Back to Neverland

      Утро встретило Дазая пением птиц, ласковым солнцем и запахом дыма.       Мужчина перекатился на спину и разлепил веки. Подумать только — впервые за много лет он наконец-то спал крепко и без сновидений и на утро чувствовал себя полностью отдохнувшим. Приятное пробуждение не портили даже лёгкая боль и затёкшие конечности.       Дазай сел, сладко зевая и с наслаждением потягиваясь. Повернув голову, он обнаружил источник дыма — рядом горел небольшой костёр. Чуи видно не было, но зато неподалёку лежал как всегда бережно сложенный камзол. Дазай со вздохом развернул свой жилет — тот приобрел несколько пожёванный вид после того, как его использовали в качестве подушки. Плащ тоже был изрядно помят. Ну и ладно — когда это Дазай вообще выглядел опрятно?       — Проснулся наконец, скумбрия пресноводная.       Мужчина обернулся на хриплый голос и увидел Чую, поднимавшегося от реки. У него на крюке беспомощно трепыхались маленькие рыбёшки.       — И тебе доброе утро, — ответил Дазай, — решил бросить пиратство и податься в рыбаки?       Чуя что-то сердито буркнул себе под нос и направился к костру.       В отличие от Дазая он, похоже, спал плохо, если вообще спал. Лицо пирата было хмурым и уставшим, под глазами залегли тени. Решив пока не донимать своего спутника, Дазай спустился к реке — умыться и попить.       Вернувшись, он молча помог Чуе почистить и разделать его улов, после чего пират, пользуясь рапирой в качестве шампура, принялся сосредоточенно жарить рыбу на костре.       — Как долго нам ещё тащиться? — Чуя так резко прервал молчание, что Дазай даже вздрогнул.       — Хм… — бинтованный прикинул в уме время, — около часа до нашей деревни и ещё минут…сорок? Около сорока минут до Древа Фей.       — Понятно, — коротко обронил пират.       Дазай украдкой покосился на него. Чуя не только устал, он также выглядел непривычно задумчивым и даже…расстроенным?       Да уж, надо бы поскорее покончить с этим. Вернуть Чуе возлюбленную «Смутную печаль», а также избавить его от общества Дазая, которое явно не способствует его хорошему настроению.       — Ты сказал «наша», — неожиданно говорит пират, снимая рыбу с рапиры и заворачивая её в широкие листья.       — Что?       — Ты сказал «наша деревня». Ни «деревня пропащих детей», ни просто «деревня», а именно «наша».       А ведь и правда.       — И что с того? — говорит Дазай не столько Чуе, сколько себе, — Я несколько веков был их капитаном. Думаю, у меня есть полное право так говорить.       — Ты бросил их.       Чуя поднимает голову и смотрит собеседнику прямо в глаза. Почему-то Дазаю кажется, что пират хотел сказать что-то ещё.       Осаму непонимающе хмурится.       — Говоришь так, словно я старушку убил.       — Убей ты старушку, — скалится Чуя, — я бы тебе и слова не сказал. Но ты бросил…их. Оставил, не задумываясь ни над их чувствами, ни над их судьбой. Словно они тебе и не товарищами были, а кучкой продажных девчонок в порту.       — У них остался Акутагава, — пожимает плечами Дазай, — он неглупый, и ему не чуждо чувство ответственности.       — Но Акутагава — не ты.       Что Чуя от него хочет? Честно говоря, Дазая начинает раздражать этот разговор.       — Тебе-то какое до этого дело? — он старался сказать это как можно более безмятежно, но всё равно получилось резковато.       Чуя сжал зубы, играя желваками, и отвернулся.       — Никакого, — буркнул он.       Потом резкими нервными движениями завернул вторую порцию рыбы и, не глядя, швырнул ею в Дазая. Тот завтрак не поймал, но, к счастью, тут же поднял его с земли, памятуя о правиле пяти секунд.       Рыба, конечно, не была верхом кулинарного искусства, но всё же наполнила живот приятной тяжестью и подняла упавшее было настроение. Да, хороший сон и сытный завтрак — это именно то, что нужно было Дазаю. Теперь он чувствует в себе силы не только дотопать до Древа Фей, но и пройти через весь остров.       Покончив со своей порцией, Чуя принялся тушить и затаптывать костёр. Судя по усердию, с которым он это делал, на месте костра пират явно представлял чьё-то тело.       В этот момент в кустах что-то зашуршало. Звук был почти незаметным, но этого хватило. Чуя настороженно замер, положив ладонь на рукоять верной рапиры. Дазай напрягся и сделал шаг ближе к пирату.       Из кустов показались дикари. Их было двое, оба — молодые мужчины. Как и подавляющее большинство дикарей, они были одеты в простые широкие штаны, в то время как верхняя половина тела оставалась обнажена. Живот, грудь и, вероятно, спину покрывали странные узоры, выполненные природной краской разных цветов.       — Пираты! — воскликнули дикари, увидев Дазая и Чую.       Они тут же схватились за копья, но Чуя оказался быстрее. Крюком он ловко перехватил направленное в него копьё и, резко повернув руку, заставил противника выпустить оружие. Одновременно с этим пират выхватил рапиру и упёр остриё в грудь ближайшему из дикарей, вынуждая того замереть.       — Не советую этого делать, — раздался ещё один голос за спиной у Дазая.       К сожалению, среагировать мужчина не успел. В следующий миг сильная рука обхватила его за пояс, а к бинтованному горлу прижалось зазубренное лезвие кремниевого ножа.       Чуя замер, повернувшись боком и стараясь уследить одновременно за всеми врагами.       — Опусти оружие, — лезвие передвинулось выше, надавливая на голую кожу, — или твой дружок отправится к праотцам.       Дазай еле воздержался от того, чтобы закатить глаза. Боже, ну что за избитый приём?       — Жаль вас разочаровывать, — протянул он, нисколько не скрывая скуку в голосе, — но я не его дружок. Скажу больше — я даже не пират.       — Болтай больше, — нож прижали сильнее, вынуждая Дазая зашипеть, а Чую — дёрнуться, — кто же ты, если не пират?       — Кто-то, кого ты поклялся защищать, — усмехнулся мужчина, — хотя я сказал тогда и повторю сейчас — ты слишком самоуверен.       -…Дазай?       Нож в чужой руке дрогнул, а потом и вовсе опустился. Сильные руки развернули Дазая за плечи, и тот оказался лицом к лицу с рослым светловолосым дикарём.       — Поверить не могу, — чужие глаза буквально впились в лицо бинтованного, — Дазай Осаму! Это и правда ты!       — И тебе привет, — ухмыльнулся Дазай, потирая горло — как там тебя… Бумажная?.. Пепельная?.. А, вспомнил, Соломенная Лилия, да?       — Белая, — дикарь нахмурился, — Белая Лилия, Дазай. Не делай вид, что не помнишь.       Осаму хмыкнул. Конечно же, он прекрасно всё помнил, но не посмеяться над старой дикарской традицией просто не мог.       — Поверить не могу, — повторил Белая Лилия, рассматривая мужчину, — ты вырос!       — Да ну? — Дазай вскинул бровь, — А я и не заметил. Ты, кстати, тоже не уменьшился.       Белая Лилия открыл рот, видимо собираясь сказать что-то из серии «ты — другое дело», но, подумав, закрыл его обратно. Потупил пару секунд, разглядывая старого знакомого (Дазаю даже привиделся значок загрузки у мужчины над головой), и решил задать вопрос о другом.       — Но что ты здесь делаешь? И почему ты, — дикарь перевёл взгляд на Чую, не спешившего опускать оружие, и почти что выплюнул, — с ним?       «Феноменально», — подумал Дазай, — «мы снова встретились лишь пару минут назад, а он уже успел мне надоесть».       — А почему нет? — пожал он плечами, — Тем более, у нас с Чуей общая проблема.       Мужчина обернулся к спутнику и махнул рукой.       — Ты можешь уже опустить рапиру, Чуя.       Пират, помедлив, вернул клинок в ножны и, приблизившись, встал плечом к плечу с Дазаем. Дикари тоже убрали оружие и, обойдя компанию по кривой, замерли за плечами у Белой Лилии.       — Ну так, — светловолосый дикарь неприязненно покосился на Чую и скрестил руки на груди, — что за проблема?       — Чужаки, — коротко пояснил Дазай, — вас, кстати, Элис не навещала?       — Да, но… — Белая Лилия замялся, — она же…ну, с ним… — он кивнул на Чую, — не в ладах. Мы думали, опять какая-то заварушка между детьми и пиратами, ну и…вот.       — Поразительный словарный запас, — не удержался Накахара.       — Тебя не спрашивали, грязный пират, — немедля огрызнулся дикарь.       — Почище тебя буду, Гальюнная Лилия, — оскалился Чуя.       Дазай прыснул в кулак.       — Ладно, ладно, — бинтованный примирительно поднял ладони вверх, — оставим ругань. Как бы ни было, Элис в кой-то веки не врала и не преувеличивала. Проблема действительно есть, и проблема серьёзная. Вполне возможно, что она и вас коснётся.       — Ох, — Белая Лилия почесал макушку, — тогда…может, тебе стоит переговорить с Серебряным Волком?       — Было бы неплохо, — в общем-то, именно этого он и добивался.       — Э? — возмутился Чуя, — Скумбрия, мы разве не должны на всех парусах мчаться к Древу Фей?       Идея заявиться в лагерь не то чтобы враждебного, но и не самого дружелюбного к нему племени пирату, что ожидаемо, не нравилась.       — Не так уж и сильно мы спешим, — пожал плечами Дазай, — а поговорить с вождём нужно. Ни у тебя, ни у меня нет ни одного человека за плечом — заполучить сильного союзника нам не помешает.       Чуя помрачнел, но больше возражать не стал.       Дорога до пристанища дикарей была недолгой, однако Дазаю она показалась чуть ли не бесконечной. Причина, скорее всего, была в Белой Лилии, который беззастенчиво буравил мужчину взглядом.       Осаму усилием воли подавил очередной раздражённой вздох. Отношения с дикарями у него всегда были хорошими, и Дазай искренне их уважал. Однако, как говорится, в семье не без урода. И, что удивительно, по какому-то таинственному закону мироздания этим уродом всегда становился именно второй ребёнок вождя, которого по традиции называли Лилией.       Самой адекватной из них, пожалуй, была Тигровая Лилия. Около полутора века назад Дазаю посчастливилось спасти девчонке жизнь, после чего та прониклась к нему чувствами и стала первой из множества Лилий, поклявшихся защищать мальчишку. Адекватность Тигровой Лилии заключалась в том, что несмотря на чувства к Дазаю, ей хватило ума и достоинства держать их при себе. Благодаря этому мальчишка сохранил хорошие отношения с ней вплоть до самой смерти дикарки.       К сожалению, того же нельзя сказать о её «последователях».       С каждой следующей Лилией уровень ума и достоинства неумолимо снижался, а уровень настойчивости, наоборот, — повышался. Клятвы защищать и хранить верность превратились в традицию, вот только теперь от Дазая, похоже, ждали взаимных обязательств, которые он не хотел и не обязан был давать. Всё это выливалось в ревность, истерики как тихие, так и громкие, а также разнообразные глупые поступки. Дазаю всего этого с лихвой хватало в общении с Элис, а потому он по возможности стал избегать дикарей.       Когда мальчишке не посчастливилось встретить Белую Лилию, то цепочка деградации, похоже, достигла своего апогея. Дазай от всей души надеется, что после этого эволюции останется лишь один путь — наверх.       Настырность Белой Лилии не знала границ. Вот кто уж точно сыпал клятвами через край и устраивал истерики получше любой девицы. Дазай мог сколько угодно посылать остроты в его адрес — большую часть из них дикарь всё равно не понимал. Так же, как и не понимал одну простую истину — чувства далеко не всегда бывают взаимны.       Зато Дазай понимал это слишком хорошо.       Когда впереди послышался гомон, возвещавший о приближении дикарского поселения, бинтованный мужчина вздохнул с облегчением.       Лагерь дикарей был сосредоточен вокруг широкой поляны. Сами жилища членов племени были построены на деревьях — небольшие деревянные домики лепились на стволы по две-три штуки. Внизу, на поляне, находились палатки для шаманов и целителей, место для большого костра и прочих торжеств, большой шатёр семьи вождя, располагавшийся на приподнятой бревенчатой площадке, и стоящий в стороне узкий круг из тотемных столбов.       В лагере царило оживление. Дикари завтракали и чистили оружие, молодые болтали со стариками, матери играли со своими детьми. Однако, стоило Дазаю и Чуе вместе с Белой Лилией появиться на поляне и двинуться в сторону большого шатра, как гул голосов стал постепенно умолкать. Дикари, не скрываясь, провожали гостей изумлёнными и любопытными взглядами.       Затишье это, похоже, не осталось без внимания. Полог шатра качнулся, и навстречу небольшой процессии вышли двое.       Первым показался молодой человек в красивом коричневом пончо. Его чёрные волосы торчали острыми прядками, а глаза были очень узкими — казалось, что они закрыты. Увидев нежданных гостей, мужчина улыбнулся и помахал им рукой.       Вслед за молодым человеком медленным и спокойным шагом следовал мужчина лет сорока. На нём были простые светлые штаны и тёмно-зелёное одеяние, напоминающее короткий халат. В его серебристые волосы было вплетено множество бусин и перьев, а на шее и поясе болтались разнообразные амулеты.       Эти двое остановились в шаге от гостей, при этом Дазай оказался лицом к лицу со старшим, а Чуя, явно ощущающий себя не в своей тарелке, — напротив младшего.       Белая Лилия выглянул из-за плеча Дазая, собираясь, видимо, что-то сказать, но бинтованный склонил голову набок, по возможности загораживая чужое лицо, и начал разговор сам.       — Моё почтение сильному и храброму вождю, Серебряному Волку У Счастливого Истока, — Осаму склонил голову в знак уважения, — удачной охоты, и да минуют ваше племя мор и беды. Моё почтение мудрому старшему сыну вождя, — Дазай кивнул мужчине в пончо, — Великому Следопыту, Глядящему Из Колодца. Да будет твоя жизнь сладка как мёд.       Молодой человек ответил ему лукавой улыбкой.       — Мы рады снова приветствовать тебя в нашем доме, Дазай Осаму, Вольный Ветер, — ровный голос вождя не был громким, но все вокруг примолкли, слушая его, — много лет тебя не было, ты вырос и возмужал, но племя по-прежнему чтит нашу дружбу. Мы рады приветствовать и тебя, морской воин, — обратился вождь к Чуе, — я много слышал о Капитане Крюке, но могу ли я узнать твоё настоящее имя?       Пират растерянно заморгал. Похоже, вежливость вождя, ярко контрастирующая с поведением Белой Лилии, застала его врасплох. Спохватившись, Чуя снял шляпу и, подражая Дазаю, склонил голову.       — Моё имя Чуя Накахара. Попутного вет…то есть, я хотел сказать, удачи вам и всего наилучшего.       Серебряный Волк кивнул рыжеволосому и снова повернулся к Дазаю.       — Так что же привело вас к нам?       — Вождь, как мне известно, вас уже навещала моя подруга Элис. Я пришёл сказать, что та опасность, о которой она говорила не является лишь её выдумкой и представляет реальную угрозу.       — Прискорбно это слышать, — лицо вождя оставалось непроницаемым, но Дазай знал, что тот говорит искренне, — Могу ли я принести извинения Маленькой Принцессе?       — К сожалению, сейчас это невозможно, — покачал головой бинтованный, — Элис угодила в плен к нашим врагам.       — Вот как.       Серебряный Волк помолчал немного, переводя внимательный взгляд с Дазая на Чую, прежде чем снова заговорить:       — Что же, я думаю, разговор будет долгим. Предлагаю продолжить его у меня в шатре.       Не дожидаясь ответа, он развернулся и величественным шагом пошёл обратно. Дазай и Чуя поспешили следом. Белая Лилия уже было направился за ними, но Великий Следопыт преградил ему дорогу.       — А ты куда собрался, а, братец?       — Я тоже имею право послушать! — возмутился светловолосый дикарь.       — Может и так, — улыбнулся старший брат, — однако, если мне не изменяет память, ты отправился на охоту. А эти двое никак не похожи на дичь.       — Но… — Белая Лилия попытался было возразить.       — Разве это не священная обязанность каждого воина — кормить своё племя?       Младший брат замолк, закусив губу. Бросил последний тоскливый взгляд в спину Дазаю и, развернувшись, угрюмо потопал прочь.       Шатёр вождя, по мнению Дазая, был очень уютным местом. Деревянный пол под ногами целиком покрывали вырезанные знаки и символы, и мужчина пожалел, что не может снять ботинки — ему всегда нравилось, как ощущается резьба под босыми ногами. По обе стороны от входа стояли небольшие статуэтки, изображавшие духа-хранителя племени — трёхцветную кошку. Балки, поддерживающие пёстрый тканевый полог, были увешаны амулетами: ловцами снов, клыками и когтями животных, яркими перьями, замысловатыми узелками и красивыми камушками. Там же висели маленькие круглые фонарики, излучающие мягкий тёплый свет, а также чашечки с тлеющими травами, наполняющими шатёр сладковатым терпким запахом. В середине помещения располагался очаг, напоминающий ирори, но в отличие от него имеющий круглую форму. Вокруг очага были разбросами подушки, набитые птичьим пухом.       На одну из таких подушек и опустился Серебряный Волк, жестом приглашая гостей последовать своему примеру. Великий Следопыт, вошедший вслед за всеми, плюхнулся рядом с вождём.       — Ску-у-ука, — протянул он, — неужели нельзя обойтись без всех этих долгих приветствий?       — Только твой ум вынуждает меня закрывать глаза на твоё пренебрежение к обычаям племени, — лицо вождя как было, так и осталось непроницаемым.       — И правда! — нисколько не пристыженный, мужчина устроился поудобнее, опираясь на выставленные позади руки, — Как же мне повезло родиться умным.       Потом он повернулся к гостям и улыбнулся.       — Итак, пропащие дети и малышка Элис в плену, Чёрная Шляпка остался без корабля, и вас всего двое против кучи головорезов.       «Вот же позёр», — усмехнулся Дазай.       — Откуда, чёрт побери, ты знаешь? — Чуя с подозрением нахмурился, — Мы ещё ничего не успели рассказать.       — Для Великого Следопыта нет ничего невозможного, — заявил старший сын вождя, — я понял всё это просто по тому, как вы пришли сюда.       — Спасибо, что изложил суть дела, — мягко оборвал его Серебряный Волк, — однако я хотел бы всё же послушать наших гостей и узнать все подробности.       — Молчу, молчу.       Откуда-то из-под пончо Следопыт выудил мешочек с сушёными фруктами и, не проявляя больше никакого интереса к разговору, принялся жевать.       Дазай спокойно, не опуская важных деталей, пересказал вождю всю историю, начиная от визита к нему Элис и Чуи и заканчивая своей «казнью» на борту «Смутной печали».       Как только бинтованный закончил свой рассказ, в шатре повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь чавканьем Следопыта.       — То, что ты рассказал, очень серьёзно, Дазай, — наконец сказал Серебряный Волк, — однако у меня нет причин не верить тебе, тем более, что ты привёл с собой морского воина, который вряд ли стал бы потакать тебе в розыгрыше.       Чуя рядом с Дазаем насмешливо фыркнул.       — Я уже не ребёнок, — мягко заметил бинтованный, — но ваши подозрения мне понятны. Клянусь перед лицом духа племени, — он обернулся к статуэткам у входа, — всё, сказанное мной здесь, было правдой.       — Хорошо.       Пират нетерпеливо кашлянул и спросил:       — Так…мы можем рассчитывать на вашу помощь?       — Племя всегда готово помочь нуждающимся, — вождь посмотрел на Чую серьёзными внимательными глазами, — наши воины храбрые, сильные и почтут за честь сражаться за правое дело. А что насчёт твоих товарищей, морской воин?       — Чего? — не понял Чуя.       — Сколько людей из твоей команды осталось в живых?       — Около десяти.       — И со сколькими из них придётся сражаться моим воинам в случае битвы?       Дазай ясно видел, как вмиг помрачнел Чуя.       — В моей команде достаточно людей, в верности которых я уверен, — твёрдо сказал пират, глядя прямо в глаза вождю, — а что касается тех жалких, мерзких, лицемерных пресноводных червей, что всё же осмелились предать меня, — губы мужчины растянулись в кровожадном оскале, и Дазай ощутил, как сгустилась вокруг Чуи атмосфера опасности, — то вы можете о них не беспокоиться. Я сам, лично, вспорю брюхо каждому из них. Этим самым крюком.       Вот он, самый грозный пират Верхних морей, капитан Накахара. Любой другой в штаны бы уже наложил со страху. Однако ни один из присутствующих в шатре не дрогнул.       — А ты жесток, морской воин, — Серебряный Волк спокойно выдержал чужой взгляд, — но дикарям понятна твоя правда. Нет в мире преступления страшнее, чем предательство.       Дазай закусил губу, невольно вспоминая утренний разговор.       — Значит, мы договорились? — вмешался он.       — Договорились. Но, — вождь обратил на него свой пронзительный взгляд, — слепо бросаться в битву мы не станем. Дикари вступят в бой не раньше, чем вы выясните всё до конца.       — Мы с Чуей будем у Древа Фей уже сегодня.       — Я буду ждать от вас новостей.       На том и порешили.       — Ну ты гребёшь, или как? — спрашивает Чуя.       Дазай, задержавшийся у входа в шатёр, махнул пирату рукой.       — Иди, я скоро.       Накахара, ворча, двинулся дальше вслед за вождём. Дазай остался стоять на площадке, наблюдая за мирной дикарской жизнью.       Вышедший из шатра последним, Великий Следопыт остановился рядом, становясь плечом к плечу.       — Серебряный Волк ни капли не постарел, — заметил Дазай, не поворачивая головы, — а ведь уже десять лет прошло.       — Это не то, чему следует удивляться в Неверленде, — Следопыт уже прикончил все сухофрукты и теперь вовсю щёлкал орехи.       — Разве дикари не придерживаются традиционного течения жизни?       — Отец сделал мне этакий подарок.       Дазай повернул голову, глядя удивлённо и молча требуя пояснений.       — Мне не очень-то хочется становиться вождём, — принялся объяснять Следопыт, — а из братца вождь никудышный, как ни посмотри. Так что отец принял решение повременить со старением, пока я не обзаведусь собственным наследником.       Дазай напряг воображение, пытаясь представить Великого Следопыта в роли отца. Получилось, скорее, двое детей. Мужчина невольно хохотнул.       — И что, как успехи?       Следопыт помолчал, жуя орехи.       — Помнишь Золотую Бабочку? — спросил он наконец.       Дазай кивнул. На самом деле не было необходимости спрашивать у него такие вещи. Все люди, все дети и взрослые, которых он когда-либо знал, навсегда остались у него в памяти. Вот и сейчас мужчина без труда вспомнил красивую, но сильную характером темноволосую девочку, которая частенько разбивала мальчишкам носы, а потом сама же их и лечила.       — Помню.       — Она теперь целительница племени, — Следопыт улыбнулся каким-то своим мыслям, — Я хочу, чтобы она стала моей женой.       Дазай чуть было не подавился воздухом.       — Вау, — только и смог он сказать.       Великий Следопыт и Золотая Бабочка? Да уж, он и правда многое пропустил.       — А Золотая Бабочка знает об этом? — спросил бинтованный, совладав с собой.       — Узнает, когда я ей об этом скажу, — пожал плечами мужчина в пончо.       Дазай со смешком покачал головой. Что же, в этом весь Великий Следопыт. Но у Осаму почему-то не возникало никаких сомнений — всё у этих двоих будет хорошо.       Хоть у кого-то всё должно быть хорошо.       Мужчина снова обвёл взглядом поселение, наблюдая за мирной суетой дикарей, и почувствовал, как тихо кольнуло в груди. Люди вокруг него рождаются и взрослеют, влюбляются и женятся, мечтают и исполняют свои мечты.       Сам Дазай словно бы застрял в мёртвой точке.       — А как твои дела? — Следопыт, похоже, прекрасно знает, о чём думает собеседник.       — Что ты хочешь услышать?       — Вы с Чёрной Шляпкой в кой-то веке по одну сторону баррикад. Дазай Осаму, Вольный Ветер, известный своей хитростью, неужели так и будешь сидеть, сложа руки?       Наверное, Дазаю стоило бы злиться на собеседника — как за опасную проницательность, так и за потрясающую бестактность. Однако бинтованный прекрасно знал, с кем имеет дело, когда заводил этот разговор. Поэтому он лишь грустно улыбается и повторяет то, что сказал Чуе на кухне в собственной квартире:       — Того Дазая Осаму, которого ты знал, больше нет.       Следопыт кидает ему в лицо скорлупку ореха.       — Ай! — Дазай потирает щёку, — За что?       — Чу-у-ушь, — тянет старший сын вождя, — Какая несусветная глупость, Дазай! Как это тебя нет, если ты стоишь рядом со мной?       — Я уже не тот, что раньше, — пытается объяснить бинтованный.       Скорлупа снова летит в его сторону, на этот раз, к счастью, попадая в плечо.       — Глу-у-упость.       Следопыт вертит головой и, подумав, тычет пальцем в одно из деревьев.       — Видишь эту яблоню?       — Ну вижу.       — Ты жил здесь столетиями, так что наверняка помнишь это дерево ещё ростком.       — Я видел, как его посадили, — кивает Дазай.       — Ещё лучше. И что это было за семечко?       — Яблочное, разве не очевидно? — Осаму не совсем понимает, к чему весь этот разговор.       — Вот видишь, — улыбается Следопыт, — эта яблоня когда-то была всего лишь яблочным семечком. С тех пор она выросла, окрепла и превратилась в прекрасное дерево. Но сосной она от этого не стала.       «Вот оно что», — вздыхает Дазай.       — Более того, — продолжает мужчина в пончо, — ты можешь посадить эту яблоню в сосновом лесу, пытаясь превратить её в сосну. Она загнётся и погибнет, но так и останется яблоней.       Великий Следопыт снова поворачивается к Дазаю и внимательно смотрит на него, наконец-то прекращая щуриться. Глаза у него зелёного цвета, умные и пронзительные.       Дазай замирает, пытаясь подобрать слова для ответа.       Однако он так и не успел ничего сказать — его прервал внезапно усилившийся гул голосов. Дазай и Великий Следопыт разом повернули головы и обнаружили, что дикари успели собраться толпой, обступив что-то, что, по-видимому, и являлось объектом всеобщего внимания.       Дазай спустился с площадки и поспешил к скоплению народа. Следопыт, рассовав остатки орехов по карманам, последовал за ним.       Взглядом выхватив среди раскрашенных полуголых тел темно-зелёное одеяние, Дазай, скользнув ужом сквозь толпу, добрался до вождя.       — Что происходит? — спросил он, невольно повышая голос в общем гуле.       — Белая Лилия, — коротко обронил Серебряный Волк.       — Я же отправил его на охоту, — удивился подоспевший Следопыт.       — Так он уже вернулся, — пояснил вождь, — буквально пару минут назад приволок в лагерь оленя. А потом вызвал морского воина на поединок.       Ближе к центру толпа становилась гуще, и Дазаю пришлось бы пробивать себе путь локтями, если бы присутствие вождя рядом не заставляло всех расступаться. Так что они беспрепятственно прошли к импровизированной арене.       Белая Лилия стоял, скрестив руки на груди, и очень старался выжечь в противнике дыру взглядом, полным презрения. Чуя, подчёркнуто не обращая внимания на дикаря, стягивал с себя рубашку — Дазай не знал, было ли это правилом битвы, или же сам Чуя решил уравнять шансы с полуголым дикарём.       Дазай невольно замер, не в силах отвести глаз.       Про рост Чуи можно говорить и шутить бесконечно, но это не отменяет того, что его тело просто идеально. Пират стройный — он гибкий и изящный, и в нём, кажется, нет ни грамма жира. Под кожей ясно вырисовываются мышцы — у Чуи накаченные руки, кубики на прессе и крепкие грудь и спина. Рельеф такой аккуратный и твёрдый, и Дазай не осудит никого за желание прикоснуться к нему. Ему самому, о чёрт, очень хочется потрогать.       Кожа у Чуи золотистая от лёгкого загара. На этой коже рассыпаны чёткие линии и точки шрамов: следы от ножей, рапир, крокодильих зубов. Но их не так уж и много и они смотрятся гармонично на литых мышцах — с чем-то, очень похожим на стыд, Дазай вспоминает жуткое полотнище уродливых отметин на собственном бледном и тощем теле. Единственное, что действительно выделяется на теле Чуи, это крепкие ремни, плотно обхватывающие правую руку и крепящие к предплечью протез.       Любование полуобнажённым Чуей уходит на второй план, когда Дазай обращает внимание на лицо пирата. То выглядит непроницаемым, но внимательный Дазай подмечает и крепко сжатые зубы, и раздувающиеся ноздри, и потемневшие глаза. Чуя зол.       Дазай уже почти делает шаг вперёд, собираясь остановить начинающееся безумие, но Серебряный Волк преграждает ему путь своей рукой.       — Не вмешивайся.       — Не знал, что вы поощеряете драки, — полу-ядовито замечает Дазай.       — Это не драка, — спокойно возражает вождь, — это традиционнный бой. Старый и благородный способ выяснить, кто сильнее. Белая Лилия вызвал морского воина по всем обычаям. Если ты вмешаешься, это будет считаться оскорблением.       Дазая так и подмывает сказать, что оскорбить Белую Лилию — невелика беда. Но он понимает — открыто пренебрегать традициями племени, которое совершенно безвозмездно пообещало тебе помощь, было бы по меньшей мере неразумно.       — Да ладно тебе, Дазай, — Великий Следопыт снова принимается за орехи, — как будто бы тебе неинтересно посмотреть.       Бинтованный фыркает, предпочитая оставить эту фразу без ответа.       Чуя тем временем отстегнул от ноги нож и перебросил Белой Лилии.       — Держи.       — Зачем мне это? — дикарь брезгливо ухватил нож двумя пальцами.       — Собираешься сражаться со мной голыми руками? — Чуя вскидывает бровь, — Я не могу избавиться от всего оружия, — он выразительно машет правой рукой.       — Думаешь, сможешь ранить меня своим рыболовным крючком? — усмехается светловолосый, — Мне это не нужно.       Чуя ловит брошенный обратно нож и, пожав плечами, кидает его к остальным вещам.       — Сам потом свои лепесточки с земли соскребать будешь.       Публика, до сего момента непрерывно гудевшая, затихает.       В следующее мгновение оба противника бросаются в атаку.       Может умственными способностями Белая Лилия и не блещет, но зато светловолосый дикарь известен, как хороший охотник и боец. Он на десяток сантиметров выше Дазая, чего уж говорить о Чуе, и мышцы у него развиты ничуть не меньше, чем у пирата. Удары сильные и быстрые, в кой-то веки Белая Лилия действительно сосредоточен.       Но несмотря на это Чуя, издевательски скалясь, позволяет себе драться играючи. Он лишь изредка отражает некоторые удары левой рукой, в остальном сражаясь исключительно ногами. Эта шалость даётся ему с лёгкостью — у Чуи сильные накаченные ноги и потрясающая растяжка, пират двигается быстро и грациозно.       Несколько минут бой идёт хоть и красиво, но довольно скучно. Оба противника обзаводятся парочкой заметных, но несерьёзных ссадин, а победа не спешит склоняться чью-либо сторону.       Первым, что ожидаемо, теряет терпение Белая Лилия.       Вместо того, чтобы увернуться от очередного удара, дикарь ловит чужую ногу, дёргая, и пока пират пытается восстановить равновесие, метит коленом ему в живот. Чуя, разгадав манёвр, успевает блокировать тяжёлый удар своей рукой, но в ту же секунду Белая Лилия со всей дури бьёт кулаком в незащищённое лицо.       Пират, окончательно потеряв равновесие, падает на песок. Дикарь, не теряя секунды и не позволяя противнику встать, выворачивает тому руку и давит коленом на спину.       — Я же сказал, что нож мне не нужен, — Белая Лилия ухмыляется, уже чувствуя себя победителем, — я не варвар, чтобы нападать с ножом на маленького калеку.       Никто даже не успевает заметить движения — только металлический блеск в воздухе. Крюк — не нож, он не режет, а вспарывает, разрывая кожу и маленькие сосуды, оставляя уродливую рваную рану. Белая Лилия чуть ли не визжит, прижимая обе ладони к щеке, по которой уже вовсю стекает кровь. Чуя, пользуясь чужим замешательством, изворачивается одним змеиным движением и двумя ногами бьёт противника в живот, после чего, выскользнув, вскакивает на ноги.       — Моё лицо! — орёт Белая Лилия, — Ты за это поплатишься, грязный пират!       Дикарь взбешён и оскорблён, и он намерен сполна отомстить обидчику.       А Чуя…       Дазай сглатывает.       Чуя уже не боец, Чуя — зверь. Его бока бешено вздымаются, он напряжён и готов к атаке, он скалится и рычит, а в глазах ни одной связной мысли — только чистая бешеная ярость.       На месте Белой Лилии Дазай бы поостерёгся… А, поздно.       Традиционный дикарский бой превращается в битву насмерть.       Рассвирепевший Чуя непредсказуем и разрушителен, словно бушующее море. Способности своего тела пират использует по максимуму, все его следующие удары слишком быстрые — проще следить не за ними, а за реакцией Белой Лилии. Светловолосый дикарь старается поспеть за движениями противника, но, даже если ему это удаётся, Чуя почти не реагирует на боль.       В какой-то момент глазу Дазая всё же удаётся ухватить пирата — поменявшись с противником местами, тот выскакивает прямо на середину солнечного пятна.       У Осаму в этот момент перехватывает дыхание.       Чуя весь, кажется, вспыхивает, превращаясь в прекрасного огненного монстра. В глазах Дазая он словно бы застывает, выжигая на внутренней стороне век своё изображение, нет, икону. Рыжие волосы, взметнувшиеся в воздух при резком движении, вспыхивают ярким пламенем, блестят капельки пота, даже золотая серьга в ухе у пирата сияет. Бешеные голубые глаза похожи на подсвеченную изнутри морскую воду.       В следующую секунду Чуя снова срывается с места. Белая Лилия весь сгибается от сильного удара в живот, и пират пользуется этим, нанося удар по лицу снизу-вверх. Челюсть дикаря жалобно лязгает, и он тяжело валится на спину. Не позволяя противнику опомниться, Чуя седлает чужое тело, больно давя коленями на запястья обеих рук, и снова бьёт левым кулаком по лицу. И снова. И снова. И снова.       — Достаточно, — властно говорит Серебряный Волк, — думаю, всем ясен победитель.       Вот только Чуя не слышит, продолжая наносить удары. Вождь хмурится и уже делает шаг вперёд, но Дазай его опережает.       Бинтованный худощав и не очень силён, и ему приходиться постараться, чтобы удержать в очередной раз занесённую руку. Пират дёргается, но Дазай только усиливает хватку.       — Достаточно, Чуя, — говорит он мягко и тихо, — Ты победил. Остановись.       Чуя моргает раз, другой, прежде чем его более или менее осмысленный взгляд фокусируется на окровавленном лице Белой Лилии. Потом пират медленно поднимает голову, глядя на Дазая.       — Чуя? — зовёт его бинтованный.       Голубые глаза наполняются осознанием. В следующий миг Чуя вырывает свою руку из чужой хватки и, неловко сойдя с чужого распростёртого тела, чуть ли не бегом устремляется прочь. Дикари расступаются в стороны, пропуская его.       Белая Лилия на земле заходится в булькающем кашле, и это словно служит сигналом для ранее безучастной публики. Двое его извечных товарищей подбегают к светловолосому и помогают подняться на ноги. Все остальные снова начинают переговариваться, возобновляя гул.       Дазай стоит неподвижно. То ли в груди, то ли в горле растекается что-то противное, тревожное.       Чёрт, уж лучше бы он действительно оскорбил Белую Лилию и остановил этот бой. Серебряный Волк, может, и понудел бы ещё немного о традициях, а потом и успокоился бы.       Выйдя наконец из оцепенения, мужчина сделал несколько шагов, останавливаясь рядом с кучкой оставленных Чуей вещей. Подумать только, пират бросил и оружие, и одежду, и даже свою обожаемую шляпу.       Рапиру с ножом Дазай пока вешает к себе на пояс — чтобы не мешались в руках. Аккуратно расправляет рубашку и камзол, отряхивает треуголку. Чуя бы удивился, если бы увидел, как бережно Дазай относится к его вещам.       Из собственных мыслей его вырывает лёгкое похлопывание по плечу и женский голос, зовущий его по имени:       — Дазай.       — О, — говорит мужчина, оборачиваясь, — Давно не виделись.       Кажется, он понимает Великого Следопыта. Золотая Бабочка и раньше была довольно симпатичной, сейчас же она превратилась в прекрасную женщину. У неё чёрные волосы до плеч, сильные серые глаза, красивая фигура и идеальная осанка. Как и все женщины племени, она носит лиф, украшенный перьями и разноцветными бусами, и длинную пёструю юбку, сшитую из множества лоскутов.       — Идём, — без лишних объяснений Золотая Бабочка властно берёт его за локоть и ведёт за собой.       Ведёт она его, как выясняется, в палатку целителей, где Белая Лилия уже вовсю жалуется на что-то своим друзьям. На что, не совсем понятно — лицо светловолосого дикаря уже успело знатно опухнуть, да и нескольких зубов у него явно не хватает, так что его речь сделалась совершенно неразборчивой. Увидев Дазая, Белая Лилия принялся что-то бубнить с удвоенным энтузиазмом, но тот его проигнорировал. Проигнорировала пациента и Золотая Бабочка, активно принимаясь рыться во всяких скляночках-мешочках-коробочках, которыми была завалена палатка целителей.       — Так…ну где же?.. А, нашла! — она выудила из всего бардака какую-то круглую деревянную коробочку и протянула её Дазаю, — Держи.       — Что это? — мужчина повертел коробочку в руках.       — Целебная мазь, — коротко пояснила Золотая Бабочка, — ты же всё равно собирался искать пирата.       Белая Лилия со своего места издаёт громкий протестующий бубнёж.       — Заткнись, — холодно обрывает его целительница, — а то вместо пореза зашью тебе рот. И связки голосовые вырежу.       Бубнёж тут же прекращается.       — Ладно, — вздохнула женщина, — хотелось бы с тобой ещё поболтать, Дазай, но работа не ждёт. Свидимся.       — Свидимся, — кивает Дазай, хоть и сомневается в своих словах, — И спасибо за мазь.       Но Золотая Бабочка уже не слушает его, с кровожадной улыбкой втолковывая что-то притихшему сыну вождя. «А ведь она, возможно, скоро станет его невесткой», — думает Дазай, — «весело будет».       Он усмехается своим мыслям и отправляется на поиски Чуи.       Чуя забрался довольно далеко от лагеря.       Дазаю сложно было представить, что именно чувствовал пират. У него самого случались сильные приступы лишь одного чувства — отчаяния, обречённости. Но это было другое. Отчаяние было чёрным, холодным, тягучим. Оно просто приходило из ниоткуда, окутывало Дазая со всех сторон, застилало глаза, заливало уши, проникало в нос, перекрывая дыхание, и в рот, оставляя на языке полынную горечь. Отчаяние сжимало его в своих объятиях, и было не ясно — действительно ли оно обнимает Осаму, или же просто желает сломать ему рёбра и выдавить его тело, как тюбик с зубной пастой. Мир Дазая останавливался, и он оставался, совершенно неподвижный, в кромешной темноте, сохраняя лишь одну способность — думать и думать, раз за разом, не переставая. Способность, которую Дазай порой так ненавидел.       Гнев Чуи был совершенно иным. Дазаю сложно было представить, каково это — ощущать что-то столь яркое, столь сильное. Что-то, что не парализует, а вынуждает двигаться. Что-то, заставляющее полностью забыть себя, потерять контроль, отдаться на волю инстинктам. Дазай погружался во тьму, в то время как Чуя пылал ярче лесного пожара.       Впрочем, какое это имеет значение? Чуя был…напуган? Расстроен? Или же он всё ещё был зол? Дазай, сам того не понимая, оказался не на шутку встревожен чужим состоянием.       Поэтому он продолжает искать пирата, пусть и отойдя уже довольно далеко от лагеря дикарей.       Как знать, может, его поиски и затянулись бы, если бы не пение знакомого хриплого голоса.

Жил однажды на свете Дьявол, По морям-океанам плавал. А меня никогда не видел, О тебе никогда не слышал. Он украл с неба ясный месяц И спустил ладьёю на волны. Он приходит с ночным приливом, У него весло из оливы.

      Дазай повертел головой, стараясь определить направление, а затем как можно тише двинулся на звук.       Чуя сидит в корнях дерева, опираясь обнажённой спиной на твёрдую рельефную кору. Голова его запрокинута, глаза прикрыты, и Дазая он, кажется, совсем не замечает.

Ты меня ждала на причале, Не смыкала очей ночами, Он увидел тебя, голубка, И забыл о вечности Дьявол. Принял Дьявол мое обличье, Не найдешь и пяти отличий, Он упал пред тобой на колени, Целовал холодные руки.

      В противовес бодрому мотиву, который Чуя напевал на пути в Неверленд, эта песня переливчатая, непрерывная, и звучит она хоть и красиво, но печально. Чуе грустно? Почему?

Я покинул тебя, голубка, Обещавши вернуться скоро. Перепутал я небо с водою, Я уплыл за своей бедою. Не найдёшь тех широт на картах, Где пропал я с верной командой. Где мне взять имя ветра, который Возвращает странников к дому? Я поставил бы светлый парус, Я б примчался домой на рассвете, Отвязал бы луну от причала, Чтобы тоже домой возвращалась.

      Чуино «голубка» звучит так нежно и тоскливо. К кому он так обращается? К кому он так хочет вернуться? Дазай невольно закусывает губу.

Только стоит ли, право, вернуться, Только стоит ли мне воскреснуть, Если вместо меня живет Дьявол, Мои песни поет тебе Дьявол?

      Последние слова звучат столь горько, что у Дазая не остаётся сомнений. Чуя вложил в эту песню что-то личное.       Однако поразмышлять над этим ему не дают. Чуя открывает глаза, глядя куда-то вверх, в гущу ветвей, и говорит:       — Знаешь, я не был бы самым грозным пиратом Верхних морей, если бы не мог понять, когда ко мне подкрадываются.       Дазай мягко усмехается и шагает к пирату, уже не таясь.       — Красиво поёшь, — честно говорит он, — я думал, ты только и можешь, что горланить на хмельную голову.       Он с лихим видом ставит ногу на корень дерева и звонко выдаёт:       — Йо-хо-хо! И бутылка рома!       Чуя издаёт тихий смешок, и Дазай с облегчением отмечает, как уходит с чужого лба горькая напряжённая складка.       — Чего припёрся-то? — спрашивает пират.       — Во-первых, вот, — бинтованный протянул ему одежду и выуженное из-под плаща оружие, — подумать только, Чуя Накахара с такой небрежностью да к своим вещам, — Дазай драматично прижал руку к лицу, — я уж было испугался — а не сместилось ли чего в тканях мироздания?       Чуя с подозрением оглядывает свои вещи и выглядит приятно удивлённым, обнаруживая их в полном порядке.       — А во-вторых, — мужчина выразительно повертел деревянную коробочку в пальцах, — мы сейчас будем обрабатывать твои боевые раны.       — Что там? — пират кинул недоверчивый взгляд на коробочку, — Смола? Паста из красного перца? Или какая-то сладкая пахучая дрянь, которая соберёт на меня всех жуков в округе?... И что ещё за «мы»?       — Ты сегодня весь день будешь придираться к местоимениям? — закатил глаза Дазай, — И нет, ты ни разу не угадал — внутри всего лишь целебная мазь, любезно выделенная тебе целительницей племени. И да, я говорю «мы», потому что ты один, без зеркала и одной рукой, будешь возиться целую вечность.       — Я не доверю тебе своё тело! — тут же отрезает пират.       — Почему? — спрашивает Дазай, по старой привычке склоняя голову на бок.       Чуя, кажется, немного подвисает, глядя на него. Странная реакция. Дазай уже готовится выдать ещё партию аргументов, но пират опережает его.       — Ладно, — выдыхает Чуя и повторяет, — ладно. Только не делай так.       Бинтованный вскидывает бровь, но все вопросы оставляет при себе.       Белая Лилия, конечно, пострадал не в пример сильнее, но Чуе тоже досталось. Кое-где уже вовсю расцветают синяки, кожа в некоторых местах стёрта о песок, костяшки на левой руке сбиты, губа разбита и на скуле знатный кровопотёк.       Мазь прохладная, и когда Дазай аккуратно наносит её в чужую кожу, то он видит как пробегают мурашки по чужим рукам и как напрягаются мышцы пресса. Мужчина старается не позволять себе излишних касаний и взглядов, придавая своему лицу как можно более безмятежный вид.       — Хорошо постарался, Чуя, — говорит он наполовину в шутку, наполовину всерьёз.       Пират хмыкает.       — Он там хоть живой?       — Живой, живой, — Дазай аккуратно втирает мазь в довольно крупную ссадину, — у него даже хватает сил ныть, хоть ты и выбил ему парочку зубов.       — Он и правда клялся тебя защищать? — неожиданно спрашивает Чуя.       — Было дело, — пожимает плечами бинтованный, — он слишком самоуверен.       — Ну, дерётся он и правда неплохо, — честно признаёт пират, невольно дотрагиваясь до разбитого лица, — но кренгование головного мозга ему явно бы не помешало. Честное слово, скумбрия, почему за тобой вечно косяками увиваются всякие идиоты?       — Понятия не имею, — Дазай тихо смеётся, — похоже, это просто ещё один бесполезный закон мироздания. Очень надеюсь, что однажды он будет нарушен.       Он осторожно берёт чужую левую руку. В этом жесте нет ничего необычного, тем более — в сложившейся ситуации, но в голове Осаму настойчиво колотится мысль — чёрт возьми, они знакомы несколько столетий, но их прикосновения друг к другу можно пересчитать по пальцам. Это заставляет Дазая с удвоенной бережностью втирать мазь в чужие сбитые костяшки, стараясь лишний раз не тревожить повреждённые места. Интересно, ладонь Чуи всегда была такой маленькой?       От всего этого: от маленького лесного уголка, где нет никого, кроме них двоих, от того, как в кой-то веки они мирно переговариваются, не пытаясь сделать друг другу гадость, от ощущения чужой тёплой кожи под пальцами — от всех этих вещей на душе Дазая поселяется неожиданное спокойствие.       Впрочем, некоторая доля тревоги всё же остаётся.       — Ты испугался? Или расстроился?       Дазай не отвлекается от дела и не поднимает глаз, но он видит и чувствует, как напрягается чужая рука.       — Чего, прости?       Удивление в голосе Чуи настолько явное, что мужчина всё же поднимает голову, чтобы посмотреть. И правда — голубые глаза расширились в изумлении, а брови, изогнувшись, взлетели под рыжую чёлку.       — Я пытаюсь понять, почему ты сбежал, — пояснил бинтованный.       Чуя моргает раз, другой. А потом его губы растягиваются в ухмылке, и Дазай слышит чужой смех — тихий, совсем короткий и без следа нормальной улыбки — но всё же смех.       — Что смешного? — недоумевает Дазай.       — Знаешь, скумбрия, — усмехается Чуя, — ты не перестаёшь меня удивлять. Ты, вроде, тот ещё прищелыга, который чужие действия как свои предсказывает. А потом раз — и всё, ты слеп, как глубоководная рыба.       Осаму не отрицает — он и так знает, что он ненормальный.       — Так всё-таки? — бинтованный всё ещё хочет знать ответ на свой вопрос.       — Я растерялся, — вздыхает Чуя, — я думал просто сбросить пар после дрянного утра. Кто же знал, что этот цветочек взбесит меня настолько, что я буду готов задницу ему порвать на щупальца осьминога? Ну представь, прихожу я в себя, ничерта не соображаю, а тут его окровавленная рожа, и все вокруг смотрят на меня…так, как они на меня смотрели.       Дазай задумчиво мычит.       — Ты был дезоориентирован и не хотел, чтобы вся эта толпа видела твою беспомощность, — понимает он, — и ушёл, чтобы проанализировать всё в спокойной обстановке.       — Не лезь ко мне в голову, — хмурится пират, — И вообще, с каких пор ты так заумничаешь?       — Ну, я же всё-таки на психолога учусь.       — Да ну?       — Ну да. А теперь помолчи немного — осталось обработать твоё лицо.       Дазай осторожно отводит рыжие волосы с чужого лица, стараясь ничем не выдать собственного облегчения. Получается, он зря себя накрутил.       Тонкие бледные пальцы мягко касаются скулы пирата. Осаму всеми силами старается сосредоточиться на своих движениях, не позволяя себе задерживаться глазами на чужих глазах и губах, вглядываться в необыкновенные черты чуиного лица. Когда-то давным-давно Дазай сравнил Чую с феей. Со временем он признал, что был неправ — мужчина видел много фей, но не у одной из них не было такого лица, как у Чуи. В противовес смазливому Дазаю, черты лица пирата были резкими, острыми, но вместе с тем обладали какой-то своей, совершенно неповторимой, диковинной красотой. Бинтованный чувствует себя почти что преступником, когда трогает это лицо.       Когда очередь доходит до разбитой губы, Дазай позволяет себе эгоистичную мысль о том, что следовало просто дать Чуе мазь, и пусть бы он сам мучился.       Он берёт ещё снадобья и делает вдох почти как перед прыжком с трамплина. Протягивает руку и мягко дотрагивается кончиками пальцев до уголка чужого рта. Ведёт пальцами вбок, чувствуя мягкость чужих губ. Возвращает обратно, а потом повторяет движение, слегка надавливая. Чуя прерывисто выдыхает, и его тёплое дыхание обжигает пальцы Дазая не хуже огня, заставляя тут же отдёрнуть руку.       — Больно? — бинтованный поднимает глаза и замирает.       Чуя глядит на него большими голубыми глазами, прерывисто дыша через полуоткрытые губы, а на его скулах розовой полосой проступает румянец.       В мозгу Дазая, кажется, что-то искрит, когда он целиком охватывает картину перед собой — прямо перед ним сидит полуобнажённый, раскрасневшийся, тяжело дышащий Чуя.       Ох, чёрт. Это слишком много. Для Дазая это уже просто слишком на сегодня.       Он с резким стуком закрывает коробочку с мазью, заставляя вздрогнуть и себя, и Чую, и поднимается на ноги.       — Надевай уже свои безвкусные шмотки и пошли, пока наши дикие друзья не решили, что ты тут мой труп закапываешь.       Дазай разворачивается, не дожидаясь ни ответа, ни какой-либо ещё реакции, и идёт обратно к лагерю. Правильнее сказать — сбегает.       Сбегает в который раз.