Изнанка Реальности

В рассказах часто встречается это «но вдруг». Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! «Смерть чиновника»

Короткая полосатая морда электрички мигнула круглым фонарём на лбу и потащила в темноту опустевшее пузо. Позёмка следом в свете фонарей казалась дымчато-голубой. Мирзоева убрала зажигалку в карман и спустила респиратор на шею. Нежное облачко её дыхания взвилось к небу и смешалось с лёгким морозцем. — Не понимаю, как люди носят перчатки, — проговорила Наташа, глядя на матовые блики на руках Мирзоевой. — Надо было идти со всеми на маршрутку. Стоим тут как эти. Они стояли совершенно одни на пустой ночной платформе железной дороги. Начался ночной перерыв. Только шумные поезда изредка прорывали тишину и тихий стон высоковольтных проводов. Мирзоева подняла на свет руки в перчатках. На тыльной стороне ладони располагались вырезы-капельки. — Во-первых, это красиво. Во-вторых, пальчикам тепло. — Но ничего нельзя почувствовать. Пальчиками. — А вот эти дырочки тогда зачем, по-твоему? — торжественно возразила Мирзоева и повернула перчатки вырезами к напарнице. Крыть было нечем. Наташа смотрела на подругу с ласковой укоризной. По большому счёту, не имело значения, чем она чувствует, — подушечками пальцев, резьбой папиллярного рисунка, или самой своей душой, сердцем, с которого будто сняли кожу. Неземная Мирзоева странно, нелинейно, смотрела на мир, и изо всех сил старалась не выделяться. Быть такой же, как все. И чем сильнее старалась, тем большее внимание к себе привлекала. На сайтах знакомств её анкетой интересовались в основном девиантные ребята. Полный букет маний и неврозов, включая пару расстройств биполярного типа, разного рода неформалы и категория «не от мира сего» состояли в друзьях её профиля. Её звали на медитации, спасение мира, исповеди, ритуалы, замуж и на оргии. И вместо того, чтобы наполнять бесконечный чёрный список, Мирзоева предельно тактично уведомляла своих визави, что нет, что к сожалению она не сможет разделить радость мероприятия этим вечером, и что ей в высшей степени жаль… Поначалу она сильно расстраивалась, плакала, промокала глаза кружевным платочком, изливала на напарницу страдания. Но когда вдоволь наревелась и намучилась, переключила внимание на Иные цели, и проблема как-то сама собой исчезла. — Сейчас бы бежали на последнюю маршрутку, нас толкали бы локтями… — … поэтому куда как лучше пройтись семь килОметров пешком… — Ну в общем да, Наташ. Зато ты посмотри как красиво вокруг! Завтра не надо на работу, выспимся… — Ты на каблуках, Мирзоева… — А, да ничего, дойду. Негромко переговаривась, они поднялись на пешеходный мост. Плоские еловые пики упирались в мутную светлую облачность неба, и казалось вот-вот они прорвут его своей глухой чернотой. Многоколейная паутина проводов и рельс убегала в зловещую тьму. Тусклое оранжевое зарево МКАД подсвечивало низкое небо вдали. Мрачная, почти индустриальная, красота пристоличной области. — И зачем нам эта работа в центре. Три с половиной часа в одну сторону! Люсь, я всегда сонная. Лучше бы тут пирожками торговали. То есть газетами. — А мне наоборот нравится. Мы, когда сонные, живём вполсилы. Так даже удобнее. От тебя вон люди не так шарахаются… Меня тоже не так заметно… Мирзоева была права. Наташа сдвинула маску-респиратор на лоб и глубоко дышала воздухом, свободным от вирусов. К пол-второго ночи они наконец добрели до бывшего военного городка. По пути им встретилась свора тощих собак и пара знакомых проституток. Собаки перебежали на другую сторону проезжей части, а проститутки скороговоркой передали Мирзоевой последние сплетни и похвалили её сумочку. Наташа из вежливости отошла подальше, но оставалась на всякий случай настороже. — Таксопарк выставил пару «пятёрок» на продажу по писят тыщ… — Да они же убитые, что там продавать-то? — Менты проигнорировали оба вызова по домашнему насилию во втором доме… — Надо будет проведать. — Угу. Спрошу ещё, кто у них начальник отдела. Наташа всегда чутко справлялась о жизни по соседству, чтобы сверять личный путь с возмущениями среды. И по возможности избегать разного рода травм окружающих. До поры, до времени. — Ирка-кислотница, у которой ещё зелёные волосы когда-то были. Ну Наташ! Ну у неё ещё мама то ли учительница, то ли библиотекарь. Так вот, она что-то подхватила, и не работает. А так — ничего необычного. Всё как всегда. — Спасибо, Люсь. Мерзлая каша пластилином расползалась из-под Наташиных подошв. Приближались огоньки круглосуточного ларька. — Живут же люди, — мечтательно протянула Мирзоева, оглядываясь на проституток. — Стоят себе на семи ветрах, и респираторы у них в стразиках, и неизвестность впереди… На голодный желудок философия Мирзоевой начинала отдавать идиотизмом… — А пошли в лесу поедим? …и неожиданными решениями. — Ну давай. Мирзоева вручила Наташе сумочку и потрусила к ларьку. — Захвати растопку, встречаемся у подъезда! Наташа сонно посмеялась и поспешила домой бросить сумки. *** Хмурые лиственные леса Московской области особенно хороши были при снеге. Никакого дополнительного огня не требовалось, чтобы найти дорогу среди чёрных стволов. А уж в хвойных лесах потеряться было — как плюнуть, причём в любую погоду. Напарницы только перешли через дорогу от своей трёхэтажки, чтобы оказаться на опушке такого леса. Местные поговаривали, дескать можно было аж в Клинскую область уйти, если заплутаешь. Поэтому Наташа с Мирзоевой не стали проверять слухи и отошли недалеко. — Наташка, смотри, старое костровище! Ой как хорошо! Как будто нас и ждали! — Мирзоева бросила пакет, и балансируя в сугробах, поспешила за ветками. — Растопка на тебе! А как же. Конечно, на Наташе. Она замерла и вслушалась. Посёлок спал. Мирзоева гарцевала в подлеске и болтала, взбудораженная непривычным поздним ужином. Наташа прикидывала, какому бы богу помолиться, чтобы отвести казачий патруль, но решила, что по пятницам в это время казаки или спят, или пьянствуют. Поэтому она тихо прокралась за сушняком к ближайшей ели и начала собирать ветки. Жидкий зеленоватый свет одинокого фонаря на повороте дороги делал и без того грязные сугробы совсем болезненного цвета. Где-то неподалёку мерно гудела трансформаторная будка. Мирзоева расположилась на магазинном пакете с вычурно накрашенной девой и вывалила ей прямо на лицо куриные бёдра. Ловкие круглые пальцы с блестящими ноготками протыкали курятину ветками. В отсвете пламени она была похожа на жизнерадостную Сикстинскую Мадонну. Наташа же казалась Врубелевским демоном, сошедшим с картины передохнуть: большие светлые глаза в тёмных кругах, бесцветные чуть сжатые губы. — Мирзоева, это ж надо было додуматься идти в лес на каблуках. Ноги-то не болят? — Не! Пусть им будет такая специальная тренировка, — в огонь начал капать жир, и запахло пищей богов. — Ты в одних колготках. Не могу смотреть. Наташа замотала напарницу пледом наподобие русалки и разлила чай из термоса по фаянсовым чашкам. — Ты только посмотри, только послушай, как хорошо, как хорошо здесь и тихо! Мирзоева глубоко дышала и выдёргивала ветки с курятиной вокруг костра. Им обеим нравилось вот так вгрызаться в чуть пригоревшие на открытом пламени кусочки мяса, чуть обжигаясь, облизывая пальцы. Если бы они при этом жадно урчали, это нисколько бы не повредило композиции. Никто и никогда не смог бы заподозрить в этих дикарках солидного соцработника при авторитетном МВД Российской Федерации и коммерческого директора небольшого предприятия, работающего с оборонкой. И конечно, как все нормальные, преданные своему делу, люди, они так и не научились переключаться, и в свободное время говорили только о работе. — Захожу я, значит, сегодня, к Генриху Людвиговичу, занести отчёты. Наташ! А он, представляешь, такой задумчивый, взгляд такой тяжелый, столько тоски в этом взгляде, Наташ, ты бы видела! Когда Мирзоева улавливала чужую боль или горе, она бесконечно проживала их, поглощала без остатка, отдавая взамен только покой и утешение. Казалось, царапни, — и она замироточит милосердием. Наташа чуть заметно улыбалась, больше вникая в переживания подруги, чем в сюжет повествования. — …и он КОСНУЛСЯ моей руки пальцем, ты представляешь? Представляешь? — Должно быть, тебе показалось, он же сухарь, — Наташа с аппетитом принялась за второе, чуть подостывшее, бёдрышко и впилась в него острыми зубами. — М-может и показалось, но я чуть не расплакалась. Наташ, в нём оказывается столько боли! Мирзоева разрумянилась и обмахивалась ладонью. — Так неудобно получилось. Это же как током, понимаешь? Нет, Генрих Людвигович конечно ещё и мужчина очень импозантный. Господи, какой у него выдающийся римский профиль! Но кажется я даже отскочила от этого его касания. Или просто оступилась… В общем разлетелись все отчёты… А он, представь, он даже в лице не изменился. Сказал: «Идите, Мирзоева, я сам соберу»! Подборок Мирзоевой предательски задрожал, взгляд затуманили слёзы. — Он такой хороший, Наташ!.. Такой смелый, такой честный!.. Наташ…? Наташа застыла с набитым ртом и остекленевшим взглядом. Костёр застыл вместе с ней. Мирзоева быстро вытерла рот и руки и коснулась напарницы. Её тут же отбросило. — Воды дай, — прохрипела Наташа и выплюнула недожёваное мясо в угли. По опушке расползался удушливый запах тлена. Напротив неё сидел юноша в солдатской форме с сиротливо повисшим оборванным подворотничком. В сбитой набок челюсти не хватало нескольких зубов. Левый висок зиял широкой вмятиной, кадык тоже был вмят. Юноша сипел и тянул трясущиеся руки к Наташе. Испуганная Мирзоева протянула подруге прыгающую чашку с чаем. Наташа, не сводя округлившихся глаз с пришельца, быстро прополоскала рот, отползла и, собрав остатки самообладания, гаркнула: — Ат-ставить! Юноша что-то медленно промычал и задвигал головой в поисках источника голоса. — Мирзоева! Быстро домой! Открывай Банку! Мирзоева плакала от страха и сгребала в пакет чашки и остатки еды вместе со снегом и огарками. Ватные ноги еле вывели её к дому. События развиваются как во сне. Вот Мирзоева забегает в провал подъезда. Пакет с шорохом ползёт по двери, пока она борется с замком. Вот она сбрасывает пальто и мчит в Наташину комнату. Дрожащие руки хватают большую банку с тёмной жидкостью внутри. Вот она выдавливает тягучую каплю крови из озябшего пальца и трясёт, трясёт, трясёт её над банкой. Вот она сидит на стуле и смотрит в окно. Дорожки мокрой туши разделили её лицо на три части. Она напевает старинную песню без слов и баюкает банку. Из мутной черноты в стекло упирается белая ладошка не больше пятирублёвой монеты. В лесу через дорогу на неё поворачивается перекошенное лицо мёртвого солдата. *** — Как тебя зовут? — спрашивает кто-то, похожий на Наташу, и ведёт борозду в снегу кривой палкой. — Иван, — мычит солдатик и невидяще водит по сторонам разбитой головой. Круг замкнут. — Двое били, один смотрел, — стонет солдатик, — мамке сказали, я сбежал. Кто-то, похожий на Наташу, глазами разрушающейся памяти Ивана смотрит на смерть солдата. На невольных убийц, глупых жестоких мальчишек, которые испугались признаться, и бросили приятеля умирать. — Тебе пора, — голос распадается на свист, который уносит ветер. — Вся твоя боль, всё твоё горе, вся твоя вина — не ты сам. Нет смерти для тебя, Иван, слышишь? Мертвец поворачивается в сторону нездешней песни без слов. И чем дольше вслушивается, тем прекраснее и чище становится мелодия. И вот уже выправляются вмятины, становится на место челюсть, слепые глаза прозревают и смотрят на того, кто так похож на Наташу. — Я умер? Раскрывается огромная воронка нежного золотого света. Солдатик смеётся и кладёт в протянутую бледную руку дореволюционную серебряную монету. Чёрная фигура стояла у опушки перелеска и кивала вслед кому-то невидимому. Пламя догорающего костра дрогнуло и ожило. *** Наутро дверной звонок противно трещал. Взъерошенная и сонная Наташа прошаркала в прихожую. Глазок показал большеголового участкового с казаками с другой стороны двери. — Доброе утро, Виктор Петрович. — Иванова, на тебя снова жалобы. — Ну проходите… — Понятые, ничего не трогаем! Казаки, не разуваясь, разбрелись по квартире. Наташа прикидывала, во сколько им с Мирзоевой обойдётся отсутствие социальной дистанции с понятыми. Снова дезинфицировать каждый сантиметр. Что за отношение. — Ты, Иванова, зря на травку подсела. Вредно это, и ведёт к деградации. Люди вон жалуются, аж до соседей смердит. — Виктор Петрович, ну какая травка… Идите на кухню. Я там полынь у горячей конфорки просыпала, вот и вся травка. Я не пью и не курю, вы же знаете. — Полынь? — Полынь. Желудок укрепляю. Настой пью. У побитой временем плиты лежала разодранная пачка «Полыни горькой трава». Открывали второпях, не церемонясь с упаковкой. На всякий случай Виктор Петрович поднял щепоть сушняка, понюхал, лизнул и раздражённо сплюнул. — Виктор Петрович. Полынь. Участковый скептически посмотрел на Наташу. Бледная, тёмные круги под глазами. Налицо проблемы с пищеварением. Понятые с участковым убедились в её правоте, составили акт и удалились. Мирзоева поднесла к лицу уродливые очки с толстыми линзами и задумчиво проговорила, изучая бумагу: — Проверку им вкачу за такие визиты. Прокурорскую. — Да пусть. Люди делают свою работу. Реагируют, — отозвалась из ванной Наташа. — Спасибо, что вчера квартиру почистила. — Меньшее, что могла сделать. На нашем направлении вообще Можайская линия обороны в войну проходила. Если не почистить — толпами же ходить начнут, — ей стало ужасно неуютно. — Теперь же всё в порядке? — Всё в порядке. В молчаливых старых елях за окном мерещились носатые страшные лица. Мирзоева тихонько вздохнула и щёлкнула зажигалкой. Пусть даже и жутковатая, но это была невозможно прекрасная и яркая на события жизнь.