gold dust woman

истина такова: жизнь — совершенная реставраторка и совершенная разрушительница, мастерски владеющая как кувалдой, так и японским кинцуги, и с этим ничего не поделаешь. как прозаично. трещины между частей лучшей писательницы на свете, разрозненных и ничтожных, заполняются вязкой лавой (но застывать адская масса не спешит, продолжает края жечь, ибо за страданием обязательно следуют духовное воспарение и избитый катарсис, — терпи, дитя). а неровности сглаживаются, и глаза становятся яркими-яркими, даже глянцевыми, как когда-то давно, пусть зрачки и не видно толком за стекольным слоем очков. но она не кричит и не сопротивляется — как что-то, разваленное на куски, может быть против (чего-то вообще и надежды на новую жизнь — в частности)? кто становится твоей лавой на этот раз, диана? и кто спасает тебя, чтобы снова когда-нибудь по случайности или злому умыслу разбить и бросить? мистер подхвост говорит, что она совсем не похожа на горький американо (ха-ха, ещё один высер про вьетнамцев, который диана сама размажет по своей голове, — и можно вешаться), и заказывает приторно сладкий кофе (от этого тоже хочется наложить на себя руки, но вполне может статься, что актеришка просто недальновидный и светлый). тебе кажется, кажется, кажется. мистер подхвост покупает абсолютно безвкусный — в плане стиля, а не рецепторной части — напиток и в следующую минуту встаёт на одно колено с блестящим кольцом в руке, хотя на самом деле проходит не менее семи лет. ты выйдешь за него. без вопросов. но он всё-таки спрашивает, и отказаться то ли вовсе не хочется, то ли просто не получается (наверное, её сердце помечено, что весьма иронично, ведь подхвост — вечный щенок). кто-то просит: пожалуйста, диана- и её руки окунаются в золото. -скажи мне, что я хороший. но краска не может просочиться сквозь трещины в камне, забитом дёгтем и сажей. боджек, боджек, боджек. ты пытаешься. ты пытаешься. ты пытаешься — то от слова пытка, то вообще без слов, — но никогда, никогда, никогда не сможешь отдать достаточно, не растеряв себя (если ты вообще есть). подхвост роняет в чан с лаком, предназначенным для реставрации её сердца, отвратительно сладкий кофе, и в долгорочной перспективе делает диану бракованной. как будто она уже не. кто-то шепчет: я знаю, что я хороший. и тихо скулит, прижав уши к морде, в надежде на подтверждение собственных слов. в надежде на то, что она зальёт любимый диск для фрисби со следами от зубов сахарной патокой и позволит карамели застыть. но диана — пламя, пламя, пламя, поэтому все попытки выровнять чужую игрушку приводят к тому, что только появляющаяся корка, похожая на древесную смолу, снова и снова начинает плавиться и пузыриться, выпариваясь. ты сожжёшь его, вылепив гроб из гари по выверенным меркам. боджек, боджек, боджек. то исчезает, то появляется — имя звезды «horsin' around» размазывается по языку, как лекарство (переборщишь — яд), и мелькает на книжных корешках в стеллаже. конь точно и верно уничтожал себя на протяжении всех своих преклонных лет, а она сотворила его, вылепила из глины, как бог_иня. но получился такой же уродец, жизненный путь которого оказался сбитым, а руль — вывернутым. боджек всегда думал, что бежит от кого-то, но на деле он бежал от себя — и знание этого факта сделало бег бессмысленным. возможно, именно поэтому секретариат прекратил гонку и сошёл с трассы в 99-ом? истина такова: ты строишь, ты разрушаешь. в твоих руках — страшная сила. подхвост надевает кольцо на крепкий палец (какими ещё должны быть конечности у писательниц-феминисток, которые выросли в доме, полном придурков?), подхвост затыкает её рот поцелуем, чтобы не слышать криков, подхвост держит в руках «свидетельство о разводе с дианой нгуен», изменяя новой невесте с бывшей женой. диана открывает глаза от внезапно накатившего приступа паники и набирает в лёгкие воду — на самом дне, к сожалению, не продохнуть. а жизнь — как один день. он звонит из нью-мексико, не отвечает на входящие в мичигане, обещает, что справится и в реабилитационном центре, и в огайо. но всё снова возвращается на круги своя. гаю не по карману золото, и он наверняка не умеет подготавливать нужные растворы, — наверное, именно поэтому бизон не просит от дианы ничего сверхъестественного и любит писательницу — лучшую на свете даже теперь — просто за то, что она есть. находя применение даже никчёмным, ранящим осколкам. ты всплываешь. он выдержит. всё будет хорошо. диана, — шепчет охрипший голос. — пожалуйста, не говори мне, что я хороший, но её тяжесть, её тв(о/а)рение умирает за людские грехи от самих же грехов, кровоточит, как распятый иисус, а вместо стигмат — неисправимое. я прошу: поговори со мной, диана. она воссоздала его, как бог_иня, и обнажила перед народом, чтобы открыть простому люду не дорогу в рай, а возможность принятия и прощения: их бог такой же. порочный и потерянный. в начале было слово, и слово было — б о д ж е к. покупайте автобиографию, выпущенную из-под пера дианы нгуен. она срывается с места с первым же рейсом «чикаго ー эл-эй» и находит коня в реанимации, но хотя бы живым. иудой, совравшим о собственной стойкости в угоду чужого счастья, и иисусом в одном лице. жизнь идёт своим чередом, а свадьба принцессы кэролин отмечается ровно через секунду. крыша и сигареты. всё — до боли знакомое, но бесконечно чужое. а сутулый и уставший силуэт коня — по-больному родной. он, кажется, даже помудрел после своего воскрешения, — стоит признать, что колония пошла боджеку на пользу. но он — по-прежнему камень, трещины которого заполнены дёгтем и крошкой с твоих осколков. только это уже не твоя проблема, диана. оба знают, что эта встреча станет последней. оба молчат. оба верят друг в друга так, как никто ранее не верил — ни в себя, ни в любовь и дружбу, ни даже в бог_а. жизнь идёт своим чередом, и боджек наконец-то стирает из телефонной книги заученный до ссадин на языке номер, даже не пытаясь нажать на кнопку вызова и так не узнав, что диана давно сменила сим-карту.