Золотая Чайка

Ничего, казалось, не напоминало о страшных событиях. Цветные гости разъехались почти сразу после праздника, и с ними исчезли лавки, товары и кровавая сцена. Оро лежал в цветах, и казалось, что он уже мертв, но он дышал и даже несколько раз пытался подняться. Он смотрел на букеты гвоздик у кровати и шептал в полубреду имя Куннас Сифар Роэльмет. Но охотник не был счастлив. Он смотрел на свои руки и видел кровь. Он плакал и все говорил про то, что подвиг стоил слишком многого. Ему не сказали ни про уход Хенадааардады, ни про побег Чайки. Раненый мог и не выдержать этого. Охотники вернулись, обыскав весь лес. Они не нашли и следов ни шамана, ни мальчика. Великий Волла стоял один. Скучал ли он? Если и да, то, тем не менее, ничего в нем не изменилось, и по-прежнему шелестели под ветром его листья. Тело медведя сожгли на большой поляне, где еще теплым был пепел от праздничных костров. У корней Великого Воллы посадили цветы — белые, как саван. И люди поклялись, что Звериная Ночь этого года будет последней. Послы помчались разносить эту весть. «Слушайте! — говорили они. — Довольно людям уподобляться зверям! Нам был дан разум, чтобы смирять дикость! Все мы видели, как человек теряет облик человеческий!..» И действительно прислушивались к этим словам. Слишком многие помнили страшные события той ночи. Люди сами приходили к Великому Волле, и клялись, и некоторые шептали: «Вот какой была воля шамана! Жаль, что он не видит нас теперь!..» Они пришли на прозрачном рассвете, так же, как давным-давно пришел по этой дороге странник, что назвался Хенадааардадой. Они пришли, держа за руки Флорена, так же, как несколько лет назад его привел Оро. Чайка подпрыгивал от радости. Шаман подставлял лицо прохладному ветерку. Флорен осторожно шел, завернувшись в плащ, словно недавно излечился от тяжелой болезни. По привычке он порой хватался за грудь — там, где висел золотой амулет, и порой вздрагивал, не находя его. Те, кто первыми вышел на улицу — юный пастушок, друг животных, и старый рыбак — сначала не удивились. Слишком уж привычен был этот вид: сидящие на корнях Великого Воллы Хенадааардада, Флорен и Золотая Чайка. Лишь через несколько секунд люди вспомнили, что произошло несколько дней назад. Флорена долго не пускали к Оро — боялись, что охотнику станет хуже. Но вдвоем — даже втроем с Хенадааардадой — они уговорили старую целительницу. Казалось, охотник забыл все слова, кроме одного: прости. Он все повторял, повторял, повторял его. Просил прощения за каждый день, что Флорен провел в чужом облике, за каждый его человеческий шаг и каждую его мысль. Но больше всего Оро рыдал над той ночью. Он, обретя, наконец, дар речи, шептал, что то он слишком слаб для такого испытания.  — Остановись, Оро, — мягко сказал Флорен. — Это закончилось.  — Да, ты прав. Закончилось, да… — прошептал охотник, хватая руку Флорена. Теплую человеческую руку, на которой не было ни когтей, ни бурой шерсти. После Флорена зашел Хенадааардада. Он принес землянику — такую мягкую, что ее можно было раздавить, неосторожно взяв в руку. Оро все плакал. Он просил шамана помочь забыть ту ночь, и Хенадааардаде впервые за много лет стало жаль, что он не настоящий маг.  — Ты все сделал правильно, Оро. Ты спас всех нас, — только и мог сказать мужчина. А Чайка так и не пришел и даже не говорил об охотнике. И не только из-за сохранившейся до сих пор злости: втайне боялся он, что Оро будет таким, как на Звериной Ночи. Прошло несколько месяцев, и охотник совсем поправился. Только иногда боль от ран возвращалась к нему.  — Прощай, — сказал тогда он Флорену. — Я буду еще возвращаться, но оставаться здесь больше не могу. И он ушел. Ушел, закинув арбалет за спину. Ушел ранним утром, когда рыжий лес был окутан пронизывающим туманом. Ушел, не зная, возможно, сам, куда. Флорен смотрел ему вслед, покуда человеческая фигура совсем не растворилась в серой пелене. И потом пошел домой, где спал крепким сном длинноногий Чайка с выгоревшими за лето волосами и не потерявшей еще загара кожей.