***
— никто не узнает, князь. я вам могу поклясться, я слов на ветер не пускаю, — не «доброе утро» и ленивые поцелуи, конечно, но в этой ситуации ничего иного кондратий федорович сказать не может. он любит воспевать ту непередаваемую атмосферу, что возникает во время встреч общества, те разряды, которые рождаются в каждом споре с сергеем петровичем. но гимны любви к трубецкому пишутся, само собой, в стол. читать публике о священной борьбе за свободу не так страшно, как о своих чувствах к князю, пускай и описанных завуалированно. хватает того, что сергей и все окружающие уверены в том, что кондратий под пулю бросится, лишь бы его спасти. и дело будет не в возвышенном благородстве. в другом. в том, чего никогда кондратий не чувствовал даже по отношению к супруге. он искренне считает, что бог создал их друг для друга. вот и все. пускай и свело их наконец в одной постели лишь то обстоятельство, что выпито было слишком много шампанского. трубецкой молчит, накидывает мундир на плечи, пытается привести в порядок прическу у туалетного столика, и кондратий не может оторвать глаз от его отражения. красивый безмерно. тяжелые гардины из парчи медленно колышутся под напором резкого холодного сквозняка с мойки, и входная дверь скрипит, приоткрываясь. не заперта. значит, наташа все видела. ей-богу, кондратию за акт неверности с другой женщиной так стыдно не было бы. а от его греха не вычиститься, не отмолиться. — увидимся на собрании в пятницу, господин литератор. всего доброго. рылеев смотрит в сторону выхода еще несколько минут. в голове поэта впервые воцаряется полная тишина вместо шквала мыслей. когда заходит наталья и, едва не задыхаясь в рыданиях, измученная неопределенностью, на эмоциях спрашивает: — он тебе меня дороже? дороже репутации своей? рылеев впервые ей лжет: — нет.***
жизнь мэлса лишается стабильности после их с фредом ночи. постоянным остается только пробуждение от ударов об стену форточки, покрытой давно облупившейся белой краской. и почти еженощные сны, от которых усталость становится только сильнее. по правде говоря, мэлс предпочел бы видеть нечто иное и совсем вульгарное с участием фреда, а не драму, достойную исторических романов, которыми заставлены полки младшего брата и парочка которых неплохо подпирает кровать. спустя пару недель после начала своей brand new life — это фред его научил говорить — мэлс впервые пытается начесать кок с помощью купленного на остатки стипендии у местного фарцовщика лака для волос. смотрит на свое отражение в узком зеркале на дверце шкафа, подмигивает и вздрагивает, когда в комнату заглядывает отец. — практикуешься для девушки, а? я не слишком много, но могу дать денег, чтобы ты хоть цветы ей купил. романтика лишней не будет. обращайся, чадо. мэлс отпирается, мол, ничего он не практикуется, и вообще, проводит почти все свободное время не с девушками даже, а с хорошим приятелем. ладно. может, для этого самого приятеля он и тренировался, чтобы не выглядеть как жертва внезапно напавшего тика, но отцу об этом знать не нужно. и о том, как мэлс встречает фреда у метро, как вместо пар они хиляют по бродвею, напрягая прохожих своим внешним видом и тем, как брусницын периодически кладет ладонь на талию мэлса, перехватывает его тонкие запястья в шутку, улыбается так, что несуществующая душа мэлса уходит в пятки… короче говоря, мэлс влип. и когда фред во время прогулок намеренно отводит его в сторону от чересчур агрессивно настроенных по отношению к ним прохожих, чтобы его не тронули первым, мэлс понимает. теперь он мысленно стоит где-то в ряду влюбленных в фреда чувих из их тусовки и его однокурсниц из мгимо, мечтающих стать женами конкретно этого будущего дипломата. есть ли у мэлса шансы? когда одним вечером в баре фред со сцены поет словно ему одному, несмотря на уйму девушек в зале, немыслимо выгибаясь в чересчур обтягивающих фиолетовых брюках, мэлс полагает, что шансы ого-го какие. после выступления бетси шутит, что, по всей видимости, под своей маленькой бейбой фред имел в виду мэлса. да, отвечает фред, он — ласточка моя. и уводит его на ночные улицы, чтобы разделить одну бутылку портвейна на двоих, подарить ему винил чарли паркера и первый поцелуй. дошутились.***
— безумцы меняют мир! — решающая минута, либо да, либо нет, либо победа и власть в руках борцов за свободу, либо казнь. трубецкой холоден, он ничем не отличается сейчас от генералов, стоящих на площади рядом с николаем. рылееву от этого страшно. – безумец наполеон, безумец брут, безумец христос! идите на площадь и побезумствуйте, хоть раз в жизни! когда логических доводов не остается, приходится кричать. князь окидывает рылеева искусственно-равнодушным взглядом, поджимает обветренные губы, стоит на месте. — ступайте домой! вы мешаете. «куда же мне идти, — думает кондратий, — если дом мой подле вас?» — будьте вы прокляты. больно за страну, больно за народ, больно за себя. больно, что диктатор оказался трусом. борцы на сенатской стали лишь пушечным мясом. единственное, во что остается верить, так это в то, что бог расставит все на свои места. но кондратий вряд ли знает, что бог никогда не примет сторону бунтарей. раздается грохот залпов.***
со слезами на глазах мэлс не просыпался лет с трех. а тут — нате вам, пожалуйста! ему двадцать, он сидит на жестком матрасе и пытается понять, что, черт возьми, стряслось, раз аж бьет всего мелкой дрожью. хреновые сны. сейчас он пойдет в ванную по общему коридору, и каждый дотошный сосед посчитает своим долгом спросить, что стряслось. а у мэлса, вообще-то, важный день. каким-то невероятным образом, как это обычно и происходит, фред выбил для своего парня выступление на сцене «кока». в небольших барах бирюков играть на саксе приноровился, по сцене перемещался свободно и слал по возможности воздушные поцелуи в толпу (для фреда). солнце, пробивающееся сквозь потрепанные кухонные занавески, развеивает плохое предчувствие от ночного кошмара. мэлс более чем доволен своим внешним видом, умело завязывает галстук-шнурок поверх рубашки, внаглую стащенной у фреда. стоит она наверняка не хило и, главное, пахнет не советским «шипром», а настоящей водой от dior. в гримерке «кока» бирюков оказывается почти за час до выхода на сцену. фред не появляется, и где его искать, никто не знает. не видели с последнего рандеву в выходные. поразительно, с каким профессионализмом и искренностью выступает мэлс, учитывая свое бешено разрывающее грудную клетку сердце и тревожность, затаившуюся ниже ребер. ему и аплодируют не меньше, чем опытным музыкантам, а танцы идут даже более буйно, ведь мэлс свой, и эту атмосферу общего родства и свободы не разрушить. он в шутку кланяется, забывая на пару минут о волнении, собирается пойти наконец за сцену и глотнуть водки из оставленной в гримерке бутылки. поворачивается к кулисам и видит фреда. федора брусницына. в широком костюме-тройке, с нелепой шляпой в руках и с идеологически правильной стрижкой-полубоксом. мэлс себе такие мысли не простит, но ему, черт возьми, было бы легче, если бы фред опоздал, потому что попался отряду комсомольцев, и те покромсали бы один из его ярких пиджаков тупыми ножницами вместе с прической. тут явно не дружина постаралась, если только они не получили внезапно огромное финансирование и не начали программу модного преображения для всех неугодных. фрэд постоянно смотрит людям прямо в глаза. сейчас взгляд его упирается в носки самых скучных ботинок, которые только можно вообразить. советский, вашу ж мать, дипломат. — мэл, пойми меня, такие были условия. лишиться стиля ради года в свободной америке — это не достойная, разве, жертва? я привезу тебе столько всего, мэл, шузы новые, саксофон… хочешь саксофон? — брусницын после объяснений заискивающе крутится в гримерке вокруг мэлса, пока тот пьет водку прямо из горла. не особо поможет, похоже. — а наши отношения — тоже достойная жертва, федь? наша общая жизнь и мечты? — он отвечает так резко и громко, что брусницын отшатывается, как сломанная кукла, будто не он недавно совсем стилял на сцене, то ли в шутку, то ли с искренним вызовом вихляя бедрами. — свободен. — так я вернусь! какой-то год, и я приеду, а потом обязательно тебя заберу с собой. будем ходить на мюзиклы на броде и дышать как люди, а не загнанные в стойло скоты. все эти условия с внешним видом и браком — чистая показуха. ради нашего же будущего, и потом… — да пошел ты! — от вмиг сорвавшегося выкрика замирают они оба. — ты не вернешься. я бы тоже не вернулся, наверное. вперед, советский гражданин. надеюсь, увижу тебя через пару лет на экранах, пожимающим руку хрущеву. фред никогда не робеет, в отличие от феди. он кивает головой и пятится к выходу. «будьте вы прокляты», — думает мэлс. мир они в этот раз не изменят. бог бунтарей не поддерживает. а стиляг в америке все-таки нет.