Дом, в котором...

      В жизни мальчика есть определенные и существенные плюсы. Например, нижнее белье. Очень удобное и практичное, странно, что для девушек не делают подобного. А еще можно снять футболку, не заботясь, что кто-то будет оценивать твою грудь. Правда, так я еще не делала, подозревая, что даже моя грудь не очень сойдет за мальчиковую. Подпираю руками место, где и должны находиться две выпуклости, но кожа собирается в некрасивые складочки.       Иногда мне кажется, что я действительно мальчик, просто очень худой и нескладный, с женскими чертами лица. Иногда я даже забываю о том, что у меня есть тайна. А это уже опасно. Внимательно следя за своим отражением, провожу рукой по спине, подцепляя сигаретные ожоги ногтем. Разворачиваюсь лицом и, уже больнее, царапаю шрамы на животе. Я так делала уже пару раз, с тех пор как приехала в Дом. Это «процедура отрезвления». Надо очень тщательно вспомнить, как, кем и при каких обстоятельствах я получила эти пожизненные отметины. Рассмотреть и потрогать каждый шрамик, поковырять ногтем и надавить, специально напомнить себе, кто такая и почему родилась именно здесь.       Говорят, у котов девять жизней. Меня окрестили Котом, даже не подозревая, насколько точно угадали. Первую жизнь я почти не помню. Только то, что у меня были мама и папа, а еще брат с сестрой. Кто из нас троих был старший, уже не знаю. Лица, имена — все стерлось. Помню только, что я, кажется, была счастлива. Вторая жизнь была белого цвета с красными пятнами. Никогда не забуду: белая простынь, а на ней подсыхает красное пятнышко. Так я поняла, что стала взрослой. Во второй жизни много боли, страха, белого цвета и запаха крови. А еще там есть Фея. Хотя ее я скорее отношу к третьей жизни. Нынешней. Лучшей из всех, что я уже прожила. Если верить тому, что говорят, то в запасе еще шесть жизней. Вроде много, но, если учесть, как быстро промчались предыдущие — ничтожно мало. Быстро умываюсь прохладной водой и возвращаюсь в четвертую.       Ничего вроде не изменилось. Все так же милы и дружелюбны. Шакал все так же радостно отвечает на мои вопросы, Волк все так же просит подыграть ему на гитаре. Лэри продолжает шептать на ухо страшные сказки о третьей и перекрестке ночью, а с Лордом мы играем в молчанку. К игре присоединился Сфинкс, правда причины совсем иные.       Сейчас в четвертой непривычно тихо. Слепой играет с Шакалом в шахматы, поэтому горланить песни некому. Горбач воркует с Нанеттой, Волк пыхтит над гитарой. Лэри наверняка собирает «свежак» где-то на просторах дома. Сфинкса, Лорда и Черного просто нет. Сфинкс, возможно, спаивает очередную жертву, стремясь выведать грязные секреты. Может, я и ошибаюсь, может, никто меня не спаивал, может, я не имею права обижаться на него, даже если все правда. Все-таки вру здесь я, но у меня есть причины. Весомы причины. И опасные, так что его желание разобраться в ситуации оправдано. Вздыхаю и взбираюсь на второй этаж к Горбачу и Нанетте, надеясь, что ворона на этот раз не испугается меня. Но я ошибаюсь. Стоит моей голове едва показаться, как бедняжка нервничает и недовольно каркает. Спускаюсь под осуждающий взгляд Горбача. И чем я им не нравлюсь? Один просто сторонится и смотрит убийственным взглядом, а вторая чуть что — орет. Зато внизу разразилась настоящая война между Тьмой и Светом, Инь и Янь, Белыми фигурками и Черными. Сажусь рядышком и тихо наблюдаю за ерзающим Шакалом и абсолютно неподвижным Слепым, наполняя легкие синеватым дымом.       С того памятного вечера у Папы Птиц прошло два дня и большая часть третьего. За кактусом я так и не зашла. Не дает покоя мысль, что я все-таки могла что-то сболтнуть при Стервятнике. В голове рисуется картинка, как меня ловят ночью на перекрестке его услужливые Птички и живьем закапывают в горшок с тем самым кактусом. В горшке тесно, поэтому я лежу там с переломанными и вывихнутыми костями, поливая своей кровью довольное растение. До крови кусаю губу, отгоняя зверские мысли. Настроение испортилось окончательно, что, разумеется, не укрывается ни от кого. Просто обращает внимание на это только Шакал.       — Что с тобой, детка? — восклицает он, — Видок у тебя, как у столетнего покойника, которого перед смертью жестоко пытали! Может, моей целебной настоечки хлебнешь?       Я молча ухожу в коридор. Ну уж нет, больше спаивать меня никто не будет.       Коридор, вопреки ожиданиям, не спасает. Очистить голову и наполнить надписями-кричалками не получается. Бесцельно мотаюсь туда-сюда, пока не решаюсь зайти в Кофейник. Я еще ни разу не была там, хотя именно здесь тусуется большая часть Дома. Лэри, который, кажется, пытается сманить меня в свою банду Логов, часто рассказывал, что, если хочешь что-то узнать, иди в Кофейник. Все разборки — там, все драки — там, все заседания вожаков — тоже там.       Темная комнатушка с партами вместо столиков и ящиками вместо стульев. В самой середине красуется подобие барной стойки, за которой стоит Пес. Определяю это, конечно же, по ошейнику. Парень из шестой высокий, с белыми волосами, маленькими глазками и выпирающими передними зубами. Похож на кролика. Собираюсь пройти дальше, может, даже заказать себе чашку кофе, но возле окна натыкаюсь на глаза Сфинкса. Взять и развернуться нельзя, потому что уже увидели друг друга, а очень хочется показать средний палец и плюнуть. Не в Сфинкса, конечно, но выглядело бы это круто. Его собеседник — пижон и извращенец Рыжий — разворачивается, сверкая маньячной улыбкой на весь Кофейник, и громко машет рукой, приглашая сесть рядом с ними. Всего лишь движение, но все посетители оборачиваются на меня и Рыжего. Теперь уйти не просто нельзя, но в принципе невозможно. Натягиваю дежурную улыбку, каких в моем арсенале миллион с лишним, и плетусь к их столику.       Пока иду, Рыжий на весь Кофейник орет о том, какие страшные сплетни ходят обо мне в Крысятнике:       — А ночью он вылезает из своего логова, готовый убивать маленьких заблудших крысят!       — Табаки слегка преувеличил мои способности, — вздыхаю я.       — Может, и преувеличил, — склабится Рыжий, — только запуганные крысы поддаются внушению легче, чем оборзевшие и бесстрашные.       Выглядит вожак второй как секс-маньяк в образе клоуна. Ядрено-розового цвета рубашка, расстегнутая до пупа, зеленые очки на пол-лица и смазанная роза на щеке. Все вместе склеивает его слащавая улыбочка. Несмотря на развязное и приторное поведение, Рыжий мне отчего-то нравится. Еще наблюдая за ним в столовой, мне этот парень показался милым. Ведет он себя, конечно, как вечно пьяный распутник, а от количества сахара в улыбке сводит зубы, но есть в нем что-то располагающее. Наверное, именно поэтому и подошла. Плевать я хотела на чужое мнение и даже на Сфинкса, но хоть чуть-чуть пообщаться с вожаком второй мне хотелось.       — Сила вожачества в запугивании? — ляпнула я, стараясь пошутить. Но надо же как-то разговор поддержать. Рыжий мелко захихикал.       — Сразу видно, насмотрелся на Слепого, — промурлыкал Рыжий, — нельзя к вам новеньких отправлять, слишком у вас впечатляющая комната. Вот сойдут с ума, будете потом бегать от них озверевших. Или собирать по кусочкам.       — Иногда мне хочется отрезать твой длинный язык, Рыжий. — Конечно, резать языки Сфинкс не будет, но эта интонация явно говорила: не болтай лишнего. Я насторожилась. Значит, что-то в словах Рыжего было абсолютно точной правдой. Понять бы что. Сходить с ума будем, я думаю, мы с Лордом, который «старше» меня на месяц и одну с половиной неделю. Отложила этот ребус на полочке в своей голове, продолжая «светски беседовать».       — Мне Лэри что-то рассказывал про монстра, который прячется в перекресточном диване. И вылезает ночью, чтобы выпить свежей крови. По-моему, это звучит правдоподобней и страшней.       — Ага, — фыркает Рыжий, — а еще каждое тринадцатое число каждого месяца собирается отряд добровольцев, выуживающих поддиванного монстра. Так что этой байкой их не запугаешь. К сожалению, мы быстро ко всему привыкаем. Глядишь, скоро и тебя будут вылавливать по тринадцатым числам с двух до четырех ночи.       Перед глазами явственно встает картинка, на которой стая безумных крыс во главе с Рыжим вытаскивает меня из постели, а Нанетта, неожиданно вставшая на мою сторону, клюет их в макушки. Становится смешно и я улыбаюсь.       — Я бы на твоем месте не лыбился так, — советует Сфинкс, — иначе Крысы воспримут это как вызов.       Поспешно закусываю щеки, но от этого становится еще смешней. И что со мной сегодня? То плакать хотелось, а теперь смех буквально распирает изнутри. Нервничаю, наверное.       Тем временем к нашему столику подбегает мальчик, разодетый под стать Рыжему, видимо из его стаи, и что-то шепчет на ухо. Вожак подскакивает и, отвесив торопливый поклон исчезает. Мы остаемся со Сфинксом одни. Кто-то включил музыку, но мне она не нравится, бьет по мозгам и только. С разных концов раздаются голоса, они сливаются в мою голову, перемешиваются там в шумный ураган. По глазам гуляют темные пятна, в голове от ветра становится холодно и, на несколько секунд мне мерещится, что в Кофейнике воняет бензином.       — Кот, — это окликает меня Сфинкс, но его голос с трудом пробивается сквозь ураган музыки и чужих разговоров. Уши набиваются ватой. Я тупо перевожу на него взгляд. Глаза ужасно щипает задымленный и несвежий воздух, по ним бегают черные мошки. Шум в голове нарастает и становится уже больно. Сейчас мне не важно, что этот человек может сдать меня и вышвырнуть. Мне плохо и хочется, чтобы кто-то помог. То есть, помог Сфинкс. — Пойдем, подышим, — бросает он и встает. Я вся деревянная шагаю за ним. Каждый шаг стрелой пронзает мой бедный мозг, нервная система орет и визжит, моля о забытье, но если отключусь — могу и не проснуться. Поэтому иду под вой собственного тела, стараясь не терять из виду голую макушку Сфинкса.       Под «подышим» Сфинкс действительно подразумевает улицу. Мы сидим на крыльце Дома, он курит, я тоже, только пассивно. Вечерняя прохлада благотворно действует на мой выжженный мозг. Ураган стихает, вата выпадает из ушей. Даже черные мошки вылетели из глаз. Остается только боль, но с ней еще можно мириться. Такое со мной случается. Шоковая терапия не прошла даром. Теперь мой мозг разрушен всецело и окончательно, вместе с рассудком и здравым смыслом. Фея однажды сказала, что жить мне осталось не слишком много и, скорее всего, помру я раньше, чем мне исполнится лет двадцать. Я заверила, что специально для нее проживу ровно двадцать один год. Правда, за свою вменяемость не отвечаю.       Все время, пока я предавалась светлым воспоминаниям, Сфинкс внимательно разглядывает меня. Мне не очень хотелось говорить, тем более с ним, тем более об этом и тем более сейчас. Но я и двух дней своего подвешенного состояния еле выдержала, а что дальше? Нервный срыв, шокированная стая и дурка. Если, конечно, нервный срыв не подразумевает самоубийство.       — Ну и где я прокололась?       Специально говорю о себе в женском роде. Словно иду по полю сражения с белым флагом. Странно, потому что мне кажется, что я почти и не сражалась. Всего две с половиной недели. Это не подвиг. А следующие слова Сфинкса окончательно запутывают и ввергают в пучину отчаяния.       — Да, в общем-то, нигде. Слепой почти сразу понял. Ну, а я решил проверить.       — То есть, споил ты меня действительно специально?       Сфинкс пожимает плечами.       — Да так, случай подвернулся, я и решил попробовать. Но ты ничего так и не сказала.       Мысленно аплодирую себе-пьяной. А то все псих, да псих. А тут вот, даже в нетрезвом виде оказалась лучшим партизаном. Правда, как меня раскрыли, я так и не поняла. И поспешила спросить.       — У Слепого свои методы.       Звучит, как отмазка, но что-то мне подсказывает, что у нашего вожака действительно есть свои методы, о которых лучше не знать.       — И? — на большее, извините, не хватает. Голова болит и клонит в сон. Сфинкс долго молчит. Так долго, что я успеваю полюбоваться синим небом с ярко-розовой полоской над землей, проследить, как она медленно превращается в фиолетовую и сливается с небом.       — И ничего. Можешь остаться. Никто не против. Но если вдруг появится хоть малейшая угроза, способная навредить нам, ты уходишь.       Это лучшие условия, на которые я не то, что не рассчитывала, но даже не предполагала, что вообще мне могут такое сказать. Потом меня пронзает догадка:       — А «никто» — это кто? — звучит, как дурацкий каламбур, но Сфинкс меня понимает. Доставая новую сигарету из нагрудного кармана, он бормочет:       — Это я, Слепой и Табаки.       Сюрприз. Мне отчего-то казалось, что Шакал — последний человек, который проявил бы интерес к моей половой принадлежности. Видимо, казалось. Мне много всего кажется. Эта болезнь, к сожалению, неизлечимая. Сфинкс тем временем встает и затаптывает окурок.       — И ты не спросишь почему я это делаю и зачем?       — Нет. Если что — мы ничего не знаем.       Удобно, однако. И очень умно. Меня не выгоняют и не сдают, но в наихудшем варианте — стая ни при чем.       — Погуляй, проветри голову и возвращайся. Кстати, — оборачивается он, — Стервятник просил передать, чтобы ты зашел — Сфинкс ставит выразительное ударение на окончании слова, — забрать свой кактус. И приглашал поиграть еще в карты.       Входная дверь стонет, закрываясь. В груди разливается приятное тепло, боль уходит куда-то далеко, уносимая вечерней прохладой.       На радостях взлетаю на крушу. То есть, не взлетаю, конечно, а поднимаюсь по пожарной лестнице, но до того быстро и легко, что кажется, будто у меня вырастают крылья. На крыше холоднее, чем внизу, но я воображаю себя пиратом на мачте. У меня в руках сабля, а впереди бескрайнее синее море! Крик вырывается из легкий прежде, чем я успеваю понять и придумать, что кричать. Безудержный смех разрывает меня на тысячи мелких кусочков. Я взрываюсь и улетаю далеко в небо.       Когда прихожу в себя, обнаруживаю, что уже не одна. А, может, Волк всегда тут сидел. Смотрю на его красивую серебристую челку, переливающуюся в сумрачном свете. Сейчас мне бы и самый уродливый человек показался красавцем, а уж Волк напоминает ангела, сошедшего с небес специально для меня. Любуюсь им с сумасшедшей лыбой до ушей. Наверное, я даже Рыжего переплюнула.       — Я, грешным делом, подумал, что ты вздумала прыгнуть от сюда. Хихикаю, прежде чем понимаю, что или, вернее, как сказал Волк. Давлюсь смехом, он заботливо хлопает по спине.       — Ну, ну, не стоит так волноваться.       И улыбается. Доброй, притягательной улыбкой. Я тоже улыбаюсь ему, на этот раз нормально. Мы сидим вместе на крыше Серого Дома, обдуваемые прохладным, приносящим запахи осени ветром. И вряд ли во всех моих трех жизнях найдётся день, счастливее, чем этот.