***
Музыченко ненавидел достаточно много вещей в этой жизни. Например, потерять носок в стирке, просыпаться по будильнику, опаздывать на общественный транспорт и многое-многое другое. Но сейчас произошло то, что Юра ненавидел бы сильнее всех этих позиций вместе взятых, если бы мог. Случилось самое страшное в жизни мужчины. Электронный градусник стабильно показывал 37 и 4 уже полтора суток. Сначала было ровно 37, и Юре еще хуже было. Смерть в затылок дышала, когда Музыченко с кровати не вставал, носом сопливым шмыгая. Всё было хорошо до какого-то момента. И выходные, и в начале недели, а вот, как раз перед концертами следующими, первыми апрельскими, скрипача срубило как будто бы просто так. Может, из-за того простыл, что с Пашкой на улицу без куртки выбегал курить, может, из-за того, что ноги во вторник промочил, под холодный дождь попав. Да и не важно уже сейчас. До утра четверга всё было нормально. Как раз утром нос заложило и горло засаднило, а вот уже после полудня Юру срубило. На репетиции едва положение вертикальное держал. Серговна заметила, что глаза у того блестящие и явно усталые какие-то, не такие. Лоб потрогала и домой отправила отлеживаться и отпаиваться. Погода на улице — рассадник для вирусов и болезней, половина вокруг простывших и кашляющих. За плюс температура перескочила, всё растаяло. Да, было прохладно местами, но в самом воздухе уже застыло ожидание приближающегося тепла. И Музыченко никогда в жизни еще не ждал весну, как сейчас. Будто со всей слякотью и холодами всё плохое уйдет. На улице уже пахнет по-другому, по-весеннему. И надо же было свалиться именно сейчас, когда Юре хотелось гулять постоянно, воздухом дышать, с Пашей видеться. Но последний пункт, правда, и так случался. В четверг вечером Музыченко отписывается, что он засел дома с самой ужасной на свете температурой фактически при смерти, и пусть Личадеев даже не рыпается в его сторону. Юра же заразный! А если еще и Паша сляжет, то можно сразу в гроб класть, потому что тогда со своей учебой он точно на дно пойдет. Медиум поддакнул в переписке, что, конечно же, не приедет, переживет недельку на расстоянии, а в пятницу Юру разбудил звонок в дверь. Подскакивает тот резко, чувствуя, что он прямо сейчас ноги готов протянуть. Состояние более, чем отвратительное — голова ватная, нос заложен и болит уже от соплей, наверняка красный и опухший, горло дерет, глаза слезятся, еще и температура, судя по ощущениям, выше поднялась. Мягко говоря, хочется сдохнуть раз и насовсем. Бредет Музыченко к двери медленно, проклиная того, кто к нему решил наведаться и потревожить. Он спит. Он лечится. Он отдыхает. Он всех предупредил. Какого хуя кто-то в дверь трезвонит? Мятежником оказывается Паша. Он стоял, сразу руку к звонку дверному протянув, видимо, чтобы еще раз позвонить, если Юра через пару минут не откроет. Музыченко, застонав хрипло, в дверь лбом утыкается. Ну до чего же баран упертый, приперся всё равно, хотя Юра очень просил не приезжать. — Я заразный, уйди отсюда! — просит Юра совсем неласково и хрипло, но Паша не слушает. В квартиру просачивается бочком, рюкзак на плечо подтянув, и Музыченко глаза закатывает. У медиума ума хватает хотя бы целоваться с порога не лезть, как он любит обычно.- Я тебе лекарства привез, — бурчит Паша, рюкзак на пол ставя. Разувается спешно и пальто снимает. Сегодня без шляпы и даже без шапки уже, только очки в каплях на нос сползшие. Видимо, на улице немного капает. Небо серое через балкон было когда-то. Неудивительно. — Ты заболеешь сам! — гнет свое Юра и дверь, наконец, закрывает. Ему и до открытой двери холодно было, всё равно знобит. А так хоть воздух свежий, хоть что-то хорошее. — Не заболею, — продолжает недовольно бормотать Личадеев и пальто в шкаф вешает, — пойдем. Юра плетется за ним с видом мученика и всё глаза закатывает, руками себя обняв. Вне дивана совсем озябло и холодно, скорее под одеяло с пледом хочется. Диван Юра даже не разбирал, прям так лежал, носом в спинку уткнувшись. Будто разница есть, в каком положении страдать. Плохо-то одинаково, хоть ты на пол ляг, хоть на кровать с балдахином. Второе просто чуть помягче будет. Музыченко на диван присаживается устало и на спинку откидывается, носом протяжно шмыгнув, а после под ним рукой протирает. Горло сильнее заболело. Надо чай сделать, что ли, раз всё равно проснулся. Непонятно даже, сколько времени. На улице темно уже, небо всё облаками затянуто, время суток сложно определить. То ли вечер, то ли ночь, то ли утро скоро будет. Юре всё равно — мотает его так, что параллельно абсолютно на стрелки на часах. Юра вообще болезнь тяжко давалась. Около дивана был палисадник вирусов — куча платочков бумажных. Времени даром не терял — это он только за половину дня начихал, вся упаковка ушла практически, вот и нос теперь болел. От своего состояния Музыченко ощущал, что уровень айкью стремительно понизился. Он стал каким-то глупым, сентиментальным и расторопным. Полночи, от жара мучаясь, он с ноутбука сериал какой-то включил в прямом эфире на НТВ. Рыдать в голос хотелось, когда на экране какого-то дурака в шляпе по имени то ли Вольдемар, то ли Евдоким, пристрелили, и Юра не стал желаниям противиться. Сейчас же сериалы смотреть вообще не хотелось, хотелось лечь и поспать, в платочек носовой отсморкаться. И чтобы не трогал никто. — Тебе моя бабуля передала варенье, — Паша рюкзак открывает, на колено опустившись, и достает оттуда громадную пятилитровую банку с чем-то розово-красным внутри. Света в комнате не было, он только из коридора лился, и Юра не видел особо, чего там налили, — малиновое. Сейчас чай тебе с ним сделаю.- Да не надо… — хрипит Юра, страдальчески глаза закрывая, но Личадеев не слышал его даже. Завертелся тот, как юла. Сразу на кухню направился, чайник поставил, и Музыченко просто на подушку вымученно упал, одеяло на плечи натянув. Плед в ноги сбился, но поднимать его слишком лень. Болезное сознание паутиной сна почти затянулось, но Юру разбудил Паша, видимо, через несколько минут, хотя по ощущениям пару часов уже прошло. Он около кровати самую большую кружку ставит, почти пол-литра объемом, до краев чаем наполненную. Он темный и густой — видимо, с вареньем всё-таки. — Не надо было, — сипло отвечает Юра, но всё-таки сидячее положение медленно принимает. — Как себя чувствуешь? — участливо спрашивает Паша, так и застыв около дивана. С ноги на ногу переминается и не знает, куда себя деть. — Хуево, — ответ честный и лаконичный. — Хочешь чего-нибудь? — Чтобы ты ушел, блять! — грубо рявкает Музыченко хрипло и видит, как взгляд у Паши напротив меняется с участливого на потерянный ну просто в одно мгновение. И Юра понимает, что он пиздец ошибку сделал. По глазам прочитал, что медиуму будто оплеуху сейчас дали, — нет, стой, не уходи! — моментально исправляется Юра и руку вперед протягивает, видя, что расстроенный Паша уже голову опустил и шаг назад сделал, — я не хочу, чтобы ты заболел! Я тебя заражу! — Не заразишь, — отвечает Паша как-то кисло и устало. Видимо, всё-таки Юра его задел. Музыченко приподнимается и за кисть хватается, а потом на себя тянет. На диван опускается, а Личадеев, не сопротивляясь, рядом присаживается, коленом в колено уперевшись. Так уж и быть, ладно. Скрипач через себя переступит и позволит Паше рядом побыть, хотя он уверен, что это будет еще одной большой ошибкой. Медиум вперед подается и ласково в лоб целует, руку на плечо уместив чужое. Юра вздрагивает и глаза прикрывает. Когда он болел, заботилась о нем Анечка. Но так давно это было, что Музыченко и забыл уже, что это такое. Если отбросить все мысли эти о боязни заразить кого-то, скрипач пиздец счастливым себя чувствовал из-за того, что рядом кто-то есть, кто позаботится, кто чай принесет, кто поцелует любовно и спать уложит. Для Юры это просто временная слабость в виду болезни, а для Паши наверняка очередной акт заботы, о котором он мечтал. Не раз признавался уже, что всю любовь, что есть, он коту своему отдает и с ним нежится, а теперь, вон, Музыченко под руку попался, его тоже залюбить до смерти хочется, чтобы тот всю серьезность намерений понимал. — Температуру давно мерил? — спрашивает Паша, челку тому со лба откинув, и Музыченко голову на грудь ему опускает, руками за пояс обвив. Ему прохладно, а медиум, хоть и с улицы, всё равно теплый и запыханный какой-то. Торопился, что ли.- Утром, — отвечает Юра сипло, — тридцать семь было с копейками. А времени сейчас сколько? — Семь вечера, — Личадеев тоже обнимает его и по плечу гладит, — ты пиздец теплый. Пил что-нибудь? — Спал. Паша вздыхает тяжело и из объятий выпутывается, чтобы около лампы градусник взять. В ожидании результатов они сидят молчат — Юра засыпает почти, на спинку откинувшись, но глаза открывает, когда писк слышит. Цифры неутешительные — 37 осталось во вчера, а сегодня на нем уже все 38 с мелочью. — У меня жаропонижающее в аптечке было, я взял, — снова вздыхает Паша и к рюкзаку тянется. Как знал, решил привезти на всякий случай. За водой Личадеев не поднимается, а запить из своей же бутылки дает, чтобы не ходить никуда. Музыченко настолько мутит уже от положения сидячего, что он моментально укладывается, руку к чаю протянув. Выпивает он его наполовину, согрев горло, а потом отставляет назад, почувствовав, что Паша, всё это время в ногах сидевший, поднялся. — Спасибо, — хрипло благодарит Юра и глаза прикрывает, одеяло натягивая. Вырубает его моментально практически — он уже сквозь сон и ломоту в теле чувствует, как губы чужие ласково в макушку целуют. Просыпается Юра насквозь мокрый. Отвратительно мокрый и потный. Настолько, что кожу аж холодком стягивает. Из футболки выжимать можно, а подушка влажная, в разводах вся. Жаропонижающее, видимо, свое дело сделало, потому что усаживается Музыченко на диване относительно свежий. В горле сушит очень, и он чай залпом допивает. Нос заложен, немного в голову отдает, но чувство приближающейся смерти спало. Башка не мутная, тело не ломит, спать не особо хочется. По состоянию — четверг как раз-таки, когда у него еще температуры не было, только нос расклеился. На кухне горит свет, а комнате темно совсем. Музыченко сидит всрато и устало на диване еще неопределенное количество минут, в темноту за стеклом вцепившись, а потом аккуратно на ноги поднимается. Его не ведет практически. Как будто здоровый почти, только очень-очень усталый. На кухню Юра заглядывает и от света морщится. Он привык к пещерной жизни, и такая иллюминация для него слишком яркая. Паша за столом сидел, по привычному ногу под себя поджав, и чах над тетрадкой какой-то. Учебников несколько рядом валялось, на телефоне что-то открыто было, и медиум увлеченно выводил на листке, голову рукой поддерживая. У Юры аж от чувства непонятного внутри все сжимается — Паша, его, домашний, за столом этим сидит, пишет что-то. Но как только Музыченко шаг к кухне сделал, тот сразу заметил его и голову повернул, от тетрадки оторвавшись. — Как себя чувствуешь? — спрашивает тот негромко и от стола отодвигается, в спине потянувшись. Юра залипает на секунду. — Да нормально. Варенье с парацетомолом действительно чудеса творят, — ухмыляется Музыченко и стенку плечом поддерживает. Повело немножко, — а ты чего тут сидишь? Времени сколько? — Паша за телефон хватается и на часы смотрит. — Полшестого почти, пять двадцать три. — Чего? — спрашивает Юра смурно. Он был вне времени и пространства от слова совсем. Последние несколько суток он только спал, вставая в туалет и попить. Цикл замыкался очередным храпом в подушку. — Утра, — кивает тот, — ты вечером уснул, когда я приехал. — А ты почему не спишь? — вполне логичный вопрос, и Паша на него жмет плечами. Интересно, — ты вообще не ложился? — Я занимался, — он снова кивает, но уже на стол с тетрадью и учебниками какими-то, — и тебе температуру измерил еще раз, обтер… — Пошли спать, — прерывает того Музыченко. От заботы такой сердце ёкает. Паша на кухне куковал в тишине, чтобы Юру не разбудить, сидел и чах тут, всё к нему бегал, что посмотреть, не стало ли хуже, — сейчас диван расстелем, отдохнешь ляжешь. — Да вставать уже скоро… — попытался отмахнуться медиум, но Юра его и слушать не стал. — Я в ванную, умыться и отлить, щас вернусь. Чтоб я вернулся — ты в комнате был, — наказывает ему Музыченко, понимая, что иначе Паша тоже слушать не захочет, по-своему сделает. Лучше гаркнуть, чтоб тот понял, и проблем никаких не было. Из зеркала на Юру смотрит не Музыченко совсем. Какой-то другой Юра совсем, Музыченкоподобное существо, болезное и жалкое. В щетине весь, глаза мыльные, а лицо опухшее такое, будто скрипач не болеет, а пьет уже неделю запоем, просыпаясь только ради очередной бутылки водки. Легче не становится и после опустошения мочевого пузыря, и после умывания. Тело какое-то легкое, а голова, наоборот, тяжелеть начинает. В самой башке пусто, даже мыслей никаких нет. В молчании Музыченко на отражение смотрит несколько мгновений, растянувшихся на ощутимую бесконечность. Из зеркала все такой же бомж вонючий глядит, и Юра кривляется ему, язык высунув, и только потом из ванны выходит. Паша там тоже зря времени не терял — диван уже разобрал, подушку вторую кинул, плед второй достал, и около всего совершенного встал, на Музыченко уставившись. — Тебе чай сделать? — спрашивает он, когда Юра на пороге появляется. Музыченко вздыхает недовольно и, расстояние между ними сократив, разворачивает Пашу за плечи и пинком под жопу на кровать отправляет. Приземляется медиум ловко, руки перед собой выставив, и сразу на бок поворачивается. — Быстро спать! — бурчит Юра и укладывается рядом, когда Паша раскиданные конечности вместе собирает, на подушку у стенки укладывается. Больше он не спорит. На Музыченко смотрит, глаза чуть приоткрыв, и скрипача нежность пробирает. В темной комнате лишь очертания просматриваются, и у Юры внутри от ласковости всё заходится Он Пашу по щеке гладит аккуратно, а потом по голове треплет. Волосы расправляет, пряди между пальцев пропускает, и нежит, заметив, как медиум глаза довольно прикрыл, улыбнувшись. Наверное, это всё болезнь и её противные остатки, окропившие, как вино разбрызганное, но Юре хочется прижать его крепко к себе и обнять, полежать в тишине и спокойствии. Хочется просто человеческого тепла. Юра долго не мог уснуть. Всё ворочался и носом шмыгал, о человеческом тепле и ласке мечтая. Потихоньку снова температура подкатывала, видимо, и Музыченко выть хотелось. Такое хорошее состояние сейчас, терять ну совсем не хочется. Паша рядом отрубился, так Юра думал, но потом, через минут пятнадцать, он глаза приоткрыл. Судя по всему, посмотреть решил, почему тот под боком не спит еще, а всё сопливит и дышит тяжело. Или чувствует что. Паша рассказывал как-то, что он четко знает, спят люди или не спят. Это как-то по его фантастическим мистическим способностям чуется — то ли по сердцебиению, то ли по активности мозга. Музыченко опустил веки и спящим прикинулся. И это помогло, заснул Юра через минуты две такого бесцельного лежания на влажной подушке с постепенно утяжеляющейся головой.***
Юре казалось, что, чтобы избавиться от скуки, он скоро из домашнего тряпья сошьет парашют и будет прыгать с балкона вниз. По ощущениям, он переделал уже всё, что можно было. К утру воскресенья температура совсем-совсем спала, оставив после себя огрызки болезни в виде кашля и сопливого носа. И, естественно, мутной головы. Отгул у Юры был взят до пятницы, и именно поэтому все дни до нее надо было наполнить хоть чем-то, кроме бесполезного лежания носом в подушку. Музыченко уже устал от ничегонеделания, голова ныла вместе с телом, а состояние ухудшалось в прямой зависимости от количества належанных часов. Скрипач не выдержал, в понедельник даже решил затеять генеральную уборку. Очень кстати — в этот же день вечером приехала Анечка, написав тактично, что будет через минут десять. Юра, в этот момент только закончивший пыль протирать, малость ахуел. Ведьма не предупреждала, что заскочит на огонёк. Юра даже испугался, вдруг случилось чего. Но ничего криминального не произошло — та, будто зная, что Юра просто лежит и фигурно страдает, принесла аж бумажный вид сценариев на программу майских праздников аккурат через месяц, и, конечно же, нормальной домашней еды. Музыченко отказывать гостье в визите не стал и даже угостил кофе. Сладкого не было — все остатки доел Паша, который уехал в субботу вечером. Юре было нормально без него ровно до приезда Серговны. Как только скрипач напомнил себе, что такое не тупить в одиночестве в стенку, а общаться с живым человеком, сразу на душе стало паршиво. Музыченко потихоньку по накатанной угнетали прошедшие два дня, которые он провел в полном молчании. Конечно, Никитина спокойно могла скинуть сценарии документом, а еду заказать на его адрес. Но дело тут было совсем не в пдф-файлах и курьерах на велосипедах. Та, как обычно, очень остро ощутила, что Юре нужен человек рядом, чтобы просто куда-то занять голову и язык. Заболеть та не боялась, простудные остатки, которыми Юра наслаждался на больничном, её совсем не пугали. Ведьма кратко рассказала, что без Юриного участия особо ничего нового не произошло. Всё шло своим чередом, потихоньку и как обычно. Музыченко и от этих слов расстроился. На работу совершенно не хотелось. Но и сидеть дома в четырех стенах без какого-либо социального взаимодействия тоже угнетало, хотелось выйти в люди, себя показать и напомнить о том, про кого все уже наверняка успели забыть. На это Анечка только обрадовалась — без Юры в театре тяжко, и именно поэтому ему поскорее надо возвращаться на родную службу. Юра вроде бы согласен, а вроде бы хочется еще дальше отдыхать. Он уже вкусил чувство расслабона и протянутых на диване ног так, как мечтал уже давным-давно. Отпуска у него не было уже столько, что вспоминать страшно. Когда Серговна уехала, ближе к десяти вечера, Юра затосковал по людскому взаимодействию еще сильнее. Особенно по Паше. Тот обещал заехать как раз во вторник, когда у него пары рано кончаются, и провести время вместе. Но только при условии, что Музыченко сожрет хотя бы половину банки варенья и исправно будет лечиться, не высовывая нос в промерзлую погоду с лужами и чихающими людьми повсюду. Юре ничего не оставалось, кроме как согласиться. Пусть Паша повьет из него веревки немножко, ему полезно. И именно поэтому, когда делать стало совсем нечего, Юра решил написать Паше. Они вроде бы и так полдня прообщались в Пашиных перерывах, но сейчас отсылаемое сообщение было совсем с другим посылом. Может, это остаточная болезнь на Музыченко так влияет, что он стал смелее и развязнее. Или, может, тут какие-то личные мотивы уже в руку ложились. У Юры был какой-то очень странный страх на подкорке, что Паша считает их взаимодействия временными условиями для существования. Не исключено, что Личадеев действительно так считал. Он был одним из тех, кто любил себя накручивать по поводу и без, а поводы наверняка он мог найти сам. И именно поэтому Юра решает чуть-чуть проявить инициативности. Ну а что, лишним не будет. Заодно намерения серьёзные покажет — они же не собираются за ручку гулять до конца своих дней. Но это тоже вопрос спорный. Юра по-прежнему к Паше испытывал какие-то платонически-романтические чувства, пошлость на них совсем не ложилась. Наверное, Музыченко окончательно ебанулся на старости лет, но к аккордеонисту он испытывал именно то, про что он всегда думал со смехом — про него хотелось писать поэмы, ему хотелось дарить если не цветы, то пакет из макдональдса с чизбургерами, чтобы тот счастлив был, его хотелось чуть ли не на руках носить, всему миру показывая, что он урвал такую роскошь. Пусть все завидуют! Но не предложить такое грех. Может, Паша где-то внутри дитя порока и разврата, но он просто стесняется. Юре предложить не стыдно, а там уж будь что будет. Юра, 22:01 Паш-паш ПАША ПАШааааааааа Ты где? Медиум-хуедиум, 22:11 да тут, чего такое? Юра, 22:12 не ругайся, я по тебе затосковал… а вообще это серьезно. Я сейчас буду очень внезапен, но не переживай, так и надо. у меня к тебе есть деловое предложение)) не знаю правда как ты к нему отнесешься Медиум-хуедиум, 22:13 уже заранее страшно… как себя чувствуешь? Юра, 22:13 да заебок! Лучше всех, со дня на день уже работать снова придется ((ты бы знал как я не хочу Медиум-хуедиум, 22:15 понимаю так что за предложение Юра, 22:16 я давным-давно хотел тебе сказать… Ты не похож на свою таро-колоду карт, но я бы всё равно разложил тебя на столе Медиум-хуедиум, 22:16 ты бы еще сказал, что я не совесть но поиметь меня тоже хочешь)))) Юра, 22:17 А ТЫ ХОРОШ! ну так что скажешь? и куда ты пропал… ну понятно всё, короче Медиум-хуедиум, 22:39 ничего тебе не понятно. Я бабуле своей помогал с готовкой, яблоки ебучие резал. она там пирог с делает на ночь глядя я тебе кусочек урвал, завтра привезу Юра, 22:40 а себя привезешь?) Медиум-хуедиум, 22:41 ну а куда без меня-то а по поводу твоего «предложения» если сопли половым путем не передаются, то я только за) Юра, 22:42 не передаются ёбана, всё будет под контролем и защитой! Медиум-хуедиум, 22:42 звучит убедительно))) тогда после учёбы домой заскочу на полчасика, потом к тебе уже ладошки вспотели Юра, 22:43 не заговаривайся, полчасика может быть и мало Медиум-хуедиум, 22:43 Дурак бля всё, я пошел Юра, 22:43 Куда… Медиум-хуедиум, 22:43 Пирог допекать бля, куда еще, и помогать кухню мыть Юра, 22:44 Ну помочь бабушке дело святое. Иди-иди, после напишу Медиум-хуедиум, 22:44 Иду-иду, напишешь Как вообще адекватные и взрослые люди договариваются ебаться? Вопрос за триста. Но этот рубеж, кажется, уже был преодолен, и именно поэтому перед Музыченко встал следующий. Юра по классике почти всю ночь провел на гейских форумах. Он перелопатил около десятка сайтов с кучей страниц на них, перечитал не менее трех руководств и даже совершенно случайно забрел на сайт с видео-дополнениями. Чисто случайно и чисто из интереса. «Зато теперь я точно убедился, что я не гей, — мрачно пришло в голову Юре, когда он уже выключал ноутбук. В планах перед сном помимо чистки зубов была еще и промывка глаз, желательно с хлоркой, — это просто Паша такой исключительный и единственный в своём роде, что у меня внезапно встал…» Других мыслей после прочёса подобных сайтов не было. И реакция у Юры оказалась такая же, когда он в первый раз себе порнуху гейскую включал. Одни сальные мужики, употребляющие ласковые слова, от которых тошнота рефлекторно к горлу подступала, рассказы про изнасилование, которые вообще не считаются таковыми в силу простоты повествования, и многое-многое другое. Юра наелся, Юра сытый, Юра всё прекрасно понял. Какие-то основы он для себя выцепил и отложил в памяти на светлое и перспективное будущее, про остальное же хочется забыть раз и навсегда. Музыченко категорически отказывается вписывать себя в одну строчку с мужиками, употребляющими, например, слова «попка», «распечатал» и «трусики» на полном серьезе. Юра, конечно, опущенный, но не до такой степени. Рассказы поражали подробностями и детализацией, от сюжетных арок и поворотов хотелось выть. Хоть клеймуй товарным знаком и на рынке сюжетов продавай, от юных писателей отбоя не будет. На следующее утро Юра был благодарен своему сознанию, что во сне ему ничего подобного не снилось, иначе ему бы точно пришлось пожалеть о том, что он задумал. Вон, даже Паша держится героически, согласился сходу, ничего не спрашивая. Настоящий мужик. А тому наверняка еще страшнее. Вспомнив про свои обещания, Музыченко не выдерживает и, когда медиум вроде по времени выходит с пар, отправляет фотку пачки презервативов со смазкой из своей руки. Специально время подгадывал, чтобы никто из одногруппников не увидел фотографии сомнительного содержания от абонента «Юрец». Сообщение минут десять оставалось непрочитанным, а потом в ответ прилетело скудное «)))». Ни убавить, ни прибавить. А после, почти сразу, Паша решает добить выживших самостоятельно. Медиум-хуедиум, 15:45 Вообще я до победного думал что ты пошутил ты не пошутил? Юра, 15:46 бля ты серьезно Паша, пиздец ты фиалка наивная! Надеюсь, хоть сейчас ты понял, что я зову тебя потрахаться по нормальному помой попу потщательнее Медиум-хуедиум, 15:51 теперь понял… вообще можно было бы сразу в лоб сказать, ты же знаешь я тугодум Юра, 15:52 не в лоб а в жопу)) Медиум-хуедиум, 15:53 жди меня — и я приду надеюсь, меня не смоет в сток Юра, 15:55 и не таких доставали я спешу напомнить, что это всё добровольно Медиум-хуедиум, 16:01 А я спешу напомнить, что я просто ссыкло Юра, 16:02 жду тебя несмотря ни на что! Медиум-хуедиум, 16:04 хоть что-то хорошее… Юра ошибался, когда думал, что Паша смелее всех самых смелых. Он, кажется, вообще не предполагал такое развитие событий. А зря, вот был бы сюрприз. Музыченко уже настроился, в конце концов, даже через какие-то свои собственные предрассудки перешагнул. Если бы Паша ну очень сильно зассал — может, и себя бы предложил. Но если бы это заранее случилось, а не за полтора часа, вот тогда да, тогда скрипач бы и подумал над этим посерьезнее. А на данный момент времени ему хватило ночных статей чтобы понять, что временно руководить должен тот, кто хотя бы не хочет удрать посреди самого процесса. Давать в руки Паше пальму первенства опасно — тот вполне серьезные намёки на анальное вторжение воспринимает как противоположность чистой монеты, какие ему сексы. Алкоголем Юра решает не затариваться. Подобные вещи должны случаться исключительно на трезвую голову. Не так важно, кто рядом. Были у Музыченко в жизни подобные эксцессы и с девушками в том числе. Конечно, с алкоголем дела идут в разы легче и проще, но не тогда, когда это касается чужой жопы, особенно такой дорогой. Паша приезжает часа через два. Не соврал — вместе с собой в контейнере привез целых два куска шарлотки с яблоком, видимо, испеченной его сожительницей. Приехал Паша чистый и душистый — вон, еще волосы даже не до конца сухие были. Очень торопился, видимо. На предложение попить чай или пойти покурить тактично мотает головой и проходит в комнату. Усаживается на расстеленный диван сразу, и руки на ногах укладывает, в Юру взглядом уткнувшись. — Ты решил прям с ходу… — Музыченко еще даже дверь входную закрыть толком не успел, как тот уже на диване сидел готовый, чуть ли не ногами болтая в ожидании. — Ну а чего ждать, — тот плечами жмёт и вздыхает негромко. Юра же усмехается и поворачивает несчастный замок входной двери. Выключает свет в коридоре и всё-таки следом в комнату заходит. Паша сидел, как пионер или каторжник, которого сегодня вечером должны казнить, — я знаю, зачем приехал. — Мне не нравится твой настрой, — честно отвечает ему скрипач после небольшой паузы. Паша это действительно воспринимает, как наказание, или как то, что должно случиться против его воли, потому что просто… Ну… Обязано случиться, — я тебя не собираюсь заставлять. С таким настроем тем более. — Я бы слился, если бы не хотел, — тоже честно бормочет Личадеев. Юра заглядывает ему в глаза и сощуривается, присаживаясь рядом. Непохоже, что это обман, чтобы набрать классы и внушить доверие. Паша действительно не такой. Он бы мог просто не приехать — обязательно бы даже повод нашел. Это Музыченко из тех, кто может прийти с недовольной мордой и всем видом показывать, как он не хотел приходить. Аккордеонист же просто не осчастливит своим присутствием, соврав, как он умеет, и ни один из отделов фсб не расследует и не просчитает, что же было не так, — так что всё. — Наоборот, — ухмыляется Юра и подсаживается поближе, — еще ничего не всё. — Тоже верно. Если у Юры на интервью, когда он станет известным, спросят про самый неловкий момент жизни, Музыченко будет сложно вспомнить что-то, что было бы более стыдно, чем это. Паша, который тут сидит и ломается, делая вид, что нет, глаза прячет и ладони вытирает о колени, и Юра, который такой же растерянный сидит рядом и наблюдает со всем со стороны. Вроде всё обговорено даже (относительно) было заранее, а как до дела дошло — сразу какой-то блок мысленный последовал. Музыченко даже не хочет пытаться разряжать обстановку. Предложит музыку включить — так Паше наверняка еще больше неудобно станет. Он и так сидит не в своей посудине, никаких тарелок и плошек всего мира не хватит на его комфортное состояние. — Как себя чувствуешь-то? — спрашивает Паша наконец, когда Юра подсаживается совсем вплотную. Тот не тянется за поцелуем и не рвется сразу штаны снимать. Музыченко его осторожно по щеке гладит, и видит, как губы вздрагивают от вдоха резкого. Потрахаться может каждый, но в нежных подобных жестах всегда будет намного больше искренности. — Да нормально всё, — улыбается скрипач в ответ и по носу щелбан ласковый дает. Тот на это губы в улыбке тоже растягивает глупо-нелепой. Этот жест Юрину всю неловкость растворяет в рекордные сроки — при виде вот такого дурачка-Пашки сразу всё-всё перекрывалось новым слоем из ласки и теплоты, и ничего другого не надо было, — только сопли ебучие достали. Даже кашля уже нет. — А варенье похавал? — Похавал, — кивает Юра со смешком и в волосы тому зарывается, пятерней короткие прядки отросшей чёлки назад заправляя. Действительно, у корней влажные еще. Идиот, додумался с мокрой головой на улицу выйти. Сейчас не июль месяц и не плюс тридцать за бортом для таких своевольностей, — потом с тобой тоже чаёк попьем, там есть и есть еще. На целую воинскую часть хватит, — Паша не отвечает ничего — молча наслаждается поглаживаниями нерасторопными. Сам даже смелеет и Юру, который ближе притёрся, приобнимает аккуратно за плечи, куда руки дотягиваются, — двигайся давай, на краю места мало. Паша принимает это, как сигнал к действию, и послушно назад отсаживается, чуть поближе к стенке, ноги раздвигая. Юра очень удачно меж них влезает, коленками по дивану проехавшись. Теперь уже не пообнимаешься — Личадеев тут же назад рухнет, если руками поддерживать себя не будет. Юра то ли напирал так, что тому сесть пришлось, отклонившись, то ли он рефлекторно специально, чтобы удобнее было. У Музыченко в голове даже не щёлкает ничего, когда он Пашу целует. Не медлит — сразу языком очерчивает чужие губы и проникает внутрь, услышав, как тот вздохом давится. Юра издает довольный смешок, и дальше язык проталкивает. Руками специально не лезет и не обнимает даже. Ощутимо становится теплее. В груди жар разливается. До того хорошо, что Музыченко еще ближе придвигается, вплотную почти, не давая Паше отсесть, и с поцелуем напирает. Чувствует, как тот руки ему на поясницу уложил. Юра кончиком языка Пашин обводит, скользя плавно, и губы сверху накрывает влажным поцелуем. Как только тот языком в ответ дёрнул, выражая участие, Музыченко кончиком сразу по мягкой ткани щеки изнутри ведет. До того долго поцелуй мокрый длится, что Музыченко даже опомнится не успевает — Пашины руки под футболку нагло полезли. Зря Юра одевался вообще, всё равно ж дома был. Сейчас только время тратить будут. — Не торопись, — одергивает его Юра и запястья перехватывает. Этого хватает, чтобы сбившийся Паша не удержал равновесие и пошатнулся. Музыченко сам в итоге его перехватил и уперся кистью в диван, — сейчас бы башкой приложился о стенку, бля… Паша не отвечает ничего. Он носом в щеку тычется и обводит её ласково — кончиком проезжается от глаза до подбородка самого. Юра глаза прикрывает и выдыхает рвано. Приобнимает Личадеева осторожно, чтобы не дать тому упасть со своим же весом сверху, и наслаждается лаской трепетной. Губы вновь чужие накрыли. Язык Паша проталкивать в рот не решился, поэтому просто поцеловал по-своему, волнующе и рывком. Затем вообще губы принялся искусывать. Зубами сначала верхнюю прикусил, а затем нижнюю, носом в нос тыкнулся, после снова принявшись губы мять. Юра не сдержался, из груди едва слышный стон вырвался — его ощутимо бросило в жар. Он оторвался от кусачего поцелуя и сам к Паше руками полез. Сам буквально недавно говорил не торопиться, и в итоге не выдержал первым. Пуговицы на рубашке того из-под пальцев разошлись моментально. И только Юра её вниз потянул, как увидел, что под ней за каким-то чёртом Паша еще и футболку нацепить решал. — Оделся, бля, куда слоев-то столько… — прорычал Музыченко недовольно, почти вытряхивая того из рубашки. Личадеев всё сам понял и тут же футболку с себя стащил, не давая Юре подлезть первому. Тот и не рвался. Ладонями резво проехался по бокам голым и мягким, на себя потянул. Юра в его губы впечатался уже более живо, чем несколько минут назад — влажно и широко языком по ним мазнул, по краю зубов проехавшись. Пришлось оторваться от поцелуя, потому что Паша его футболку тоже вверх потянул. В Юре аж ярость необузданная проснулась к куску тряпки на нем — она мешала сейчас наслаждаться чужими губами. Он перевел дыхание, чувствуя, как оно ускорилось в темпе, заставив и сердце быстрее забиться. На этом какие-то логические и осмысленные выводы кончились. Юра снова чужие губы в поцелуй захватил, уже более животный и волевой, совсем не нежный и трепетный. Облизал в упоении его губы между делом, подставляясь под ладони. Паша ему спину всё вовсю наглаживал, меж лопаток пальцами растирал и жался тесно. Юра в долгу не остался. Руками сразу к ширинке полез, дабы стянуть джинсы, мешающие ноги огладить, — надеюсь, хотя бы штаны на тебе одни? — Личадеев на его подколку ничего не отвечает. Решает сам помочь, вниз приспустив, когда Музыченко с молнией разделался. Не удерживается и в коленку Пашу мокро целует, когда совсем от штанов избавляет. Вид открывается хороший, и Юра, как кот, щекой о бедро его трется, глаза вскинув. В жар кинуло еще сильнее хотя бы от того, как Паша на него смотрел. Когда Паша в одних трусах остался, Юра залип сначала немного. Или много — оторвался от объятий, наглаживаний бедер чужих и обвел взглядом его от коленок до лица. Взгляд у Паши уже был с поволокой, затуманенный и отсутствующий. От таких глаз напротив в паху моментально прострелило почти что болезненно. В голову дало не менее многообещающе, и Юра аж губы облизнул, почуяв, как язык в вязкой слюне утонул и почти захлебнулся. Паша в силу стремительно возрастающего возбуждения напротив выглядел настолько охуенно, что даже мыслей и слов не нашлось, чтобы его внешний облик описать. Прав был Музыченко в своих думах еще утром — кажется, тот дитя разврата, но он сам того не знает. В груди уже совсем жарко и тяжело было, мучительно. — Бля, ладно, сюда иди… — отмахнулся Юра от собственных мыслей и на Пашу сверху навалился. Поцеловать толком не успел, тот сразу ему носом в шею уткнулся и заводил, запах вдохнув жадно и глубоко. Музыченко вновь жаром обдало — он утер испарину, на лбу проявившуюся, и в спине прогнулся. Ладонями очертил мышцы на спине Пашиной, то ли от напряжения, то ли от возбуждения под кожей ощутимо перекатившиеся, и в губы свои впился до боли. Выстрельнувшая колика выдернула из возбужденного омута, потянув за ворот, как нахулиганившего ребёнка. Не помогло — Паша, будто специально издеваясь, к шее присосался, ногами обхватив тело плотно, — Паш, да бля… — Юра начинал много пиздеть и про себя, и вслух. Много пиздит — значит, нервничает. Поводов вроде бы пока что не было, кроме члена в трусах, который очень ощутимо заныл, когда Личадеев влажный язык в ход по шее пустил. Совсем плохо стало, когда тот, ничего и никого не стесняясь, руками к паху полез. Юра не сдержал грудного и хриплого стона, как только Паша пальцы сжал, ствол поправив. Мутнее и хуже было только в голове — но ею не толкнешься в чужую руку, когда совсем накроет. С пахом такие чудеса проворачиваются на раз-два. Музыченко себе в этом удовольствии не отказывает. Пальцы еще плотнее стали чувствоваться. Он руку Паше в волосы запускает и ахает, когда зубы на шее смыкаются, кожу прихватывая. По укусу тут же языком проходятся, а сверху еще и целуют бонусом. Рука ниже ползет, и Юра Пашу за ушком чешет, пока тот от шеи даже и отлипать не думает. Хорошо Юре, по привычному, до одури, он подбородок довольно закидывает вверх и наслаждается. Дорвавшись до чужого тела, спору нет, всегда хорошо. Музыченко только и успевает, что плечи чужие наглаживать, на спину заходя. И ниже бы погладил, но не дотягивается. Сидит Паша, между ног его, сука, удобно, не оторвать. Со стороны посмотришь — так они вообще в какую-то непонятную букву свернулись, усевшись и ноги переплетя. Юре достаточно того, что он в таком положении может любовно чужую спину наглаживать, довольно чувствуя, как тот вздрагивает каждый раз, когда рука на поясницу соскальзывает. От Пашиных поцелуев в шею вниз по всему телу тепло растекалось густым слоем, и Юра себя чувствовал себя почти счастливым. Дрожью лопатки с поясницей свело увесистым царапаньем мурашек, ощутимым настолько, что тот взвыл жалобно, руку между тел запуская и накрывая Пашины пальцы, уже в трусы полезшие. — Всё-всё, хорош, — Музыченко разошедшегося Пашу почти что силой остановил и поднял за корни волос — глаза у того еще более мутные, вообще пустые почти, потемневшие, дали под дых. Юра аж слова растерял те, которые сказать собирался. Вместо этого вперед подался и влажным поцелуем в губы вмазался, языком широко кожу очертив, — пиздец ты меня распалил, — и то верно. Но если бы не глаза Пашины, полудикие и совсем возбужденные, не было бы такого эффекта. Эффекта вообще бы не было, если Юрин отлёт башки от Паши целиком и полностью, — на коленки давай, жопой ко мне, — Музыченко убедился, что посыл донесен — сказал он ему это прямо в губы, не отрывая взгляда от возбужденных глаз, уже частично в кучу сбившихся, осоловелых. На этом моменте Личадеев ощутимо затормозил. Уселся задницей на ноги, из рук выпутавшись, глазами захлопав, и на Юру уставился почти что вопросительно. Будто бы в его словах было что-то непонятное… Вся та животная страсть и смелость, еще минуту назад на дно тянувшая, подотпустила, передышку давая, но сжала живот вновь, когда Паша облизывает губы растеряно. Выглядит это более, чем охуительно, и Юре нравится. — Давай-давай, — кивнул ему Юра уверенно и по бедру хлопнул призывно, — вот сейчас точно уже не тормози. Сам вперед рвался, — на это ему ничего не отвечают. Паша, видимо, согласившись, поворачивается спиной, не думая даже наклоняться, — ты ждешь особого приглашения? — Я жду, пока ты всё достанешь. Я не хочу стоять перед тобой с голой жопой, — странно слышать подобные вещи от человека, который сам только что чуть в порыве страсти не сорвал чужие трусы. — А придется, — цыкает Музыченко. Кажется, он очень уверенно звучит для человека, который сейчас тоже первый раз в жизни будет трахаться в жопу. Главное — уверенный тон. Не так важно, что сердечко бьется быстро не только от требующего внимания члена, который хуй от живота сейчас оттянешь, даже если гирю привяжешь. На Пашу это тоже действует должным образом. Он кивает как-то грустно, но преданно, и усаживается на задницу полностью, чтобы трусы окончательно стянуть. Юра решает его не смущать лишний раз — всё, кажется, еще впереди — и поэтому лезет к столу с лампой. Личадеев, кажется, даже не заметил, когда пришел, что всё то, что ему днем прислали фотографией, ждало своего часа у дивана. Когда Юра назад поворачивается, предусмотрительно между делом пару раз по члену сквозь ткань проведя, то от гадской шуточки не удерживается. Уж слишком понуро Паша встал, будто и правда на каторге был, а не на диване мягком. Хотя, конечно, это с какой стороны посмотреть. Но даже в таком положении он выглядит приближенно к охуительному. — Надо же, по гороскопу скорпион, а встал раком… — Знаешь, если мы были знакомы первый день, я бы тебе после этой шутки никогда в жизни не дал, — честно реагирует Личадеев после небольшой паузы достаточно ровным тоном. Кажется, не обиделся. Уже хорошо. Мельком Юра замечает, как тот голову отвернул. Щёки у Паши заметно были красными. И, кажется, возбуждение было здесь совсем не при чём. — Засмущался? — Пошел в жопу, — раздалось негромкое и приглушенное — медиум лицом в сложенные руки уткнулся, пытаясь разделаться с противным стыдом. — Даже не знаю, как тебе помягче сказать, что я сейчас собираюсь делать, — улыбается Юра и не удерживается — шлёпает по заднице звонко. Но нужной реакции это не вызывает. — Да заебал, блять! Хватит! — взрывается Паша и ногой по чужой голени заряжая ощутимо. Голос у того хриплый и срывающийся. Юра явно переборщил. Музыченко становится жгуче-совестно — он тут же наклоняется и в спину целует ласково, по животу скользнув пальцами. Себе же тоже в удовольствиях не отказывает, вжимается пахом меж ягодиц и трется, не удержавшись от вязкого стона. Пашу тоже накрывает — он голову запрокидывает и вздыхает протяжно, прерывисто. Это наотмашь пощечину дает нехилую, только и остается, что толкнуться самому, брови изломав в удовольствии, в тугом узле, затянувшемся под пупком. — Ну чего злишься… — свистяще шепчет Юра успокаивающе. Не очень громко, но знает, что тот его в тишине квартиры прекрасно слышит даже лучше, чем следовало, — Чего ругаешься… Больше никаких шуток, всё… — обещает Музыченко почти честно и несильно кусает в выступающий позвонок, слишком соблазнительно кожу натягивающий. Пока Паша разнеженный и тепленький — надо брать. А то потом опять закроется и хер, до чего дорвешься. Момент был действительно подгадан очень удачно, потому что в шёпоте глухом Личадеев и не услышал щелчок флакончика смазки. А вот Юре он, наоборот, плотно дал по мозгам, осаждая и на землю возвращая. Титанических усилий стоит от задницы Пашиной оторваться — Юра не вывозит и быстро трусы спускает до колена, как поза позволяет. Жить становится немножко легче, сразу в животе сильнее затянуло, призывно и едва сдерживающе. Смазку Музыченко грет в руках, растирая по пальцам, и на Пашу все поглядывает. Притирается пахом осторожно к ноге, потирается и за спиной наблюдает — на пояснице мелкие-мелкие капельки пота выступили, а рёбра усиленно через кожу проглядывались. Дышал Личадеев тяжело и загнанно. В прочем, Юра не слепой и видит, где находится его рука. Успокаивает себя сам. — Давай поспокойнее, — сглатывает Юра шумно и понимает, что нихуя это не уверенно в себе звучало. Паша тоже это услышал, но промолчал — рёбра вниз взметнулись шустро. На всякий случай Музыченко сверху еще на пальцы льет и растирает быстро. В таком деле лучше больше, чем меньше. Он, вздохнув и мысленно перекрестившись, рукой поясницу мягко накрывает, а указательным пальцем другой осторожно внутрь проникает. И замирает. Входит палец настолько ловко и просто, почти что влетает, что Юра брови изумленно приподнимает, даже замерев и перестав о край задницы Пашиной тереться. Внешне и незаметно было. Сначала глазами хлопает тупо, а потом и средний вводит — уже потуже становится, прям мышцы по контуру сжали тесно, но всё равно достаточно спокойно, без напряга. На второй палец Паша вздыхает тяжело, со стоном хриплым и напрягается ощутимо, бедрами поведя, — Паш… — М? — голос у того совсем низкий. Юра облизывается рефлекторно и носом шмыгает. Всё потекло уже. — А почему… — Что почему, Юр? — Ну почему вот так… — Музыченко бы голову почесал, да неудобно, руки заняты, — ты чего-то делал, что ли? — Юра не обладал рентгеновским зрением, но был почти уверен, что тот стал еще краснее. Да и сам Юра скорее всего не с мел цветом — в комнате душно очень, жарко, аж дышать тяжело. Или духота тут совсем не причем. — Ну делал, — признается тот негромко и как-то слишком пристыженно. Ну приехали. Юра голову приподнимает и брови хмурит немного расстроенно. Это, конечно, неудивительно всё, на его месте Музыченко бы тоже испугался и сам в себя полез, лишь бы от болезненности избавиться. Он читал, знает, что это пиздецки больно по началу. Если есть шанс как-то самому подготовиться, он бы бросил все силы именно на это. — А я в следующий раз сам тебя хочу… — грустно отзывается Юра в надежде, что по тону Паша поймет, что стоит тот с лицом побитой собаки. — Ты, блять, этот сначала закончи! — подрывается Личадеев моментально, дернувшись крупно — Юра едва его в руках успевает удержать, кисть чуть с поясницы не слетает. Бедром тот вновь по члену проезжается — Музыченко зубы сжимает и на вдохе шипит несдержанно. — Всё, понял-понял, молчу… Паша вроде бы почти сразу успокаивается. И даже немного больше — назад чуть-чуть подается, навстречу пальцам Юриным и стонет тихонько. То ли губы сжимая, то ли лицом в руку уткнувшись. С третьим пальцем дела идут несколько хуже. Как только Музыченко его добавляет шустро, памятуя первый заход, Паша сразу скулит испуганно и болезненно. Юра пугается еще сильнее, чем он сам, и совсем пальцы все вытаскивает. Он себя ощущал напряженной струнной — по башке молотком возбуждение стучит нехитрое, которое в самом идеале уже кричит наплевать (в прямом смысле) и вогнаться в Пашу по яйца самые, лишь бы слабость приятная еще раз вдоль позвоночника рысцой пробежалась, но с другой стороны его сам Паша и останавливал. Спина у того еще более напряженная, почти как камень, пот уже скоро вниз потечёт от ожидания и трепета нервов. — Да давай, — бурчит тот недовольно и сам в пояснице прогибается, голову на сложенные руки укладывает. Юра кивает так, будто тот его видит, и сразу три пальца вгоняет на исходную так, как и было. Реагирует Паша ровно. То ли привык, то ли терпит, чтобы Музыченко еще один инфаркт не получил. — Нормально? — Норм, — глухо бормочет тот. Бёдрами вновь сам ведет, будто на пробу, и кивает еще раз, — нормально. — Ладно… — Да правда нормально, — добавляет Паша не особо уверенно, а Юра снова кивает. Оглаживает стенки изнутри медленно всей длиной, давит на железу набухшую, согнув пальцы. Личадеева дергает крупно — раздается полустон негромкий, тот бёдрами ведет и вновь пыхтит довольно. Музыченко залипает на прогибе его. Шея у того взмокла, волосы их выбившегося хвоста налипли. Тот тоже напряжен весь, если ударить ребром ладони плашмя, наверняка не почувствует ничего. Юра ощущает, как и у него самого тело на физиологическом уровне уже продолжения просит, мышцы ныть начинают вязко и противно. Именно поэтому он пальцы вынимает шустро, и головкой притирается к отверстию растянутому. В пояснице простреливает и покалывает — Музыченко стонет громко и протяжно, пальцами в ноги Пашины вцепившись. Он гладит того по спине, введя член только на треть головки с учащенным хриплым стоном, прерывистым грудным, а потом резко назад подается. Паша ощутимо сжимается, вновь всем телом напрягаясь. Пересиливает Музыченко себя практически из последних сил. На коленки опускается, лбом проехавшись по бедру Пашиному, и к презервативу руку протягивает, всё лежащему до этого без дела. Юра понимает, что дела у него совсем плохи, когда пальцы не с первого раза умудряются упаковку надорвать — они дрожали мелко, не давая ухватиться за краешек. Паша же, голову повернув, смотрел внимательно, но как заметил, что Музыченко на него взгляд кинул, тут же отвернулся. У Юры в памяти отпечатались глаза его — вопрошающие и смущенные то ли ситуацией, то ли ожиданием болезненных ощущений. Это по мозгам еще сильнее дает, и тому волком выть хочется. — Ты там живой? — интересуется Юра между делом, оттянув крайнюю плоть. Край презерватива вниз раскатывается ловко, и Музыченко, на всё еще напряженную спину Пашину глядит. Тот, голову повернул, но смотря куда-то вне пространства, молчал. Видимо, думал, как мысль правильно сформулировать. — Бывало и живей, — бормочет тот наконец едва слышно, когда Юрины пальцы мягкие бедра оглаживают и чуть сжимают, податливую кожу собрав. Вид взмокшей, но мягкой Пашиной кожи доставляет отдельный вид эстетического наслаждения. Самому Паше, кажется, неудобно стоять в такой позе и тупить, пока Юра решал все свои вопросы гигиенического и защитного характера. Седативный эффект тому обеспечить сложно, и именно поэтому от всех комментариев Музыченко решает воздержаться, приступая к более активным действиям. Рукой по стволу проскальзывает несколько раз, флакончик со смазкой занеся и капнув еще немного. От движений живот скручивает, заставляя в спине прогнуться. Держаться уже невыносимо сложно — в паху до дрожи. Останавливает только взгляд Пашин, который Юра мельком увидел, когда он голову повернул. Юра, утерев испарину со лба, пальцами в бедра вцепляется и ягодицы раздвигает. Дразняще головкой скользит по ложбинке, а услышав, как Паша захрипел что-то под нос себе сдавленно, толкается внутрь медленно и неповоротливо. Грудная клетка стоном заходится гортанным и тяжёлым, чувство плотности и сжатости моментально по макушке стучит так, что от удовольствия, пах стянувшего, перед глазами мутнеет. Музыченко жарко, он голову вскидывает жадно и дальше продвигается, зажмурившись. — Больно будет — скажи, — сипяще выдает Юра, сглотнув шумно, и облизывается — спина у Паши чуть ли не подрагивает. Этот момент Музыченко особенно в память западает, мышцы его под кожей, натянувшиеся и напряженные, проглядывающие рёбра под той же кожей, ватное тело с теплом, под пупком в ком тугой собранным, остатки синяка темного на пояснице взмокшей. Юра не удерживается — гладит Пашку ласково, напоминая о своем присутствии и участии. — Больно, — раздается честное и тихое, когда Музыченко почти до конца член вгоняет. Юра тормозит сразу, стоном очередным подавившись. — Хочешь, совсем не будем? — Да хорош, — Паша снова раздраженно бурчит себе под нос, — дай времени немного. — Попробуй сам двигаться. Я боюсь тебе больно сделать. — Угу… Паша, спину криво колесом изогнув, пробует вперед податься. Видимо, получается что-то — тот тоже голову вскидывает и постанывает, с руки на руку вес перенеся. Юра же держится из последних сил и наслаждается видом взмокшей Пашиной спины, напряженной и натянутой. Терпеть, замерев, кажется самой худшей на свете пыткой. Казалось бы — вот, бери и двигайся уже, так нет. Ресницы дрожат мелко с веками, состояние близко к блаженству практически. Когда Паша снова назад подается, ахнув себе в руки куда-то и дернув головой разлохмаченной, Юра вновь кайф ловит, граничащий с эйфорией. По бедрам дрожь мелкая пробегает, и Музыченко сам назад подается. Хотелось протяжно завыть волком. Паша замирает, в спине некрасиво изогнувшись, и дышит тяжело, стоном поперхивается и бедрами ведет, угол проникновения меняя. — Попробуй не медлить, пожалуйста, — просит Юра, губы кусая. По виску крупная капля стекает. Он утирает её запястьем и снова носом шмыгает, — если так чуда ждать будем, это ничем хорошим не кончится. На Пашу это действует хуже, чем удар по хребту переёбывающий, и он, видимо, пугается — тот, чуть не задохнувшись вдохом протяжным, подается назад и вздрагивает, в руки простонав коротко. Это Юре бьет по ушам более, чем отрезвляюще — тот снова толкнуться пытается, полустоном разродившись, и Музыченко не выдерживает. Так точно не пойдет. Стеная протяжно и громко, он резво выходит, зубы сжав. Отодвигания оргазма всё дальше и дальше одно их худших наказаний, Юра едва его снова вывозит. Член он заменяет пальцами, вогнав на полную почти. И нащупывать ничего не надо — Пашу почти что подбрасывает на месте с нытьем удовлетворенным. Стоит на фалангу вынуть и снова терпеливо погрузить, помассировав подушечками пальцев, так тот снова вздыхает рвано, в руки всхлипнув. Юра бы так и дальше был готов его занежить — самое главное, чтобы от болезненности избавить, да только он сам едва держится. Намного проще уже действительно тупо додрочить и на спину тому спустить напряженную, красивую. Музыченко уже даже сдается почти, толкнувшись меж бедер Пашиных узких. Если глаза закрыть и пофантазировать немножко, то вообще не отличить будет. Тому, может, и пальцев хватит, тоже пусть представит себе что-то другое. Но не зря же они это всё затеивали… Голова уже совсем отказывать начинает, на долгие уговоры и логические рассуждения Юру не хватит. По ощущениям, он уже закончился, и просто на остаточной возбужденной тяге летел из последних сил. — Паш, — Юра головой мотает и хрипло прокашливается, пальцы вынимает. Те двигались уже совсем свободно, из растраханного отверстия и обратно заходя плавно, — я хочу тебя видеть, — он призывно его по бедру хлопает, заставляя на перевернуться самостоятельно. К смазке тянется и на подсохшие фаланги обильно льет. — Бля, да ну… Пошёл в жопу… — стонет тот измученно. Тот, кажется, тоже вот-вот закончится. Музыченко не тиран, у него сердце рвется от другого совсем. — Уже бывал, там неплохо. Сейчас еще лучше будет, если лицом повернешься. Паша ощутимо медлит — его ведет от возбуждения, и усаживается он как-то криво, ноги к себе поджав. Юра, мазнув по презервативу разогретые остатки, помочь решает. Он рывком подушку к себе подтягивает и Личадеева за плечи на неё поясницей опускает. Позиция меняется практически моментально, и у Паши взгляд более осознанным становится, когда Юра его под бёдра подхватывает и к себе прижимает. Теперь уж точно никуда не деться — если в коленно-локтевой типичной Паша мог сжаться весь и лицо спрятать, то ныне он весь как на ладони, бери и рассматривай. Юра бы и рассмотрел с удовольствием подольше, но в паху уже совсем невыносимо становится, нездорово болезненно. Настолько, что он без особых прелюдий сразу головку вводит, бедра мягкие огладив, и в лицо Пашино сложное смотрит. В такой позиции Музыченко ощущается еще более узко, а вот тому, кажется, пока нормально. Несмотря на это, Личадеев съеживается и брови ломает в ожидании болезненном. — Да не бойся ты, — бормочет Юра негромко, панику чужую нарастающую в клетку загоняя и засов закрывая, — я осторожно… — в ответ Паша лишь ёрничает и ухмыляется не по-доброму. В такой позиции должно быть совершенно не до ухмылок, но тому, видимо, и так нормально. — Ты чего, бля, каких романов начитался? — спрашивает Паша хрипло, а потом рот разевает в немом стоне, когда Юра дальше толкается неторопливо, губы исказив. — Тебе нравится, — заговорщицки шепчет Музыченко довольным котом и ловит каждую эмоцию на Пашином лице, наслаждается ею — его бровями вскинутыми, губами подрагивающими, ресницами влажными и глазами мутными-мутными, возбужденными. Юра не удерживается и налипшие волосы со лба ласково убирает. Чмокнул бы еще, но не дотягивается, — я же вижу. Нравится. — Отстань, — Паша, пойманный с поличным, голову отворачивает и щёку с мелкими шрамами демонстрирует. Укладывает макушку на подушку большую и глаза прикрывает. Веки у того мелко-мелко подрагивают. Юра себя особо не держит — плавным рывком до конца входит, выбив из Паши стон негромкий, но явно довольный. У того аж ноги вздрагивают, Музыченко чувствует, как бедра ходуном зашлись. — Больно? — Нет, так хорошо, — кивает резво и подбородок вскидывает, вновь рот приоткрыв. Устраивается на подушке удобнее и ноги поджимает, коленками почти в подмышки тому утыкаясь. Юра, замерев и лоб утерев промокший, руку опускает и Пашину нашаривает. Он переплетает их пальцы осторожно и сжимает в плотное кольцо. Подается назад и толкается мягко, наслаждается истомой нежной, под рёбрами густо растёкшейся. Зрачки у Паши нездорово расширенные, помутневшего цвета радужки вообще не видно почти. И навряд ли Юра лучше выглядит. В целом, уже без разницы — напряжение аж в воздухе между ними настолько плотно чувствуется, что от очередного толчка Музыченко током удариться боится. Облизывается жадно, чуя, как кровь к щекам приливает, и толкается снова, наслаждаясь лицом Пашиным блаженным. От него пахнет сейчас совсем иначе, изгиб грудины у него красивый, рёбра под взмокшей кожей прослеживаются и к позвоночнику уходят. Дыхание у него частое и мелкое, не глубокое совсем, заходящееся в хриплых тихих стонах. У Юры от одного вида только башню сносит, заставляя толкаться на автомате почти, поступательными движениями проникнуть и выскользнуть резво. К вожделенности нежность добавляется сладкая — Музыченко по щеке того гладит, трепет ласково, как щенка, и вперед подается. В таком положении без поддержки сложно вплотную держаться, Паша это чувствует. Голову опускает на грудь, лоб утирая, и сквозь кожу ощущает, в какой гонке камеры сердца заходятся, от возбуждения и чувств кровь гоняя. И у Музыченко навряд ли лучше, у самого едва дыхания мелкого хватает. Остается только воздух рыбиной хватать и на Пашу смотреть. Тот, веки чуть-чуть приоткрыв, ступнями поясницу вжимает и поглаживает мерно. Юра чувствует, как в такт толчкам у того пальцы подгибаются судорожно, следит за дрожью губ, ощущая, как щекотание в паху смешливое, почти болезненное, нарастающее с увеличением амплитуды толчков. Интенсивные движения делают своё дело, голова задурманивается окончательно поволокой цепкой и мутной. Тело у того напряженное и крепкое, живое и натужное, Юра едва за толчками своими же поспевает, руку вниз опускает и под головкой чужой сжимает, двигается рвано и неразмеренно совсем, размазывая капельки предэякулянта по крепкому стволу. В своем же темпе Музыченко толчок пропускает, из груди выбив прерывистый и тяжкий вдох — Паша же под ним ощутимо вздрагивает, угол грудины еще сильнее обнажая. — Не медли, нет-нет, пожал… — скулит Паша с придыханием, пальцы в их захвате кистей сжимает и коленками рёбра сдавливает, голову запрокидывая. Юра дрожь его, по бёдрам прошедшую, ощущает всем телом практически — он стонет протяжно и вперед подается, жмурится. Целовать Пашу в таком положении еще удобнее, особенно когда тот притирается так, кончая под ним шумно, изворачиваясь весь. Юра губы его раздвигает в поцелуе, ловя звуки, носом в нос тыкается, глаза прикрывает. Стон его над ухом почти раздается, сладкий и грудной. В паре шустрых и крепких толчков разница нагоняется достаточно быстро, почти моментально. Тот и дыхание не успевает перевести, как тепло, до этого тугим узлом затянутое, рассасывается, мышцы податливые сокращая. В судороге оргазменной и тёплой сначала сводит живот, а потом и бёдра — Музыченко выгибается весь и руками в простыни упирается. Мозг совсем в яйца налитые утёк, покалывание болезненно-эйфорическое вдоль позвоночника раскатывается шустро. Тяжесть из поясницы совсем пропадает, когда Юра кончает. Он обнимает Пашу, в тиски хватая, насколько это возможно, вздохом давится и последнюю пару толчков совершает по инерции уже, пытаясь остатки удовольствия урвать, зубы сжимая из крайних сил. Тело резко в холодный пот бросает, а руки и ноги после оргазма сводятся постыло. В пустой и осоловелой башке остаются лишь воспоминания о целом ебучем оркестре эмоций, которые Юру захлестнули до самых пяток. Из Паши он выходит плавно, успев в нос того сухо чмокнуть, и дышит тяжело. Притирается к бёдрам его мягко, спиной хрустнув, лопатки сведя, и стонет остаточно, глаза распахивая. Паша же лежит, голову на подушку откинув, и тоже дышит тяжело. Ноги у того опадают в этот же момент — и Личадеев, воздух ртом поймав, лицо утирает, зажмурившись, укладывается удобнее, коленки шире раздвигая для удобства. Юру охватывает какое-то утробное спокойствие, сжимающее под самое горло. Он Пашку по животу поглаживает мерно, улыбнувшись и дыхание пытаясь восстановить. Пальцы в теплую сперму влезают, и Юра руку заодно около пупка вытирает, услышав вздох чужой сдавленный. Все ощущения замирают и затихают постепенно, будто сознание на паузу поставили. Юра рядом укладывается на простынь разогретую и вздыхает протяжно, ноги протянув. Под голову он подушку кладет, из-под Паши беспардонно вытащив. На это Личадеев глаз один приоткрывает, а потом на живот переворачивается, подушку рукой подбив. Юра сладкими выходами с пустой головой наслаждается еще несколько минут. Под боком засопел Пашка — спина у того вздымалась уже медленно-медленно в такт дыханию. Он не удерживается и снова его гладит вдоль позвоночника, подсохшую кожу растирая. До того хорошо в теле было, что Музыченко чуть не засыпает. Глаза закрывать явно опасно. Юра, продышавшись, потянулся с протяжными сиплым стоном — тело, расслабленно-ватное, совсем затекло, мышцы отозвались неприятной тянущей болью. Для полного завершения картины не хватало только скрипа его суставов. Спина, вон, уже хрустнула от такого положения. Личадееву наверняка не лучше было в форме буквы «зю» лежать. Музыченко, не теряя времени, ноги на Пашу закинул, который лёжа рядом на животе уже начинал дремать потихоньку, глаза прикрыв. Лежит, бля, простынь пачкает… — Живой? — спрашивает Юра чуть погодя. Тот даже не отозвался, когда он ноги на него закинул бесстыдно, хотя обычно мог начать беситься. В ответ раздалось угуканье, кажется, положительное, — и чего как? Не так всё страшно оказалось? — Паша помедлил. Он распахнул глаза, брови нахмурив, а потом кистью повел, мол, такое себе. — Мне не понравилось, — мотнул тот головой еще несколько секунд погодя, а Юра, до этого мерно ступней покачивающий, замер и посмотрел на него. Музыченко даже не знал, что ему ответить. Сразу неприятненько как-то стало. Логично. И то ли это сам Юра виноват, что недостаточно хорошо всё сделал, то ли… Да в любом случае он виноват. Паше либо слишком больно было, и он молчал, либо просто всё пошло наперекосяк. Но Юра старался, честно старался. В лицо такие вещи всегда слышать неприятно, ожидания-то совсем другие были. Звучит, как личное оскорбление мужской чести и достоинства, а выглядит в общем и целом как один большой проёб. — По тебе я бы такого не сказал, — недобро осклабился Юра. — Да я не про то, — по лицу Пашиному однозначно можно было выдать, что тот загрузился на тему чего-то своего. Как обычно, ничего нового, мыслительный процесс пошел заново и обновлённо, — ты меня не понял и наверняка воспринял это на свой счёт. Но дело тут вообще не в тебе, — Юре стало даже интересно. Большую часть погоды делал именно он, как он тут может быть не причем — загадка, — как бы сказать… Нет, всё круто-здорово, да, по факту круто, но… Не стоили конечные ощущения всего того, что было до. Может, ожидания были завышены или еще чего. Морока это всё. Не вижу особого смысла каждый день на такое растрачиваться. Даже первая часть была просто космосом, по сравнению с продолжением, — когда Паша пояснил, хоть и немного криво, Музыченко понял, про что он говорил. Его правда. Подготовки это действительно требует основательной, а результат, судя по всему, разочаровал. Говоря более простым языком — подрочить выйдет на час быстрее, а ощущения будут абсолютно такими же. — Зато честно, — кивает Юра удовлетворенно. Раз Паша остался недоволен — надо будет после предпринять всё, чтобы вину загладить. За ним должок всё-таки. Это ведь целиком и полностью инициатива от Музыченко была. — Не стоит этого того, короче. Пока что, — зеркалит кивок Личадеев в ответ и пожимает плечами. В его лежачем состоянии это выходит очень странно, больше похожим на ужимку, — но норм. Не думай, что я забраковал подобное полностью. Всё нормально. Я поспешил и горячку запорол, не совсем не понравилось. Просто странно очень. Я никогда такого еще не испытывал, это совсем какие-то иные ощущения, — ухмыляется тот по-доброму и прячет глаза. Тоже логично. Юра и со стороны почуял, как тому неудобно то ли перед Музыченко, то ли перед самим собой. Ну не понравилось и не понравилось. Бывает же. Попробовать они были обязаны, а там уж ясно будет, что и как дальше. Паша руку вперед протягивает и пальцем по плечу Юриному чертить начинает что-то, выводя что-то своё ажурное и узорчатое. Извиняется, хотя совсем не виноват, — но я думал на самом деле, что всё еще жестче будет. В пизду, блять, форумы эти ебучие для геев, я готов был от ужаса здешних вновь мигрировать живо, меняя внешность и документы, — Музыченко, узнав себя вечером, хрипло гогочет. Очень понятная ситуация, — я реально ехал, как на анальную казнь. На деле же… Не так всё страшно действительно, не хардкорно. Но это ты вытащил. Если бы не ты, я бы сдался еще на первых порах, честно. — Приятно слышать, — подытоживает Юра с улыбкой и придвигается ближе, позволяя Пашиному пальцу еще больше нарисовать. К Паше необузданная нежность проснулась — именно такая, которой Музыченко преисполнился минут десять назад, по щеке того потрепав во время толчков рваных, — останешься на ночь? — старается Юра спросить с максимальной беспечностью, будто тому совершенно всё равно, но выходит на деле, кажется, очень показательно. — Можно, — кивает Паша, не отрываясь от выведений на чужой влажной коже. Еще бы. Музыченко аж взмок весь трижды, пока держался, чтобы не вогнать себя в тело чужое. От Пашиного одобрения, Юра моментально расцветает в улыбке, — было бы здорово. Не хочу никуда ехать, пошли нахер все, — тот моргает заторможенно, — я в душ тогда сгоняю и вернусь… — Личадеев, вздохнув, наконец палец убирает и, поморщившись, на четвереньки поднимается, в лице болезненно исказившись, — пиздец, как сидеть завтра — непонятно, — хнычет тот и голову опускает, пальцами по животу проведя, капли белёсые размазывая, — еще и простынь всю заляпал… — Одни неприятности, — бурчит Юра в ответ и ржет, когда видит, как Паша на него исподлобья смотрит. Можно было бы убивать взглядом — скрипач бы уже за сердце схватился, пытаясь кислорода вдохнуть побольше. Распалять Пашу всегда весело, тот с радостью на всё ведется и по-детски бухтеть начинает. Перед тем, как отправить Пашу в полёт сочным поджопником, Юра бросает вслед, что в ванной есть специально несколько полотенец для него и даже новая зубная щетка. Он еще некоторое время назад купил на всякий случай, чтобы медиум своего из дома не таскал. Или вдруг, мало ли, куда жизнь занесет, останется Личадеев на ночь незапланированно, как сейчас. Мучаться и чистить пальцем уже как-то неудобно. Сложно еще одну щетку купить, что ли, что б стояла? Паша, услышав это, ощутимо затормозил, задержав на Юре внимательный взгляд. Только потом уже кивнул немного растеряно и направился в ванную на ускорении от чужой пятки, давшей по булкам. Юра не понял сначала, к чему была такая Пашина загрузка, а потом и сам задумался. Он ведь и правда купил какие-то банальные вещи, по типу зубной щетки и бритвы, полотенце достал, чтобы на всякий случай, если Пашка к нему вдруг приедет. Теперь и Музыченко загрузился — кажется, обратного пути нет. Изначально, когда в Юре проснулось глупое, хоть и достаточно логичное желание нормального потрахаться наконец, он планировал убить сразу двух зайцев. Это было бы личным утверждением в уверенности намерений и для себя, и для ромашки-Пашки. Сам Юра мог бы понять, что его не отторгает мысль о подобных вещах, а Личадеев бы просто успокоился и уверился бы в том, что скрипач не просто так под бок прибился. Но, кажется, попытка вышла комом в мусорку. Совершенно глупо и непонятно. Юре даже стало стыдно. Угрызения моментально в душу вцепились и сжали челюсти, заставив Музыченко протяжно вздохнуть. В ванной зашумела вода. Юра мог бы сотню лет после отрицать, что между ним и Пашей что-то есть, мог бы мотать головой и убежать сам себя, что это всё проходимо, это временная зависимость и ублажение своих же страхов и желаний. Но, кажется, та самая зубная щетка, купленная на той неделе, говорит сама за себя. И значит она намного больше чем то, что не понравилось Паше после сегодняшнего дня. Это, может быть, чуть ли не апогей отношений — у тебя везде будет что-то личное, куда бы ты не приткнулся. Юра снова потягивается. В ватной голове немного пусто, но, кажется, раз сознание уже способно на какие-то логические и не очень выводы, то точно уже всё в норме. Очень хотелось накрыться одеялом и, уложив голову на подушку, уснуть, будучи разнеженным и усталым. Но надо себя пересиливать и вставать. Тоже в душ сходить, что ли, чтобы смыть с себя это тяжелое состояние… Пока там Паша развлекается и намывается, можно заодно чайник поставить. Юра с кряхтением усаживается, почесав подбородок, а потом всё-таки поднимается на ноги, услышав, как вода за дверью в ванной затихла. Кажется, он залежался.***
Юра, 13:40 Пашкевич, ты чего там как? Вообще с радаров пропал Надеюсь, это не из-за того что было Прикатывай ко мне сегодня Ну или я тебя хочешь, встречу, потусим где. Как будет удобнее Медиум-хуедиум, 13:53 Бля, прости, у меня планы сегодня (всё хорошо, я чего-то замотался давай завтра? Юра, 13:55 В смысле планы С кем? Медиум-хуедиум, 13:58 Да с Альтаиром. Ну помнишь, который нам со вскрытием помогал Юра, 13:59 Звучит так будто мы сами кого-то резали Вы договорились встретиться, что ли? Медиум-хуедиум, 14:05 Ну да, после пар сегодня моих. Посидеть и попиздеть. Он узнать жаждет чем там закончилось всё, что и как вообще. Мы давно с ним не виделись Юра, 14:07 я прост думал, что вы не особо ладите но без проблем вообще завтра тогда или послезавтра встретимся, как тебе удобно будет Медиум-хуедиум, 14:11 Забились:) Юра, 14:13 Вот дохуя всего прошло, дохуя всего рассказано, но одного ты никогда не упоминал Как вы с ним познакомились? Или ты рассказывал… я не помню ваще Медиум-хуедиум, 14:21 Бля, не рассказывал, да. Ну встретимся как раз, расскажу тогда обязательно Юра, 14:21 буду очень ждать! Хорошо вам посидеть тогда Медиум-хуедиум, 14:25 тысяча сердец и все тебе Юра, 14:26 хахахаха иди учись уже!***
Паша приезжает к Юре, как они и договорились, на следующий день, да еще и не с пустыми руками. Они всё-таки решились съезжаться потихоньку, хотя бы попробовать, а середина месяца уже изо всех сил дышала в спину. Терять им нечего было, поэтому решение пожить вместе осуществилась как безумная идея из серии «а давай пойдем в три часа ночи поиграем в нарды, и не так важно, что мы не умеем». За время проживания в Питере вещей у Паши накопилось прилично — если приезжал он в Россию с огромной забитой сумкой и полным рюкзаком, сейчас же в такой наполняемости была если не треть вещей, то почти половина. Юра только за был. Сразу свои вещи более компактно стал укладывать, узнав, что Паша решился дать ходу внезапному переезду к нему на квартиру. Поэтому комод теперь не его, а общий. С Пашей у него в последнее время всё на двоих стало — и эмоции, и секс, и часы, вместе проведенные. Это более узкие понятие, чем какие-то там комод со шкафом.Они могут и потесниться. От еды Паша тактично отказывается, а вот на чай соглашается с удовольствием. Сумку он оставляет в комнате, пнув её лениво в сторону шкафа. Разберет после, наверное, покидает что куда, а остаток довезет, как время с желанием появятся. До нужной даты чуть меньше недели, найти лишние пару часов можно. С бабулей медиум договорился ловко. Произошла рокировка — одногруппник Паши, тот самый Макс, который звонил ему, когда они у Кикира тогда валялись — решил съезжать с вонючей общаги и искал квартиру. Ему было всё равно, где жить, лишь бы не с двумя парнями-соседями. На мозг Личадееву про них он постоянно капал, жаловался и ругался, что жизнь с ними невозможна. И так полтора года протерпел, закидоны их терпел, грязь, несамостоятельность, антисанитарию и прочее. По рассказам, они даже мылись раз в три-четыре дня, про стирку вспоминали, когда одежда заканчивалась полностью, а носки, старые и вонючие, не надеть в n- нный раз. Произошел обмен года. Паша с бабушкой сам переговорил, что вместо него одногруппник жить будет с шестнадцатого числа. Он чистоплотный, хороший, привычек вредных тоже не имеет. Вот только комната Пашина наверняка всю паранормальщину его в себя впитала, и как там Кочетову житься будет — вопрос открытый. Но тот жаловаться не планировал, своя комната намного лучше крошечного свинарника на троих. Это уже вопрос другой. Одну бабайку в мир иной отправили, шестерок поменьше и того точно назад воротят, если кто постучаться надумает. — Так как вы познакомились? Ну, с Альтаиром этим? — задает вопрос Юра, когда они на кухню присаживаются, чтобы покурить и чай попить, полюбовно наприветствовавшись так, что проветривать открывать пришлось. Знакомый позвал Пашу, как выяснилось, на обсуждения всего пиздеца с самого начала и до конца. Посидели они вроде нормально — Паша не особо распространялся, но сказал, что всё окей, пошли пивко загасили и разошлись. — Это самое странное знакомство в моей жизни, — Паша прикуривает и пепельницу к себе поближе двигает, — я вообще ничего не рассказывал тебе про это. Это был первый курс еще, весна, что ли. Тепло было, короче. Апрель, вроде, год назад как раз. Жизнь у меня насыщенная, меня угораздило в больницу попасть. Это был пиздец просто. — Не понравилось? — ухмыляется Юра. Он был тем самым счастливчиком, который в больницах не бывал никогда, кроме каких-то травмпунктов при драках с особо тяжелыми последствиями. И даже операций никаких не было. Тело его девственно и невинно перед врачебной помощью. — Почему, понравилось, — Паша подбородок почесал и дым выдохнул, — особенно понравилось блевать трое суток подряд с еды их здешней, — Юра несдержанно хохочет, а медиум его убийственным взглядом одаривает, — у меня как будто оздоровительный пансионат ромашка для крольчатины был, а не лор-отделение больницы на Васильевском. Питание три раза в день, и всегда в нем есть капуста с морковкой сухая, зачастую пища только из них и состоит. Но суть не в этом. — А что болело? — Уши застудил серьезно, — медиум вздыхает и затягивается, видя, как Юра слушает заинтересованно, даже не курит почти, — без шапки ходил, решил, что тепло уже, — Музыченко глаза суживает, и вспоминает, что Паша и сейчас без шапки скачет, — но я не о том вообще. Лежал я там долго, недели три вышло, потому что осложнения постоянно какие-то начинались, плюс я отравился потом еще как раз, в инфекционное попал, — тот вздыхает вновь тяжело, — я болезный монополист, если какое-нибудь бинго дадут, где надо проблемы со здоровьем вычеркивать, я весь лист зачеркаю. И вот. В какой-то из дней, когда я в инфекционном валялся, меня переебнуло прямо. Я ж рассказывал, как я вообще на «Лицедеев» вышел? — Юра кивает. Он помнит, рассказывал, — вот прям также. Мне пощечину будто дали, я аж с кровати подскочил, чуть не вывернуло меня прям там. В коридор выглянул — ничего особенного, коридор отделения, пост медсестринский, и санитар как раз у палаты соседней стоит, полы намывает. Уж не знаю, кто он там, врач, медбрат, уборщик, но одет он был прям по-санитарски. Нечто среднее между медбратом, короче, и санитаром. Не знаю. Это не так важно. — Это он и был? — догадывается Музыченко и тоже сигарету в рот берет. — Ага. Альтаир и оказался. Тогда я не знал этого. Он на меня посмотрел так, что я аж назад в палату нырнул. Остальные сральщики-блевальщики спали, это утро было раннее, поэтому никто мне не удивился. Но я на заметку его себе взял, потому что, ну… — Паша замялся. Всё мистическое и паранормальное ему сложно было объяснять даже на пальцах, — у меня все чувства прям на него обострились. След, как вот тогда от Сони в театре, к нему вел, всё на нем сконцентрировалось. Я очень надеялся, что вновь его увижу. Раз работник отделения этого — наверняка и завтра тут будет. Но хуй, не пришел он ни завтра, ни послезавтра. Меня уже обратно в лор перевели, потому что вместо левого уха правое воспалилось, а еще и на гланды всё пошло после, так и совсем я след этот потерял. Короче, весело было. И дальше — лучше, — медиум ухмыльнулся, — я отделение все потом перебудил целых два раза, две ночи как раз подряд. Медсестры думали, может, у меня отек в мозг уже пошел, раз я дурниной по ночам ору так, но нет. Кошмары мне такие яркие приснились, что я даже проснуться не мог, всё метался пиздец, пытался сон с себя скинуть, но нихуя. Снилась мне дичь лютая, девочка какая-то маленькая, санитар этот. И девчонка эта в одном из снов вызывала кого-то, я не видел. Она игрушку крупой какой-то набивала и пальцы колола. Увидев это, я тут же понял, что действовать надо. Я не знаю, что мной руководило в тот момент, я спокойно ведь мог хуй положить и выписаться через три дня, но всё равно рискнул. У окошка дышал открытого, в ухо воду ледяную лил. Короче, всячески ситуацию ухудшить пытался, лишь бы на подольше остаться, — Юра неодобрительно зыркнул, но рассказ не перебил, — и это сработало. Задержался я еще на недельку в отделении, и потом то ли судьба услышала, то ли еще кто-то. Опять меня переебнуло, и я как давай бежать. Чуть салат свой капустный на пол не опрокинул, — Музыченко уткнулся кулаком в лоб, сдерживая смешок. Действительно, не больница, а кроличий питомник, — в коридор выбегаю и он на посту стоит, папку какую-то на стол кладет. Шанс такой просрать нельзя было, я за ним кинулся. Я понимаю, что со стороны это дико наверняка выглядело, но вот так и дальше сидеть и ждать я не мог. Я уверен был, что девочка то ли дочка его, то ли еще кто. Родственница в любом случае, — Паша выдыхает дым через нос и голову запрокидывает, его путь до потолка прослеживая, — ты Альтаира не видел, там вопросов в нации не возникает. Я девчонку увидел и тоже понял всё. Они похожи были очень. Ну и вот. Подскочил я к нему и стою. Рот разинул и не знаю даже, что сказать. Мне так стыдно было, ты не представляешь, — Юра, к сожалению, представлял, — ну и я в лоб пошел сразу. Рассказал, что видел, что мне приснилось. Девочку, во что одета была, на тебя похожа. И что делала, всё в подробностях. Комнату ему описал в деталях всю, чтобы он не подумал, что я выдумываю. Попросил посмотреть вещи её, она наверняка не спрятала бы их далеко. И знаешь, что я у него в глазах увидел? Страх. Просто ужас лютый. — Он тебе по ебалу не дал? — Был уверен, что даст. Но он просто ушел молча и в ахуе, пальцем у виска покрутив. Решил, видимо, что я ебанутый, со мной говорить даже не стал. — Я бы тоже не стал, — честно отвечает Юра. Он бы еще и вмазал, может быть, если к нему с такой чушью подходят. А если не вмазал, то отправил бы гулять в пешее прогулочное эротическое до ближайшего населённого полового пункта не самыми ласковыми словами из своего арсенала, — и… дальше что? — Он сам меня нашел через через три дня, — хмыкает Паша, — как будто специально тоже ждал меня, пока я один буду. И как раз у туалета поймал. Бледный весь, злой, глаза дикие. Спросил, откуда я знаю. Ну я повторил всё, слово в слово буквально. Сон, все дела. Кошмары. Не верит — у медсестер спросить может, они две ночи на крики сбегались, привязывать меня хотели, чтобы я не буянил. Ну и вот. — Что — вот? — непонятливо Музыченко спрашивает, брови изломав. — Стоял пыхтел, пока меня слушал, за грудки взял потом… Короче, пиздец он злился на меня и не верил мне до последнего. Аргументы у меня такие же были, что с Сашей. Раз я душевнобольной или вру тебе, то откуда я знаю всё? Спрашиваю еще потом, мол, совпало всё, нашел? — медиум хмыкает и снова курит, — нашел, само собой. Это сестра его. Ей одиннадцать было, вроде, и она в интернете прочитала про игру какую-то, которая духов вызывает. Чушь собачья. Будь у меня сестра или брат такие — я бы руки с мясом вырвал. Этот Альт с нее чуть шкуру не спустил, когда она ему рассказала всё, как есть. Ну и я передал ему, что это всё сжечь надо немедленно, пока не поздно еще. Там не особо дух злобный, но если заиграться — и девчонке пиздец, и Альтаиру, и всем в квартире той. Ну и всё. Он съебался от меня примерно с таким же посылом, как и в первый раз, а на следующий день, что ли, меня выпустили на свободу, наконец-то. Мне повезло, что он на тот момент в морге просто медбратом был, которого зачастую шпыняли туда-сюда за делами какими-то мелкими. А то так бы и не встретились, — Музыченко кивнул, переваривая информацию. Интересно. Юра и не думал даже, что с Альтаиром этим они так сошлись. Любой другой вариант представлял, но не такой. Хотя реакция, судя по всему, у него бурная была именно потому, что Паша тогда позвонил ему не по пустяку. И понятно уже, что случилось какое-то новое мистическое дерьмо. — А почему ты сказал тогда, что он тоже что-то умеет? — задает Юра вопрос, который его беспокоит. Паша смотрит непонимающе и сигарету тушит, — ну, помнишь, когда ты звонил еще ему тогда, первый раз. При нас. В гримерке моей, — ах да, это было именно тогда, когда Музыченко в залупу ушел на медиума из-за того, что он запизделся. Было дело, было дело. — Феноменальная память у тебя, — ухмыляется аккордеонист и бычок в пепельницу вдавливает. Юра засматривается на это и сам сигарету ко рту подносит. На кухне дымно и расслабленно, хорошо так. Пахло сигаретами и вечерней весенней прохладой, из окна потянувшей, — сны яркие очень были. Это ощущалось. Если бы не это, я бы, скорее всего, может, и не почувствовал ничего. Я не знаю, как тебе объяснить это… Я просто почувствовал, и вон, глотку рвал, выл на весь этаж. Да и когда он первый раз на меня посмотрел в коридоре тогда, меня аж дернуло, будто щелбан дали. Он либо не осознавший себя медиум, либо потомственный кто-то еще. Там точно что-то примешено. Хуй его знает, — Паша вздыхает и прекращает насилие над несчастным хабариком, — но это уже совсем другая история… — Ты абсолютно прав, — кивает Юра, — совсем другая. Вводить его в курс дела не собираешься? — на это медиум головой мотает и нос чешет краем пальца указательного. — Он скептик жуткий. То, что творилось тогда, он едва принять смог. Поэтому пусть он и дальше не знает ничего. Посмотрим, чем это закончится. Думаю, что если вдруг что, он ко мне первым делом и обратится, — Паша невесело улыбнулся, а потом вздохнул, — сначала он вообще в штыки жестко принял, поверь, еще сильнее, чем Кикир тогда. А потом сам позвонил. Как номер узнал — я тоже не знаю. Наверное, в отделении нашел, у медсестёр попросил. Там уже встретиться позвал, обсудить. Но даже тогда до последнего принять не мог, все злился и ругался. И в остальные встречи тоже. И квартиру я их смотрел на предмет активности паранормальной… — То есть, моя реакция еще нормальной была? — ухмыляется Музыченко, проглотив последние три фразы. А он, когда увидел изнанку все этого, всего лишь напился. Других вариантов у него не было. Нет, были, конечно, но Юра пошел по пути наименьшего сопротивления. Перебрал немного, поспал, денек походил поругался на себя, и успокоился. А потом как-то само всё началось и покатилось с такой скоростью, что даже с корабля бежать было поздно. — Ангельской, — отвечает Паша честно и улыбается, заставив и Музыченко уголки губ поднять. А потом пальцы к пачке протягивает, видимо, решив еще одну раскурить.***
Окончательный Пашин переезд случился как раз к шестнадцатому числу, если быть точнее — четырнадцатого. И Юре с утра не верилось, что это реально могло произойти. Еще месяц назад, как раз месяц назад, он не думал даже, что такая ситуация в теории осуществится сможет. Они тогда с бабайкой боролись усиленно, не до того было. И не до «чуфффстф» никаких, как Юра их называть любил. А сейчас уже можно, раз на горизонте нет иных проблем, кроме лени при раннем подъеме на работу. Паша вещи перевозил в три этапа. Первые два были только на тряпки и личное что-то, будь то приблуды медиумные, то учебники, то гель для душа, то просто барахло из шкафа. Личадеев обожал такое дерьмо, ничего с собой поделать не мог. Побрякушки какие-то, браслеты, мелочевка разная, гирлянды, магнитики. У него отдельная коробка с ними была, и расставаться Паша не пожелал. Еще в одной коробочке поменьше фантики были. Пашка хвастался, что всё сладкое коллекционирует по одному экземпляру. Упаковки от шоколадок порезанные, фольга от конфет. Коробка забита была почти до верха. Самым важным был последний этап. Паша привез Муху со всеми его вещами — и лоток, и игрушки, и корма пачка. Сам кот явно испытывал недовольство от очередного переезда. Как в квартире у Музыченко оказался, сразу пошел свою территорию исследовать бесстыдно. Из комнаты в комнату ходил, нюхал, а потом, чтобы показать свою важность, беспардонно на кухне нассал, когда Юра им ужин разогревать пошел. Муха, кажется, был в восторге от содеянного, ушел лизаться на диван, хвостом вильнув, а вот Музыченко не мог назвать себя счастливым. Паша, увидев, что тот начинает кипятиться, убрал всё сам и чмокнул в щеку, чтобы совсем недовольство сбить. Успокоился Юра почти сразу. Ну написал и написал, подумаешь. Животное же, к новому месту не приучено еще. Не понимает ничего. Это не человек, которому на словах объяснить можно. Намного радости прибавил их первый совместный ужин без мысли о том, что надо куда-то торопиться. Завтра среда, и учеба у медиума будет до вечера. И после пары Паша поедет не в коммуналку свою, а к Юре домой, уже окончательно и насовсем. У Музыченко даже в голове это не укладывалось пока. Теперь даже и время искать для встреч не надо, оно будет всегда. Всегда можно пойти валяться и не думать, что надо успеть до закрытия метро. Да и другими вещами можно будет заниматься, не переживая о том, что надо куда-то прятаться и уходить. В гримерке обоюдный акт ипсации хорош тем, что он в гримерке, но рано или поздно устаешь уже и дверь закрывать, и вести себя потише. А тут кричи — не хочу. Они выпили по бутылке пива, пока плов доедали, сидя в полутемной кухне. Пловом это было назвать сложно, так скорее, просто рис с мясом, но и такое блюдо для Юры было вершиной его кулинарных способностей. Перебивался он полуфабрикатами и тем, что готовки особой не требует. А тут, вон, Паша приезжает, надо уже удивить чем-то. Не так важно, что тот вечно голодный и всеядный, дело не в этом было, Музыченко просто хотелось хоть что-то приятное сделать, потому что Паша время своё полностью на него отдает. Ездит к нему именно, а не наоборот, хотя Юра пару раз и приезжал. Понял после, что такое сидеть до вечера, а потом на горящей жопе домой лететь, чтобы успеть и на метро, и лечь пораньше. Через минут пятнадцать ужина лениво на кухню ввалился Муха. Осмотрел присутствующих и, мякнув, на табуретку свободную запрыгнул. Видимо, тоже есть хотел. Паша встал и миску его взял, чтобы корма насыпать и рядом с водичкой поставить, а Юра же в этот момент к коту руку протянул. Муха смотрел на него обманчиво-доверчиво и ушками туда-сюда дергал. Котов у Музыченко никогда не было, и он не привык совершенно к их поведению. Он считал себя исключительно собачником, никак не кошатником. Но ради Паши он готов и самого тираничного котика вытерпеть, если тот его любит. — Кыся… — бормочет Юра и погладить Муху собирается. Кот ощетинивается и дергается, лапу с когтями вскинув, пугая Музыченко так, что тот чуть на пол не слетает, — кыся злая… — Ты не трогай его лучше, когда он есть хочет, — Паша миску его на пол ставит, и кот, издав протяжное «мря», спрыгивает вниз, — он не пожалеет, лицо расцарапать может. — Мне кажется, что он и без этого может… — заприметил скрипач, когда Муха трапезничать пошел. Перед этим, естественно, корм лапой выкинул и в коридор погнал, — он у тебя бешеный какой-то вообще. — Самый лучший, — умильно отвечает Паша, вновь за еду принимаясь. Смотрит на кота влюбленно, вздыхает тяжело от тоски и тут же заедает её остывшим рисом. Спать они собрались рано, наверное, через часа два. Медиума рубило прилично, поэтому медлить не стали. Юра, в принципе, тоже заебался. А раньше ляжешь — более бодрым проснешься на следующее утро. Наверное. По крайней мере, Юра надеялся. И все еще не верил в то, что Паша теперь не будет кататься туда-сюда. Осознание маячило уже ближе, чем сегодняшним утром, но всё равно пока как-то слишком далеко. Музыченко понимал, что ему просто время нужно, чтобы привыкнуть. Как сказала Аня тогда, еще в марте — теперь уже ничто не будет прежним. Для Юры странным было и то, что Паша теперь никуда не денется. Он сам его позвал к себе, зная, что так обоим будет проще, но пока что осознавал, во что ввязался. Все вещи, которые были припасены в той же ванной на случай, если Личадеев задержится, могли полететь в мусорку, потому что, вероятнее всего, заменятся на его собственные. И Паша тоже себя немного неуютно ощущал. Он теперь не гость, а полноправный житель чужих квадратных метров. Музыченко с упоением наблюдал за тем, как тот, затихнув, туда-сюда молча таскается, будто каждый уголок квартиры никогда не видел. У Юры на душе легче становилось от того, что он не один барахтается в непонятном чувстве начала чего-то нового и неумолимо настигающего. Как-то проще становится, если ты рядом кого-то еще видишь с такой же проблемой. Еще сложнее было смириться с котом. Музыченко перед сном на кухню выперся, чтобы кружки их сполоснуть, так чуть не поразбивал от испуга, когда взметнувшуюся тень увидел. Муха всего лишь с гарнитуры на пол грациозно прыгнул, застуканный не своим хозяином, а у Юры сердце три удара пропустило. Он и забыл совсем, что мурчало теперь тоже с ними жить будет. Котик тоже любил по углам забиваться. Либо углы, либо на Пашу, варианта было два. Особенно Пашу он любил, когда, видимо, надо было ложиться спать. Завидев, как тот укладывается на подушке, моментально на диван сиганул и в ногах устроился. Демонстративно подальше от Юры. Его он, кажется, не оценивал в качестве потенциального владельца. Еще бы, после того как Музыченко его в лётный эротический отправил. — Я сказать хотел… — негромко Паша бормочет, на бок укладываясь и на Юру в полутьме смотря, когда они вроде бы совсем спать собрались. Время уже неумолимо к полуночи спешило. Музыченко глаза раскрывает заинтересованно и мычит, чтобы дать понять, что он его слышит, несмотря на одну голень в заспанности, — короче… — тот мнется как-то неуверенно, и с Музыченко даже сон снимает от заинтересованности. Еще минуту назад был готов провалиться в дремоту тяжелую и вязкую, только глаза закрыв. Но у медиума, кажется, иные планы. Его потянуло на какие-то откровения, — не восприми меня как-то неправильно. Короче. Я рад, что это всё произошло. Ну. Всё, что случилось за последний месяц, — как-то смурно тот бормочет, взгляд от Юры отрывая. Заметил, что тот на него в ответ пялиться стал, — это прям… Прям здорово. Я рад, что у меня есть ты. Надеюсь, ты тоже рад, что у тебя есть я. Я бы ни за что не хотел, чтобы наша с тобой встреча не произошла. Может, много говна было наверчено, но главное, что мы с тобой всё равно вместе в конце оказались. И… — наступает пауза, — ну что? — устало вздыхает Паша, когда видит, как Юра на него смотрит. Лежит, щеку подперев, и глядит умильно-беззлобно. Музыченко едва от смешка сдерживается. Губы поджимает, чтобы не рассмеяться в голос, когда взгляд у медиума совсем непонятливый становится. — Да вот думаю… Паш, у тебя пизда не выросла от таких умозаключений? — Не выросла! — отвечает тот мгновенно и пристыженно. Немудрено после такого-то монолога, — а что, хочешь проверить? — моментально переходит в раздраженное наступление Паша, тон закислив, и видит, как Юра ухмыляется. — Хочу, — он кивает и, не дожидаясь приглашения, рукой под одеяло лезет, безошибочно живот чужой и теплый нащупывая. Заснули они минут через тридцать. Юру после отрубило моментально — голова едва ли успела подушки коснуться, когда они отлипли друг от друга, так он захрапел тут же, погружаясь в беспросветный и темный сон. Спал он крепко, и снилось что-то странное, мутно-тяжелое. Музыченко даже проснуться захотелось несколько раз, до того тяжело было. Потом совсем странное что-то пошло, и Юру будто по плечу потормошили. Не словами только, а шумом фоновым. Над ухом встрепенулось что-то громкое и непонятное. Скрипач сквозь мутный сон не сразу понял даже, что произошло. Он глаза разлепил испуганно и резко, пытаясь в себя прийти, но не допёр в тьме ночной, даже где находится. До Юры не сразу дошло, что шум был вовсе не шумом, а криком. И не во сне, а в жизни. Музыченко, глаза протирая, силуэт Паши рассмотрел. Тот дышал, судя по звукам, тяжело, рядом усевшись. В полумраке квартиры были только очертания — край волос растрепанных, угол плеча. Тишину только дыхание хриплое нарушало, беспокойное и прерывистое. Юра к Паше притерся плечом осторожненько и приобнял, к себе прижав, не понимая пока, что произошло. Но к тому резко захотелось прижаться и разобраться. Уложил его голову на плечо, почувствовав, как остатки сна с него окончательно слетели, мутную голову развеяв. Муха, в ногах у них сопевший, тоже уселся и смотрел заинтересованно, хвостом покачивая. Сверкнувший взгляд Юра даже в полутьме увидел. Видимо, Паша и его разбудил. Скрипач руку протягивает и свет включает. Он по глазам резанул неприятно, и поэтому Музыченко, глаза закрыв, канул в темноту, к Пашиному телу прижавшись плотно. Тот всё еще дышал загнанно, руками все ноги растирая через одеяло, и себя в руки взять пытался. За веками было розово, и Юра глаза открывать не спешил. — Кошмар приснился? — спрашивает Юра осторожно, чувствуя, как в груди нежность расплывается, когда он Пашку обнимает и к себе прижимает. По спине гладит размеренно и лишнего не спрашивает. Медиум кивает запоздало немного, как раз когда Юра глаза распахивает, и носом воздух втягивая. Раздается короткий «мяв» — Муха, оказавшись рядом, пригрел бок между ног их и замурчал тихонько. — Бывает, — сипло отвечает Паша, видимо, с собой совладав, и ладонь сверху на Юрину кладет. Устало лицо протирает, вздохнув протяжно, и смотрит куда-то сквозь комнату. Музыченко его не торопит. Назад не укладывает и вновь ложиться спать не заставляет. По спине наглаживает тихонечко и на ухо тяжело дышит, не собираясь пока что из кольца рук плотного выпускать. — Это просто сон. Что бы ни приснилось. Это ни на мгновение не является правдой. — Бывает, — еще раз бормочет медиум, в Юру вжимаясь. От него будто теплом веяло — и после такого сна неспокойного, полного льда и мути, к нему жаться было самое то. Музыченко только «за» был. Распахнул объятия пошире и подсел ближе, Пашу обеими руками обвивая плотно. Личадеев несколько секунд противиться пытался и в ответ не обнимал, просто плотно притираясь, а потом сдался и ладони на плечи тому закинул. Юра в лицо ему заглянул, чтобы хоть что-то в нем прочесть, но не увидел ничего, кроме растерянности и мрачной пустоты. Тот кота успевает погладить мимолётом и снова в гущу тревожности рухнуть. — Что снилось-то? Паша не отвечает. Сопит угрюмо, брови хмурит, видимо, остатки сна проживает. Юра жалеет моментально, что спросил. Он по спине того наглаживает нерасторопно и ложиться пока что не собирается. Не хочет Личадеева даже подталкивать куда-то. Но Пашу, кажется, отпускает быстрее. Он аккуратно из объятий выпутывается и укладывается назад на диван, подушку рукой подбив. Одеяло до подбородка натягивает почти что и кутается, как ребёнок. Юра рядом сидит в растерянности. Он совершенно не привык к такому. В его жизни случались только его личные кошмары — чаще, чем следовало бы. Он знает, какой это пиздец, он знает, как кроет после, от тревоги на куски раздирая. Сейчас же хуевит только от того, что не знает, чем Паше помочь можно. Себе он обычно помогал питьем обильным и попыткой уснуть с последующей, естественно, неудачей. — Может, водички хочешь? — негромко Юра голос подает, когда Паша на бок поворачивается, ноги к себе поджав. Взгляд у того какой-то совершенно неосмысленный. На вопрос он реагирует смутно — дергает головой непонятно, то ли «да», то ли «нет». И Музыченко всё равно решает сходить. Быстренько, на кухню кабанчиком метнувшись, наливает в стакан воды, тоже хлебнув заодно, а потом в комнату возвращается. Картина не меняется — лицо у Паши потерянное, будто пьяное. Юра даже боится, что водой насильно поить придется. Он как бы и не против, но пограничное Пашино состояние его совсем не радует. На нем вообще лица нет. Но медиум сам руку к стакану протягивает. Осушает быстро, глотка в три, а потом благодарит негромко, на подушку снова откидываясь. Музыченко рядом пристраивается еще через минуту. Гасит свет, вслушавшись моментально в чужое дыхание. Если бы хоть немного дрогнуло, то обратно включил. Паше уже до ручки — тот лежит и в подушку переживает, пальцами комкая краешек. Юра это и в полутьме видит. Он руку под одеяло запускает, натянутое до продольных полос из ткани, и обнимает того, кисть забрасывая настолько, насколько хватает вообще. Подается вперед и в лоб чмокает мокро, ощутив, как Муха между ними нагло протискивается, чтобы поближе лечь и нагреть себе место. Мешает только одеяло скомканное и Юрина рука, Пашу обнимающая. Юра как бы и не против, но как бы и пошел он отсюда в ноги. — Ты как? — решается спросить Музыченко еще через несколько долгих мгновений. — Нормально, — ответ раздается не сразу, — спасибо, — голос у Паши притихший и немного расстроенный. Скорее даже убитый и какой-то неживой. Юра не знает, чем еще помочь может. Внутри всё от отчаяния закипать потихоньку начинает. И от собственного бессилия. Ему хочется к Личадееву максимально близко быть, чтобы разделить все его боли, потому что знает, что тот в долгу не останется. Но не может сделать что-то больше, чем банальные объятия с вниманием. Юра не спит еще долго. Дожидается, пока у Паши дыхание выровняется. По ощущениям где-то часа два прошло молчаливого лежания в объятиях друг друга. Музыченко осмелел и под одеяло чужое полез — ногу с ногой переплел и прижался плотно, рукой свободной тоже вжимаясь. Обвил Пашу, замершего рядом, как змея мышку, и отпускать не собирался. Тот сначала никак не реагировал, а потом тоже ближе притерся. Юра дыханием его наслаждался напрямую — ухо почти что к груди прижал, но чуть повыше, под подбородком. Лежал и ждал терпеливо, пока тот задышит более размеренно, и в собственных мыслях тяжелых купался. И только тогда, поняв, что тут уснул, хоть и наверняка беспокойно, позволил себе глаза закрыть и заснуть следом.