Седьмой позвонок

      У Тэхёна отвратительная привычка кусать свои губы.       Он делает это неосознанно. Чонгук давно заметил, что модник начинает их грызть, когда обеспокоен или нервничает. Это не флирт, не заигрывания — это из серии навязчивого состояния, которое невозможно проконтролировать. Кто-то гнёт скрепки, отрывает заусенцы на пальцах, рвёт бумагу на тонкие полоски, чешется, дрыгает ногой, — а кто-то прихватывает зубами кожу на губах так сильно, что она значительно светлеет и наливается цветом, только когда её выпускают из захвата.       Самое отвратное, что с чего-то вдруг появляется желание спросить: что случилось? Что тебя так тревожит, что ты готов сожрать свои губы?       Это хреновое желание. Его быть не должно. Оно почти такое же плохое, как порыв укрыть его олимпийкой. Чонгук не знает, чем руководствовался в тот момент. Но зато знает, что людей просто так не вырубает в гостях под всеобщий смех, их не вырубает под долбящую музыку в заброшенном складе на старых матах. В первый раз, когда Тэхён спал в зале, спрятавшись за солнцезащитными очками, Чонгук решил, что виной всему его пьянка, но дома у Алекса понял, что виной всему то, отчего тёмные круги под глазами. Такое ощущение, что он совсем не спит ночами.       И ещё он всегда отводит сигарету в сторону или тушит её, когда они оказываются рядом; пользуется только спичками (Чонгук ни разу не видел у него зажигалку) и не пьёт газированную воду. Ехидно щурится, кривит свои губы в самодовольную ухмылку, которая бесит, но которая всегда исчезает, когда он распускает руки. В такие моменты выражение его лица меняется. Его взгляд меняется, ощущается покалыванием между лопаток. От него хочется отряхнуться, хочется передёрнуть плечами, а потом сходить и помыться. Растереть кожу мочалкой докрасна. Но Чонгук уверен, что даже после этого взгляд Тэхёна всё равно останется на нём. Он будто въедается под кожу и оседает где-то внутри. Разносится по всему организму вместе с кровью, как какой-то неизлечимый вирус.       Чонгук не понимает, почему знает все эти вещи, почему обратил на них внимание. Хосок уже год работает по одним и тем же дням недели, и он каждый раз забывает, когда у него выходные, а с Тэхёном он знаком всего несколько месяцев и уже запомнил всё это.       Непонимание происходящего выводит из себя, раздражает. Порой так сильно, что тяжело сдерживать желание схватить его за горло, впечатать в стену и…       Дальше Чонгук обычно не думает. Обрубает эти мысли, не давая им даже шанса сформироваться в голове во что-то связное. Он вообще старается о нём не думать. Каким-то фантастическим образом получается само.       То, что в зале они остаются вдвоём, тоже получается само: Алекс всё ещё наказан, Хосоку надо на работу, и Чжухон уходит с ним. Чонгук с Тэхёном выходят с тренировки последними.       На улице так щедро льёт, будто мужик с неба, орошая живительной влагой своих приземлённых соседей, забыл выключить поливочный шланг и отчалил куда-нибудь в отпуск. Развлекайтесь, ребят. Не захлебнитесь главное.       Чонгук ненавидит это время года.       Он убирает ключи под колесо у входа, в недовольстве смотрит на дождь, который одной сплошной стеной заливает землю, а потом вверх, где нет ни единого шанса, что скоро распогодится.       Долбаный сезон дождей.       — Давай подвезу.       Тэхён стоит рядом, кивает в сторону машины, которая припаркована в нескольких метрах от зала.       — Не надо.       — Не упрямься. Ты же видишь, что лить перестанет не скоро.       — Пережду.       — Пережидание может затянуться до завтра, — поддразнивает. — Считай это услугой за услугу. Что терпел меня пьяного тогда.       Чонгук предпочёл бы не вспоминать тот вечер. Сознание подкидывает «спасибо за мой лучший день рождения», и сердце отчего-то даёт перебой.       Он резко поворачивает голову:       — Я же сказал: не надо.       Взгляд Тэхёна прослеживает, как движутся его губы, и почему-то хочется сделать так, чтобы он был направлен в сторону, вынудить отвернуться. Но это подразумевает хоть и минимальный, но физический контакт. К нему придётся прикоснуться. Придётся задеть его лицо, почувствовать, какая у него кожа: Тэхён всегда гладко выбрит, но, наверное, к вечеру щетина всё равно чувствуется.       Позвоночник простреливает холодом: он что — сейчас всерьёз размышляет, чувствуется ли щетина на подбородке Тэхёна?       Тут же отступая, Чонгук делает полшага вбок, добровольно сдавая позиции. Словно если отгородиться от него расстоянием, в голову перестанут лезть странные мысли.       Щетина на подбородке Тэхёна.       Мать вашу…       Хочется потереть лицо.       Тэхён задумчиво за ним наблюдает. Молча. Устало вздыхает.       — Хорошо, — соглашается.       Видимо, иногда даже он сдаётся.       Ничего больше не добавляя, он поднимает на пиджаке воротник, плотнее прижимая его к шее, и шагает в льющуюся с неба воду.       Чонгук наблюдает, как он добегает до машины, как открывает дверцу, как ныряет в салон, как дверца захлопывается. Всё, сел. Через несколько секунд гул от дождя разбавляет урчание мотора, и на лобовом начинают работать дворники.       Но время идёт, а Тэхён не уезжает.       Ждёт.       Упрямый кретин.       Раздражённо щёлкая языком, Чонгук ещё раз смотрит на небо: тучи, тучи, тучи. Дождь хлещет и хер знает, когда закончится. Сука, как специально.       — Чёрт…       Психуя, он бежит к машине. Решает, что если Тэхён скажет хоть слово в своей излюбленной ехидной манере — он сразу же выйдет. Даже на ходу.       Падая на переднее пассажирское, Чонгук закрывает дверцу. Пробыл под дождем от силы секунд двадцать, а промок чуть ли не до нитки. С волос обильно течёт. Он откидывает мокрые пряди и косится на водителя, ожидая очередного самодовольного взгляда, но тот даже головы к нему не поворачивает. Только включает подогрев сиденья — задницу начинает приятно греть — и, переключая скорость, нажимает педаль газа.       До дома пешком минут тридцать, на машине — минут пятнадцать. Пятнадцать минут с ним наедине Чонгук как-нибудь сможет выдержать.       — Не вздумай лихачить, — предупреждает.       — Ты прыгаешь по крышам высоток, — улыбается уголком губ Тэхён. — Но боишься, что я могу угробить нас в аварии?       На крыше высотки Чонгук сам всё контролирует, а здесь вынужден зависеть от другого человека. Зависеть от других людей не входит в список его привычек. Он красноречиво приподнимает брови, и Тэхён делает серьёзное лицо:       — Я аккуратно вожу.       И он на самом деле водит аккуратно. Чонгук мог бы придраться, но не к чему. Тэхён за рулём выглядит уверенно и как-то… гармонично, что ли. Ему этот крутой кожаный салон идёт гораздо больше, чем Чонгуку, что однажды изображал здесь водителя под заунывные песенки, звучащие фоном. Сегодня не играет ничего, прежним остаётся только запах: кожаный салон и тёплый древесный парфюм, обладатель которого следит за дорогой. Бёдра Тэхёна расслабленно раздвинуты — ткань брюк сильно натянута, руль он держит на манер всех выпендрёжников — одной рукой, и Чонгук то и дело скашивает глаза на его длинные пальцы: они у него красивые, с аккуратно подстриженной овальной ногтевой пластиной. Кисти рук украшены вздувшимися венами, которые поднимаются к запястьям и прячутся под рукавами пиджака.       Чонгук не собирается его рассматривать, но рассматривает. Как будто до этого не они провели пять часов в зале, и не он бесился, замечая на себе чужой взгляд. А сейчас сам делает то же самое.       Одёргивая себя, он уставляется на работающие дворники и спрашивает:       — Зачем тебе это?       Вопрос сам срывается с губ. Получается действительно внезапно.       Тэхён несколько раз непонимающе моргает:       — Зачем мне что? — уточняет.       — Да всё это. Зачем таскаешься в зал?       «Зачем всё время пялишься на меня? Зачем посвящаешь в детали своей жизни? Зачем ждёшь?»       Слегка сдвигая брови, Тэхён ёрзает. Чонгук замечает, как он опять начинает покусывать изнутри губу.       — Чем это плохо? — осторожно говорит.       Чонгук сверлит его профиль взглядом.       Это нихрена не ответ, вообще-то. Его хочется схватить за грудки: объясни, твою мать, нормально. Дай мне ответ. Мне нужен чёртов ответ, потому что я уже нихрена не понимаю. Что за игру ты ведёшь? Что тебе надо от меня?       Почему ты отводишь сигарету? Почему всё время стараешься прикоснуться? Почему каждый раз, когда тебе это удаётся, твои пальцы дрожат?       Почему ты ведёшь себя так, будто я для тебя что-то значу?       Одни, блять, бесконечные «зачем» и «почему».       Он мысленно приказывает себе успокоиться. Может, это всё лишь в его голове? Может, Тэхён отличный парень, дружелюбный, готовый всем помогать. Может, это Чонгук мудак? Цепляется к нему, ищет какие-то скрытые умыслы там, где их нет. В конце концов, люди любят придавать значение совершенно бессмысленным вещам и с упоением искать в них смысл, — а чем он лучше других?       — Иногда люди одиноки, — прерывает Тэхён затянувшееся молчание.       Его вторая рука перемещается на руль, и Чонгук начинает жалеть, что спросил. Недаром говорят: не спрашивай, если не готов услышать правду. Порой гораздо проще не знать ответов — так живётся спокойней.       — И когда они находят лекарство от одиночества — цепляются за него.       — Нигде не видел, чтобы продавали лекарство от одиночества, — несдержанно фыркает Чонгук, опять отворачиваясь.       — Моё лекарство точно ничем не купишь, — невесело усмехается Тэхён. — Но без него я уже не смогу.       Он сжимает руль крепче, так, что белеют костяшки на пальцах, и Чонгук весь подбирается, предчувствуя надвигающийся пиздец. Хочется заорать: не смей! Что бы ты ни собирался сейчас сказать — замолчи. Замолчи, не делай этого.       Как и большинство людей на планете, Тэхён невосприимчив к телепатии.       — Я прихожу в зал, потому что там ты.       Несмотря на подогрев, к сиденью примораживает.       Секунда.       Вторая.       Третья.       Чонгук заторможенно поворачивает к нему голову.       Это похоже на удар под дых. Словно тебя бьют исподтишка в тот момент, когда ты меньше всего к этому готов.       Чонгук всё понимает. И это самое стрёмное.       Внутренний голос истерично смеётся: получил ответ. Ну как? Полегчало?       Виснет тишина, которую разбавляет только урчание мотора, шум от дождя и проезжающих мимо машин. Тэхён не отрывает взгляд от дороги, Чонгук — от него. Видит, как играют под кожей его желваки. Как он напряжён.       — Останови машину.       Тэхён хмурится:       — Мы на мосту…       — Останови. Машину, — сцеживает сквозь зубы.       Сильно сжимая челюсти, Тэхён секунду медлит и выкручивает руль, съезжая к обочине. Чонгук выпрыгивает из салона ещё до того, как колёса полностью замедляют своё движение. Дождь стал сильней — вода тут же обрушивается на голову холодным нескончаемым потоком, летит в лицо, подталкиваемая ветром, и Чонгук чувствует, что начинает задыхаться. То ли от влаги, то ли от заполошенно бьющегося под рёбрами сердца.       Но даже сквозь шум непогоды слышит, как хлопает дверца. Тэхён идёт следом, зовёт по имени:       — Чонгук.       — Отвали от меня.       — Постой…       — Я сказал: отвали! — орёт он зло, резко оглядываясь. — Отвали! Не лезь ко мне! Да зачем… зачем ты вообще появился?!       Тэхён останавливается в нескольких шагах. Зачёсывает мокрые волосы пятернёй, открывая лоб. Бессильно опускает руки вдоль тела, разворачивая открытые ладони к нему: смотри, у меня нет против тебя оружия, я тебе не опасен.       — Ну что тебя пугает? — спрашивает ровным тоном.       Хочется огрызнуться. Так, чтобы ёмко. Чтобы поставить его на место, чтобы он сам перестал даже помышлять о сокращении дистанции. Хочется громко рассмеяться прямо в лицо: пугает меня? Не смеши!       Мне не страшно.       Мне совсем не страшно. Ну кто ты такой, чтобы мне бояться?       Ну кто ты такой?..       Господи…       Голоса нет. Чонгук продолжает молчать.       И, нет, он не просто напуган — он в грёбаном ужасе. Это одна из тех панических атак, к которым хрен подготовишься. У хакеров есть DDoS-атаки — массовые запросы с множества компьютеров-зомби, когда система целевого компьютера не справляется и летит. От таких атак устанавливается надёжная защита, но если она не сработала — понадобится много сил на избавление от последствий и восстановление системы.       Панические атаки та же херня, только для организма, для психики. И если ваша защита слабая — её снесёт к херам. Вы даже не успеете что-то предпринять и предотвратить, вы не заметите, как вас накроет.       Чонгук далеко не слабый. Вся его жизнь — нескончаемый тюнинг себя самого: стать сильней, быстрей, выносливей. Чтобы выстоять, удержаться на ногах и не упасть на колени перед очередным сюрпризом судьбы. Но есть вещи, к которым невозможно быть готовым. К которым нельзя подготовиться заранее. Чонгук знает, потому что однажды с ним такое уже было: тогда Минхёк не смог удержаться на краю крыши, а человека, который мог бы подстраховать его, — не оказалось рядом.       Так бывает. Человеческий фактор.       Минхёк успел коснуться стены кончиками пальцев. И упал вниз.       Чонгук держал его руку, пока машина скорой помощи везла их в больницу.       Чонгук держал его руку, когда сирены отключили, потому что торопиться больше было незачем.       Человек исчез.       Совсем.       Его нельзя встретить в парке, нельзя проследить через соцсети, что нового происходит в его жизни. Нельзя поиграть в приставку, посмотреть кино, сходить на тренировку, посмеяться над какой-нибудь бредовой шуткой…       Нельзя позвонить и сказать: прости.       Прости меня.       Прости, что ты всегда был моим страхующим, а в момент, когда нужно было подстраховать тебя — меня не оказалось рядом.       По своей воле или нет, но люди исчезают из жизни, и как бы сильно после ни крутило, сколько бы ночей и дней ни выламывало наизнанку — это надо принять и научиться жить дальше. И ты живёшь, потому что других вариантов — их нет. Ты привыкаешь и надеешься, что хуже уже не будет. Что хуже быть просто невозможно. Ты один на один пытаешься справиться с тем, что остаётся внутри тебя после их исчезновения. И каждый раз — каждый долбаный раз — это новый уровень сложности. Каждый раз это ещё тяжелей.       Ещё больней.       Ещё страшней.       Чонгук не хочет опять проходить через подобное. Не хочет. С него хватит. Он ненавидит сезон дождей: три года назад небо точно так же раскалывалось водой, когда у него из-под ног выбило землю. Сейчас происходит то же самое. Он словно падает вниз. И там внизу — ничего хорошего. Там чернота, как та, что в глазах Тэхёна. Его трясёт от холода, от этого взгляда…       — Это моя жизнь, — цедит он. — Никто не смеет появиться в ней ни с хера и начать качать свои права. Тем более кто-то вроде тебя.       — Вроде меня, — с пониманием кивает Тэхён.       Он идёт к нему мелкими неторопливыми шагами. Крадётся, как опытный охотник, старающийся подобраться как можно ближе и не спугнуть свою жертву. Говорит тихо и спокойно:       — Я не собираюсь качать права. Я… — сильно кусает нижнюю губу, замолкая, и на выдохе заканчивает: — Я просто пытаюсь быть немного ближе.       Нет.       Всё гораздо хуже.       Ты просто заставляешь привыкнуть к себе.       Ты меня просто, блять, приручаешь!       — Пожалуйста. Вернись в машину, — просит Тэхён. — Ты простынешь.       И эта настойчивая заботливость выводит из себя сильней услышанных ранее слов.       — Не делай вид, что тебе не плевать.       Тэхён встаёт на месте. Смотрит серьёзно, говорит — так же:       — Но мне не плевать.       Кажется, мимо проносится машина. Возможно, их проехало уже несколько. Очертания окружающего мира расплываются, оставляя чёткой только фигуру Тэхёна. И дождь всё льёт, и льёт, и льёт… не затихает, словно собрался затопить собой весь мир. Чонгук уже не понимает, что это за вода срывается с его волос, с ресниц. Он вытирает лицо ладонью, будто это хоть как-то поможет остановить льющуюся воду. Будто это хоть как-то поможет остановить льющуюся в голову информацию. А мозг уже анализирует услышанное, уже делает выводы, выносит вердикт.       Грудь рывками поднимается и опускается. Если Тэхён сейчас посмеет тронуть его хоть мизинцем — он ударит его. Со всей силы. Так, чтобы весь мир перевернулся и встал на место.       Вернуться бы к точке отсчёта, к точке невозврата, встряхнуть себя того и предупредить: не ведись на все его уловки, на всё, что он скажет. Беги, парень. Это такое дерьмо. Беги. Потому что ты застрянешь, и оно поглотит тебя.       От ледяной воды его колотит так сильно, что зубы стучат друг об друга, и как бы он ни старался их сжать — не помогает ничего. Напротив него точно так же колотит Тэхёна. Этот упрямый мудак стоит и, кажется, даже не замечает этого. Словно от происходящего зависит его жизнь, и поэтому ему насрать на воду, на холод, на весь мир вокруг…       Кроме Чонгука.       Потому что Чонгук видит, как его взгляд ломается. У него мертвенно белое лицо, и посиневшие от холода губы выглядят почти чёрными. Тэхёну тоже страшно, хоть он и пытается это скрыть за внешним спокойствием, как всегда старается делать сам Чонгук. Маска спокойствия. Иллюзия того, что всё хорошо, всё под контролем.       Всё нихрена не под контролем.       Тэхён напуган не меньше. Он тоже боится. И его старательно спрятанный страх режет, наслаивается на собственный ужас и делает ещё хуже.       — Не знаю, что тебе опять взбрендило в башку, но завязывай, понял? — голос неприятно дрожит. Он должен звучать уверенней, но говорить твёрдо не получается всё из-за того же внутреннего тремора. — Прекращай это всё.       — Хорошо, — хрипит Тэхён.       — Я серьёзно. Меня заебали твои игрульки. Хватит этого бреда.       Тэхён просто смотрит и медленно кивает, словно он сейчас согласится хоть с чем, что Чонгук скажет.       — Хорошо, — повторяет. — Теперь можем ехать?       — Ты — можешь катиться на все стороны, — Чонгук опять вытирает лицо. — Уезжай. И не вздумай переться за мной.       — Чонгук…       — Я сказал: уезжай, — рычит.       Тэхён не сдвигается с места. Продолжает всматриваться в его лицо, цепляться за него глазами.       Невыносимо.       Чонгук разворачивается первый. Зуб на зуб не попадает, у него болезненно прямая спина и полная каша в голове, но он всё равно тащит своё тело вперёд и против воли прислушивается к тому, что происходит за спиной: ждёт звука захлопывающейся дверцы, звука заведённого мотора.       Не слышит.       Будто Тэхён так и продолжает стоять там, где он его оставил.       И Чонгук знает (Господи… когда он так хорошо успел выучить его?), что так оно и есть.       Шаг ускоряется, переходит на бег. Из-под кроссовок разлетаются грязные брызги.       Домой Чонгук вваливается, будто за ним гналась стая собак. Будь дома мама — она пришла бы в ужас от его вида. Хорошо, что мамы дома нет.       Он прижимается спиной к двери, съезжает по ней на пол, зарываясь пальцами в волосы. Часто и тяжело дыша, бьётся несколько раз затылком об дверное полотно. Под ним тут же образуется лужа, тяжёлые от воды вещи тянут вниз. С трудом поднимаясь, Чонгук начинает раздеваться прямо тут же, возле входной. Скидывает мокрые холодные тряпки, а потом подхватывает их и несёт в ванную, кидает в корзину для белья. Застывает на месте, не зная, что делать дальше.       Что теперь делать?..       Лужа.       Надо найти половую тряпку и вытереть набежавшую с него лужу в коридоре.       Он суетливо открывает один шкафчик, второй, заглядывает под раковину…       Руки дрожат.       Чонгук длинно выдыхает, глубоко вдыхает. Повторяет эти манипуляции. Находит наконец тряпку, возвращается с ней в коридор.       За окном громыхает. Сердце громыхает в грудной клетке. Слишком быстро — грудину раз за разом скалывает болезненными спазмами. Моментально начинает подташнивать.       Чонгук врубает в ванной душ на всю мощность, делая воду горячей, и встаёт под тугие струи.       «Я прихожу в зал, потому что там ты».       Он утыкается лбом в кафельную плитку, с силой зажмуриваясь. Скользит вверх по кафелю ладонями, останавливая их на уровне головы, и сжимает пальцы в кулаки, хватая открытым ртом разгорячённый воздух.       От горячей воды кожа краснеет, кипяток больно обжигает, но нечто внутри обжигает сильней, и дрожь всё никак не проходит. В ушах стоит свой собственный крик:       «Зачем ты вообще появился?!..»       И тихий спокойный ответ:       «Ну что тебя так пугает?»       Чонгук стискивает зубы.       Ты.       Меня пугаешь ты. И всё то, что возникло во мне с твоим появлением. Всё то, что продолжает возникать и всегда отзывается на любое твоё действие.       И это нездоровая фигня.       Это надо прекращать.       Дружище Давид Белль как-то сказал, что паркур — не просто спорт. Это философия. Возможность посмотреть на мир по-другому: «стереть у окружающего пространства границы и начать воспринимать весь мир, как тренировочную площадку», научиться мысленно превращать в голове обычные преграды и проблемы в препятствия и находить способы их преодоления. И это касается не только тренировок, но и всего другого происходящего в жизни.       Паркур для Чонгука — защита от возможных жизненных DDoS-атак. Он живёт по принципу: не создавать границ, проблем нет, есть препятствия, а любое препятствие можно преодолеть — надо только найти способ.       Но сейчас ему кажется, что он встретил то препятствие, преодолеть которое у него не получится.