, Арисугава не разбирается в званиях и должностях, что-то сообщает, первый хлопает того по плечу и отходит от лестницы, на мгновенье растворяясь в толпе на пристани. Дайс чувствует какой-то подъем, неуправляемое желание рисовать. Вся страница альбома уже заполнена набросками этого моряка: вот тут он сходит с лестницы, здесь он отдает честь своему товарищу, рядом протянувший руку состоятельной даме. Он хочет видеть его лицо, изрисовать еще не один лист различными ракурсами. Арисугава ищет в толпе белую фуражку, потирает глаза, уставшие от солнца и от яркого белого в одежде моряка. Видит несколько, не уверен, какая из макушек «его». Бушующее, как волны, чувство внутри норовит вырваться, Дайсу кажется, что еще чуть-чуть и он завопит на весь порт, но все же справляется, берет себя в руки и концентрируется на картине. Море поможет ему, как помогает всегда.       — У вас отлично получается.       Дайс слышит голос за спиной, оборачивается и сталкивается чуть ли не лицом к лицу с тем самым офицером. За секунду в его голове проскальзывает мысль, что вблизи он еще прекраснее.       — В-вы правда так думаете? — Арисугава хаотично мешкается, откидывает кисть в этюдник и мигом прячет альбом для скетчей хоть куда-нибудь.       — Да. Я не смыслю в искусстве, но как тот, кто разбирается в кораблях, могу сказать, что выглядит достоверно.       Желание Арисугавы осуществляется словно по взмаху волшебной палочки: он смотрит на того самого моряка вблизи, сошедшего с полотен эпохи классицизма. Светлая кожа, пропорциональное лицо, не тронутое веснушками, лоб, обрамленный рыжей челкой, которая пряталась минутами ранее за фуражкой, находящейся сейчас в руках мужчины. Дайс уже мысленно пишет тысячи полотен, и ни одно из них не способно передать величия и глубины голубых глаз, чистых и пышущих жизнью. Верхняя пуговица давит шею, и мужчина быстрым движением расстегивает ее, вздыхает как-то с облегчением. Арисугава шумно сглатывает, с замиранием наблюдает за каждым жестом.       — Спасибо, — кое-как выдавливает из себя Дайс, дергает себя за рубаху, чтобы обдувать себя ветерком. Солнце начинает печь, становится жарко. Душно. Ему нечем дышать.       Они глядят друг на друга еще с минуту. У мужчины пушистые но не длинные ресницы, от него пахнет морем и солидным парфюмом. Дурманит. Внезапно кто-то кричит имя «Рио», и моряк оборачивается, кивает головой товарищу.       — Извините, что прервал вашу работу, — тон мужчины вежливый, с ноткой сожаления. Будто бы ему хотелось остаться здесь дольше и наблюдать за тем, как художник творит. Но мужчина уходит, с надеждой в голосе произносит «увидимся» и быстро пропадает из виду.       Дайс признается сам себе, что даже немного рад, что какой-то приятель позвал этого мачо, потому что Арисугава не смог бы писать под таким давлением: был уверен, что вместо морских волн нечаянно начнет выводить силуэт офицера и сгорит. То ли от палящего солнца, то ли от стыда со смущением. На жаре краска высыхает быстро. Дайс собирает все принадлежности обратно в этюдник, берет в подмышку альбом и шагает обратно в мастерскую, думая по дороге назад лишь о бархатном акценте рыжего моряка.       Дневная жара перетекла в огромный ливень, который продолжается уже несколько часов. Невероятно громкий шум капель смешивается в одну мелодию, стучит по крыше жилища и пропитывает его запахом дождевой пыли. Дайс привыкает к ритмичному стуку дождя, сырость создает атмосферу старого трюма корабля, который болтается на волнах полотна Арисугавы. Все, чтобы продолжить картину. Только Дайс будто бы сходит с ума, уже третий лист бумаги пестрит силуэтами того мужчины с круизного лайнера. Теперь скетчи приобретают цвет, рыжий восковой мелок дает жизнь волосам, голубой — глазам, немножко красного, буквально пара штрихов на губах. На скетчах постепенно видно, как Дайс медленно раздевает его. Точно сходит с ума, едет с катушек. Весь день рисует мужчину, чьего имени он даже не знает, с кем ему никогда не увидеться больше. Дурацкое наваждение, безумие, не позволяющее ему взяться наконец за кисть, смешать на палитре два цвета и наносить мазок за мазком на холст.       Сквозь грохот дождя прорывается стук в дверь, который выдергивает Арисугаву из его мыслей. Он торопливо спускается по лестнице, открывает дверь и поверить не может своим глазам. Тот самый рыжий офицер в дверном проеме, весь промокший и, видимо, тоже удивлен встрече.       — Ох, это вы. Извините снова, что отрываю вас снова от работы…       — Нет, что вы, я вовсе не был занят, — Дайс не дает договорить и машет руками в стороны.       — У вас тут, — мужчина показывает на своей щеке, — краска.       Арисугава хохочет, вытирает рукавом рубахи, на деле размазывая еще больше.       — Это пустяки! Что ж вы стоите мокните дальше, проходите, — он хватает за руку и втягивает мужчину в дом. Дайс кричит внутри себя, рука такая крепкая, горячая, ему нужно больше. Офицеру немного не по себе, но отказаться он не в праве.       — Уж извините, у меня тут места кот наплакал, живу один. Не стойте столбом, пойдемте наверх.       Офицер следует за ним по лестнице, оставляя за собой мокрые следы от капель, стекающих с одежды и волос.       — Я так и не представился. Меня зовут Рио, — произносит он, переступая порог мастерской, оглядывается по сторонам, с замиранием в сердцах восхищаясь количеству картин, которые вмещает в себя мелкая каморка.       — Приятно, я Дайс. Извините, у меня тут творческий беспорядок, — Арисугава невинно хихикает, расчищая ногой дорогу для гостя. — Как вас угораздило попасть под такой ливень!       — Наверное, для капитана корабля это прозвучит глупо, но я заблудился. Все пытался сам найти путь к гостинице, в которой остановились с товарищами, — Рио мнется и не решается сесть, не хочет замочить чужую мебель.       — Садись, не переживай, не будешь же ты тут стоять! Прости, ничего, что я на «ты»? А то не привыкший я как-то к такому, — Дайс чешет затылок, лохматит свои темно-синие пряди. Рио улыбается и кивает головой, продолжая свою историю:       — Я решил обратиться к местным, так я постучал в твою дверь. Это словно судьба, — заключает он, зачесывая влажную челку назад.       Арисугава плавится, до чего же этот жест сексуален. Он ощущает, как щеки краснеют.       — Можешь переждать дождь у меня, — сглатывая, выдает Дайс, — в тесноте, да не в обиде. Еще могу угостить вином, будешь?       Рио скромно улыбается, говорит, что не откажется. Арисугава быстро спускается на кухню, берет бутылку и два стакана, возвращается обратно, подвигает ногой табуретку к кровати, ставит вино и стаканы на нее. Взгляд цепляется за мокрую насквозь рубашку Рио, которая просвечивает все его тело — с каждым его поворотом видны движения мускул, ткань липнет к коже. Дайс никогда не думал, что позавидует рубашке.       — Нельзя же в мокром сидеть, заболеешь! — Арисугава выдает это, залпом выпив стакан вина и только потом понимает, к чему его же предложение может привести. Отступать уже некуда. — Снимай, я занесу на кухню и посушу твою рубашку.       Рио кивает в знак согласия, расстегивает пуговицы, снимает с себя рубашку. Дайс, кажется, забывает, как дышать. Желанное тело наконец освобождено от ткани, поблескивает от влаги. Мускулистые руки, крепкие плечи и большая грудь, идеальный пресс. «Аполлон случайно не был рыжим?» думает Арисугава про себя, потому что перед ним — вылитая греческая скульптура, идеальное тело, божество, сошедшее с картин, произведение искусства, к которому так хочется прикоснуться до коликов в подушечках пальцев. Дайс забирает рубашку, уходит из комнаты, а по возвращению видит, как Рио листает альбом с зарисовками. Арисугаву будто молниями пронзает.       — Ты очень талантливый, Дайс. У тебя здорово получаются не только пейзажи. Прости, я… не удержался и взглянул.       Дайс со смехом отбрасывает неловкую ситуацию, забирает альбом, откладывает его куда-то дальше и роется в комоде. Лицо Рио мрачнеет, он смотрит куда-то вбок, на картину, стоящую за спинкой кровати, а потом на Дайса со спины. Длинные синие пряди, острые плечи, свободная рубаха, испачканная везде краской. Очаровательный смех, лучезарная улыбка. Рио выпивает стакан вина и подливает себе еще один. Вкус отличается от привычных дорогих напитков, но все же какой-то особенный, согревающий домашним теплом, будто бы из погребов родной бабули. Арисугава подходит к Рио, прикладывает одну из своих футболок.       — Кажется, она тебе маловата, — он снова усмехается, заталкивает майку обратно в комод. Берет плед, и укладывает его на плечи гостя. Словно мантию на плечи короля. — Обернись пледом, ночи тут прохладные, легко простудиться!       — Спасибо, — мужчина кутается в иссиня-черный плед, пропитанный запахом растворителя и красок, выпивает еще один стакан. — Прости меня, я взял твою вещь без спроса и посмотрел.       Арисугава ощущает, как сгорает со стыда. Пойман с поличным на месте преступления.       — Не считаешь меня поехавшим? — со смешком спрашивает Дайс, присаживаясь рядом с Рио.       — Нет. С чего бы мне так думать? Твои рисунки замечательные, живые, если так можно сказать. Очень похоже вышло, одно лицо.       Арисугава будто не верит своим ушам.       — Я не обидел тебя? — Рио протягивает руку, касается щеки Дайса, надавливает пальцем, чтобы стереть краску.       — Н-нет, вовсе нет… — Арисугава пропускает несколько ударов сердца, с трудом вспоминает, как дышать. — Просто ты и твое тело, — Рио поглаживает большим пальцем кожу, — так прекрасен, я не мог удержаться.       — Честно сказать, я тоже не мог выбросить тебя из головы весь день. У тебя очаровательное выражение лица, когда ты сосредоточен.       Он так просто выдает такое, Дайс будто выпадает, до конца не веря в происходящее. Выпивает пару стаканов вина, кладет ладони на чужие щеки, проводит руками по его шее, залезая пальцами под плед, исследует плечи. Рио позволяет, пристально наблюдая за лицом Дайса. Такое же сосредоточенное, напряженное, словно он снова работает над картиной. Длинные ресницы, прикушенная губа. Осторожные пальцы ощупывают каждую мышцу.       — Прости, это для точности, — Дайс как-то глупо и безумно радостно смеется. — Если ты не против, конечно, я бы хотел нарисовать тебя.       Рио улыбается, видя безумные огоньки в фиалковых глазах. Он кладет свои руки на ладони Дайса, переводит их на свои грудь и живот.       — Думаю, что попозировать для картины это самое малое, чем я могу отплатить за то, что ты не оставил меня на улице.       Дождь за окном усиливается, грохочет по стеклу в маленьких окнах мастерской.       — Кажется, дождь еще долго будет идти, — говорит Рио, задумчиво глядя в окно.        — Ничего страшного, мы можем пере—, к-хм, то есть ты можешь переночевать у меня. Правда у меня только одна кровать…       — Не беда, — Рио ухмыляется, приближается к Дайсу. От него пахнет вином и ацетоном. Кружит голову. — Если ты не против, конечно, — повторяет он его слова, выжидая ответа.       Дайс не смеет себя сдерживать, поддается, кивает и первым жадно целует, впиваясь пальцами в идеальные плечи. Рио немного удивлен напору, но довольно поддерживает его, медленно раздевая, гладя спину и ребра.       Арисугава и мечтать не мог о том, чтобы касаться такого идеального тела, извиваться в сильных и цепких руках. Засыпать в объятиях Рио, чувствовать, как его пальцы гладят макушку и мочку уха, лениво бормотать и говорить про море полушепотом, едва перебивая шум дождя. Утром просыпаться от мягкого поцелуя в лоб, спускаться на кухню на запах кофе и аромат жареного бекона. Но все это происходит с ним, происходит с Рио. В малюсенькой мастерской, где и одному негде развернуться. В последний день перед отъездом Рио Дайс показывает все закоулки города, а после снова запирается с ним в мастерской, где Арисугава пишет холст с натуры под рассказы Рио об Америке и с десяток других стран, в которых он побывал. Дайс провожает Рио на борт, оставив ему ту самую, уже законченную, картину с кораблем на волнах, подписанную сзади размашистым почерком

«моему Аполлону».