***
Наверное, Джэхён больше не будет знакомиться в социальных сетях. Он зарекается каждый раз, каждую секунду, пока пишет пост. «Ты готов? 1-800-hotline bling. Зови Джэхёна. Потанцуем?» Он зарекается прекратить страдать херней, даже когда натыкается на одного мальчишку среди заинтересовавшихся. Светлые волосы, топленые глаза и тонкие черты лица. А адрес на странице Чона имеется. Джэхён — существо ночное. Он поселился там, где в это время суток город окрашивается неоном. Будто восходящий Бог, Юно купается в его свете, в ритме жизни, связанным с ним. Работа на дому позволяет. В одну из таких ночей Тэён появляется на пороге его квартиры. Ненавязчивые разговоры, обсуждение того самого «Стыда» с Фассбендером, нахождение консенсуса в однозначной гениальности фильма, обнаружение слабости общей к алкоголю. Ли начинает частить в гости к старшему. Их взаимоотношение напоминает сплошные кошки-мышки: провокации, стёб, подколы. До одной ночи. Количество градусов в крови и мозгах неумолимо растет, растет и градус в их общении: Джэхён предлагает сыграть в правду или действие. — Садись на мои колени. — звучит хриплое в неоновой темноте. А Тэён с деланно скучным видом исполняет это, впрочем, с комфортом устраиваясь на парне, принимаясь провоцировать его вопросами из разряда «что бы ты спросил сейчас?», «как думаешь, каково видеть мир через боль?». Он — сплошной сгусток холодного мрака в теплых руках Чона, позволяющий в действии сделать то, что хочется; и Чон момент не упускает, целуя его, получая первую дозу психостимулятора «Ли Тэён». Вторая приходит позже, когда в очередную ночь холодные узловатые пальцы царапают обратную сторону его шеи, пока он оставляет на его багровые следы. И это — самое близкое, что было между ними в физическом плане. Зато периодически мальчишка остается ночевать у старшего, притаскивая с собой учебники с несчастной медициной, чтобы потом, уже засыпающим, прийти в смятые простыни к Джэхёну и упокоить голову на его груди. … Все меняется после очередных разговоров. И пропаж Тэёна. Во время его отсутствия Джэхён чувствует себя не на своем месте. (Впрочем, не только в такие моменты. А всегда). Сам Ли не раз говорит, что мёртвый. А Чон — прекрасный и тёплый. Эти слова потом самому Джэхёну хочется выблевать в унитаз, настолько часто он слышит их. Его тошнит от них. Его тошнит, что он отличается от Тэёна. Его тошнит, что он живой. С л и ш к о м живой.***
В комнате так привычно играет Фрэнк Оушэн, Жу, что-то из разряда инди. Джэхён непостоянен лишь в музыке, чем стоит гордиться. — Он ушел, из-за того, что я общаюсь с тобой. Сказал, что это мое дело — трахаться с кем попало. Хотя мы не трахались, слава богу. Тэён смеется, сидя на диване. Джэхёну хочется хрустнуть шеей до вывиха. И уже выйти подрочить. Слишком частыми становятся разговоры о прошлом. Старший знает, что его прошлое — позади, позволило ему вырасти. Для младшего прошлое — игла для Дины в фильме одноименном. С нее не хочется слезть, и страшно. — Тебе когда-нибудь говорили, что хотят жить для тебя? — хрипло спрашивает Ли в одну из обнаженных ночей. Джэ качает головой. — Это самое прекрасное, — топленые глаза застилает пленка. — Но беда в том, что ради него мне понравилось умирать. Чон уже говорил, что треугольники — его нелюбимая фигура?***
Случается череда проебов, череда ссор, после одной из которых Чона жалит хуже японских шершней «пиздабол. Такие не умеют любить. Ты очередной, ездящий по ушам». На что его хватает выдавить скотское и нелюбимое Тэёном извинение, да выйти из квартиры. Пропасть на сутки. За которые он чуть ли не стер зубы, скрежеща ими, расхаживая по своей комнате. Тишину разрушает пульсация Рори и Вика Менсы. А еще попурри в ушах из одного слова. Пиздабол, пиздабол, пиздабол. Джэхён чувствует себя мальчиком из сказки про волков. Сколько не кричи «волки!» — не поверят. Он меняет ссылки в соц.сетях. В попытках собрать новый чат, на его пост снова приходит сердечко, от которого собственное «сердечко» бухает где-то в горле. — Привет. — Пока. — Постой, дай мне шанс. Хлеще авторов различных исповедей Чон выбрасывает на стол все карты. Все слова, что раньше стеснялись обрести звуковую оболочку, вылетают как ракеты в воздух. Как пробка шампанского выбивает люстру при неудачном открытии. — Чем я заслужил? Чем я вообще тебя зацепил? — в голосе Тэёна паника? Или в голове Чона паранойя? — тебе некуда возвращаться. Почему ты пропал именно в тот день, когда ОН вернулся? Теперь мы не станем общаться. Совсем. — Почему? — Он не желает, чтобы я общался с тобой. Куча бессвязных ругательств и что-то обреченное, вытекающее из длинных пальцев в куцые строчки прощания. Несмотря на ранние просьбы помощи Тэён снова топит себя в болоте прошлого. — Ты же смотрел «Иглу»? — Да. — Так вот. Рядом с тобой я чувствую себя Моро. А ты — Дина. И твой — ебучая игла. — В таком случае я бы хотел, чтобы ты выбросил ключи и ехал домой. Джэхён обмякает, как шар, из которого озорной ребенок выдул весь воздух. Пальцы поворачивают ручку двери. — Только не уходи насовсем. С тобой мне не так одиноко. Глаза слезятся как от едкого дыма при «обещании» постараться этого не делать.***
Ночной хищный город да Childish Gambino со своими обещаниями больше не быть трезвым ласкает слух. Ласкает слух и разрывает виски нудной болью. Джэхёна подташнивает от людей и своего слишком живого состояния. «Welcome to Heartbreak» — апеллирует ему Канье после. Де Ниро в своем «Таксисте» говорил — Бог создал меня одиноким. Чон поддакивает — Бог создал меня тёплым и одиноким. А еще хочется дождя, что смоет всю эту мерзость.***
Джэхёну снится, что он улетает из своего «гетто», пальмы на земле сгорают. Под «Пирамиды» Фрэнка Оушэна пламя жадно лакает силы из земли, разгораясь и стирая с нее же город. Чон поднимает руки — и видит обугленные культи. Сердце тяжелой кувалдой бьет в костяную клеть, отдаваясь виски, когда с хриплым рыком он просыпается. — Я чувствую себя отравленным, — шелестит автоответчик от Тэёна, — и он. Мы схожи. А ты совсем другой. Джэ хочет повторить свой кошмар, где пламя сожрет его как листья пальм.***
Подворачивается возможность, когда повышают зарплату; Юно собирает вещи. Передний карман греет билет в самую спокойную страну в мире. Рейкьявик ждет. При посадке каждый видимый фьорд цепляет внимание, до прижатых к стеклу окошка ладоней парня. И будто приглушенные тона не вгоняют в, хотя бы, подобие флегматичной меланхолии. Здесь он дышит полной грудью, когда выходит из самолета, когда гуляет по маленьким улочкам, на которых ему тепло улыбаются исландцы. Столь тесно и по-семейному, Сеулу далеко до такого колорита. А ночью, в каком-то клубе (у Джэ плохо с первым запоминанием) такой же улыбчивый молодой человек на ломаном и забавном английском (у кого из них он смешнее звучит?) тянет корейцу коробочку. Ряд бумажных квадратиков. Где вулканы, где викинги, где исландский флаг. Джэхёну смешно, но он покупает всю упаковку. Теперь в Вальхаллу мужчин сопровождают марки, не валькирии.***
В окне игриво «подмигивает» неоновая занавеска, отражаясь на тонкой скуле Джэхёна розовыми румянами, когда он кладет на язык марку. Ненавязчиво играет что-то из его подборок, вроде как Crystal Castles. Куда же под них отправится его первый в жизни трип? Немеют конечности, на юношу тяжелым одеялом падает усталость, вплоть до закрывающихся глаз. А потом приходит что-то, что называют эйфорией.***
Слишком ярко бьет солнце в глаза. Будто выкрутили тумблер яркости на полную мощность. В ноздрях поселяется сильный аромат цветения. Джэхён на маковом поле. Насыщенно-желтом, таком приятном. С такими полями любят ставить заставки на рабочие столы компьютеров. Композиция умиротворения и спокойствия. Но не для него. Он видит расступающиеся цветы вокруг и силуэт в них. От подобных картин веет артхаусными европейскими фильмами. Дыхание перехватывает. Знакомые до боли топленые глаза смыкаются, прекращая контрастировать с желтизной лепестков. Тэён засыпает на маковом поле. И Джэхён чувствует сладковатый запах смерти. Он вгрызается в обоняние, въедается в подкорки мозговые, заставляет цепенеть и лишь смотреть на Ли. А может, так пахнут сами цветы? И под ним начинают алеть лепестки, словно бы рассыпая желтый пигмент в пустоту, алеть ярким цветом. Он опускает глаза вниз — и видит капли крови, сочащиеся по своим запястьям; видит свои руки, иссеченные до мяса. Скоро Тэён оказывается укрыт красными маками. Длинные ресницы подрагивают, но глаза больше не открываются. За Чоном садится солнце. … и он открывает покрасневшие глаза. Видит перед собой потолок своей квартиры. А на языке ощущает намокший клочок бумаги. Путешествие окончено. Пассажиры сознания остаются теми же. Как и щемящее ощущение в сердце.***
Весь день слезится в глазах, будто в Исландии извергается вулкан и раздражает зрение дымом. Джэхён читает пиксельные буквы, а чертово жжение между ресницами усиливается. «Я сам полез в личные. Хорошо хоть, до секса не дошло. А еще он спрашивал, спал ли я с тобой. Почему-то хочется, чтобы ты это знал». Глупые, потерянные мысли бьют в литавры подобно дрессированной обезьянке. Джэхён даже знает интонацию, с которой Тэён сказал бы ему эти слова. Потрясающе болезненное существо перебирает какие-то струнки в низу живота. «Я в порядке.» — печатает он. Ли уходит учить свои пыльные книги. Чон уходит на улицу. Его импровизированный отпуск плавно подходит к концу. Возможно, часть морщин на чоновском лице исчезла, синяки под глазами потеряли яркость в тон исландским пейзажам, высыпаться удавалось чаще. А самые главные причины усталости поселились в мышечном доме с аортой надолго. И даже не оплачивают электричество. Каждую ночь он снова ловит трип, чередуя марки с викингами и фьордами, через раз оказывается на маковом поле. Будто бы голову звукоснимателя зажевало в одном фрагменте пластинки. А иногда он берет билет в безумное подсознание с флагом Исландии. Смеясь про себя и пропевая «Бог Нашей страны, Бог нашей страны! Мы славим возвышенное Имя Твоё», словно закоренелый патриот страны фьордов, закидывается. Но в большинстве — все идентично. Повторяющаяся мелодия, повторяющийся дцатый круг ада. Маковое поле, поле с подсолнухами, шмели — прям обложка с альбома Тайлера. И везде Ли Тэён. Что засыпает. А маки краснеют от багровых рек, подсолнухи вянут и насекомые с жужжанием остаются зимовать в закрывающихся цветках. Сигналы СОС? Или же воспаленное от чувств подсознание?***
Что произошло в Исландии — останется в Исландии. И Джэхён летит дальше. Меняются страны, а в итоге он оседает где-то неподалеку от бывшего дома. Марками больше баловаться не хочется. Баловаться Тэёном — тянет постоянно. Но они больше не видятся, Джэ достаточно доводить себя разговорами в социальной сети. Так пролетает шесть месяцев с момента их последней встречи. После Тэёна Чон забывает, что существует сексуальная жизнь, и только дрочка по утрам у ПорнХаба напоминает о физиологии. Напоминает, что он слишком живой для положения утопающего.***
Во время очередной «птичьей эмиграции», как окрестил свои перелеты Джэ, он приземляется в голландской провинции, по выходным уходя в отрыв. Неон, неоновые клубы, танцы в неоновых стробоскопах, блестящие глаза неоновых мальчиков, передающих ему в поцелуе таблетки и спиды. Чону хочется протянуть ладонь и содрать с них лицо, чтобы увидеть знакомые топленые глаза, так внимательно смотрящие на него, когда те самые блядские пальцы очерчивали специфичные черты губ. Солист a-ha просит дать ему шанс, пока обросший и похудевший Чон поднимает кроссовками дорожную пыль. Импровизированный променад. Ночные кутежи надоели. Телефон молчит. Они не разговаривали с Тэёном уже неделю. Наверняка тот утопает в болоте и речке с учебой.***
Городок далеко позади, когда спонтанный импульс заставляет Чона повернуть голову и застыть как статуя Лота. За дорогой желтеет маковое поле. Солнце на максимальной яркости заливает пространство. Но вокруг не души. Цветы ласкают его щиколотки и шуршат, когда он нечаянно давит некоторых их собратьев, проходя к центру поля и укладываясь в траву. С такого ракурса желтизна становится грязной. Воздух густеет из-за пара что выдыхает Джэ с помощью электронной сигареты. Теперь его губы со вкусом егермейстера с лимонной цедрой. Телефон услужливо включает самый подходящий трек для воплощенного в жизнь ЛСД-трипа.[xxxtentacion — I spoke to the devil in Miami. He said, everything will be alright.]
Тентасьон сообщает, что поговорил с Бафометом у себя в Майами. Он пообещал ему и Джэхёну, что все будет в порядке. Возможно, только если тебя не отравили. Под подростковый речитатив Джэ достает из кармана джинс бледно-зеленую таблетку, которая через двадцать минут заставляет его улететь.***
Он сидит на диване в своей комнате. В глазах как по рычажку щелкают розовые вывески уличных баров. А шею царапают узловатые пальцы; не дают дышать губы на своих. Кажется, что грудная клетка трещит по костяным швам, когда Тэён ерзает на его коленях. Расширенный зрачок топленых глаз гипнотизирует. Из ковра на полу начинают расти алые маки. Из пальцев мальчишки светловолосого холод заставляет дрожать Джэ. Они ложатся в цветник вдвоем, и Джэ снова пробует на вкус мягкую кожу Тэёна. Над ними нависает тень, выключающая свет города, заслоняющая пытающееся сжечь потолок солнце. — Ты же знаешь, что между нами ничего не выйдет? — рокочет над ухом тяжелое дыхание Ли. Тень тянется щупальцами к рычагу и вырубает зрение Джэхёна.***
Ветер не трогает лица парня, не заставляет его открыть глаза. В маковом поле смешиваются запахи цветов и слишком живого сердца, что споткнулось о сюрреализм прихода.Зато теперь они с Тэёном похожи.