Четверг у Юры начался сумбурно и громко. Сквозь утренний сон, ожидая будильник, он слышал ужасные звуки дрели. Где-то явно была стройка. Скрипач отмахнулся, подумав, что соседи с девятого опять ремонт затеяли. А потом подскочил на кровати, распахнув глаза. Какой, блять, девятый этаж? Он в театре живет, никаких тут соседей и в помине не было.
Через пару минут шум заглох. К этому моменту Юра уже успел подняться на ноги и заставить себя выйти из душной комнаты в холодный коридор. С отоплением опять беда — приходится изо всех сил кутаться в свитер с футболкой под ним. Для полной картины осталось только подштанники с начесом натягивать. Сегодня стало еще холоднее, температура опустилась до минус пятнадцати. Зима вернулась, к сожалению или счастью — непонятно.
Когда Музыченко вывернул в общий коридор, ведущий к сцене в одном краю и лестницам — в другом, непонятная возня затихла совсем. Подозрительные звуки раздавались, предположительно, с третьего этажа. Артист, обняв себя руками от холода крепче, направился к лестницам, но замер. Было в коридоре что-то новое. Обнаружено оно было в рекордные сроки. В его углу, прямо под потолком, висела камера. Пока что, видимо, нерабочая — красного огонька на ней не было. Провода уходили в стену, а весь пол был в побелке.
«Че к чему?» — лаконично подумалось Юре. Он тупо смотрел на камеру, еще не проснувшись окончательно, около минуты, а потом продолжил путь на третий этаж. На лестнице он сталкивается с рабочими. Их было трое, в рабочих костюмах и с инструментами в руках — у каждого по громадной сумке. Они спускались вниз и были более выспавшимися, чем ощущал себя скрипач. Скомкано поздоровавшись, Юра кивнул им и ускорил шаг. Дверь в рубку звукаря была распахнута и радушно приветствовала гостей. У неё было не очень прилично натоптано и грязно. Следы тянулись туда, откуда скрипач и пришел.
Заглянув в комнату, парень тут же убедился в том, что работнички постарались и здесь. Прямо у окошка, смотрящего на пока что пустую сцену, висела еще одна камера. Провода от неё тянулись ниже к микшерному пульту — куда-то туда и втыкались. Рядом с ним замерли Серговна и Вечеринин. Девушка залипала в какие-то документы, видимо, на установку и прочую ерунду, а звукарь пил кофе, сидя на стуле.
— Доброе утро, — хрипло бормочет Юра, почесывая подбородок. На его голос обернулись оба, — а что тут происходит? И на втором этаже.
— И на первом, — успокоила его Анечка, отложив папку в сторону, — установка камер. Я заказала их некоторое время назад.
— Поздновато как-то, — действительно. Из будки доска пропала, остальные приблуды тоже, туда явно никто не явится. Скрипач осознал сказанное не сразу, но, кажется, еще более сонному Димке было на это абсолютно параллельно. Какое такое «поздно»? Для него еще слишком рано, чтобы осознать, какое «поздно».
— Не мои проблемы, — Никитина развела руками и вновь взяла документы. В рубке было ощутимо пыльно и очень грязно. Кажется, уборщиц надо вызывать с пометкой «очень срочно», — я заказала, привезли только сегодня. И установили, как видишь, тоже, — от тактичных комментариев по поводу «поздновато» она воздержалась. Дима спал, но не факт, что совсем, — сегодня уже заработают. Если нет, Кикир разберется, как придет.
— Мастер на все руки, — уклончиво зевает Юра в кулак и выходит из рубки в еще более холодный коридор. Лучше бы с отоплением разобрались, а не с ненужными камерами.
Аня выходит за ним следом и тихонько прикрывает дверь — Вечеринин оставался на стуле вне времени и пространства. Кофе остывал на столе. Спать хотелось просто ужасно не только звукарю.
Развеяться удалось только к обеду, когда репетиция пошла на разгон. Спросонья Юру даже пальцы не слушались, не держа ни смычок, ни сам инструмент. С кофе стало чуть полегче, работать стало хотеться активнее.
Выходные стремительно приближались, с ними — и время репетиций. В предстоящих концертах роль была почти что самая главная, идущая через все представление, и поэтому и слов, и игры у него было невероятно много. На сцене Юра забывал обо всем. Для него это было отдушиной — на ней он совершенно другой человек. Более свободный, открытый, не имеющий никаких рамок, надевающий маску кого-то другого. Или, наоборот, её снимающий.
В какой-то момент Музыченко краем глаза замечает, что в зале появляется Паша. Был он не один. Шел он почти что под ручку вместе с Рулевым. Тот ему что-то увлеченно рассказывал, активно жестикулируя, а медиум тупо кивал, создавая иллюзию внимания. Вот он — идеальный пример отношений друг с другом. Вадим поглощает, а Паша отражает — но как-то неуверенно, с ленцой.
«Спелись голубки», — первое, что приходит ухмыляющемуся Юре на ум, когда эти двое поднимаются на сцену. Направлялись, видимо, то ли в будку, то ли в мастерскую. В руках у обоих были какие-то небольшие, но явно тяжелые коробки — скрипач видел, как Личадеев иногда морщился, перенося вес больше на какую-то определенную руку. Пройдя мимо Юры, — видимо, всё-таки в мастерскую — Вадим подается вперед, с широченной улыбкой бросаясь пожимать другу руку. Паша же просто лаконично кивнул, но всё еще как-то устало и лениво. Если Музыченко уже пришел в себя и спать не хотел, то медиум, кажется, еще досыпал и был где-то не здесь. С момента погружения в сознание Игоря прошло уже несколько дней, вряд ли его тяжелило именно это.
День так и прошел. Репетиция, перерыв на покурить и пообедать, продолжение репетиции, репетиция, репетиция. К вечеру Юру уже тошнило от этого слова и от его сути. Скрипач вернулся в гримерку, сжимая в руках инструмент, с желанием протянуть ноги в прямом смысле этого слова. Энергия за день растратилась почти до конца. Помочь могли две вещи: сон или ебание мозга кому-нибудь. С первым придется немного повременить, а вот второе оказалось очень даже возможным.
Зайдя в гримерку, Юра даже замер. Слишком неожиданно. У окна на полу сидел Паша, перекладывая вещи в рюкзак. На футляре от аккордеона лежали какие-то тетради, сменная футболка, сложенная достаточно аккуратно, что удивительно, а не скомканная. Услышав хлопок двери, медиум подскакивает на ноги. Из рюкзака стремительно выпали нож и бутылка с водой. Упали они аккурат возле его ноги в зимнем ботинке. Даже если бы и на него, то обувь, скорее всего, смягчила бы удар.
— Привет, — смущенно здоровается он и наклоняется к упавшему, — я тут это… Мы реквизитом занимались, я частично тут зашел его оставить, — около аккордеона на полу виднелось странное сооружение, напоминающее гору из барахла, — тащить домой неудобно, а Вадик уже уехал.
— Да забей ты, Господи, — махнул рукой Юра и подошел поближе, осторожно укладывая скрипку на стол. Около подгрифника сегодня артисту удалось рассмотреть несколько неглубоких царапин. Это его невероятно расстроило. Он пылинки с неё сдувает, откуда тогда какие-то неисправности? — оставляй тут все, что понадобится. Я всё еще у тебя в долгу, — Личадеев закатывает глаза так сильно, что зрачки полностью пропадают. Наверное, он видел мозг в данную секунду, — ладно-ладно, не заводись! — скрипач, хохотнув, примирительно поднял руки и подошел к окну, замерев около медиума, — чё как?
— Да потихоньку, — говорит он, пожимая плечами, и выпрямляется на полные ноги. В рюкзак летит почти пустая бутылка воды, а вот с ножом он что-то медлит. Юра останавливает на нем взгляд. Без ножен. Просто нож — так, как он и есть. Тот самый, с которым к нему ворвались в квартиру некоторое время назад, — сам как?
— Живём, — удовлетворительно кивает Музыченко, отвечая лениво, будто всё это выяснение — лишь формальность. Нож скрипач видит плохо — друг стоит полубоком, — заебался. Скорее бы воскресенье уже.
— Ага, — отвечает ему Паша и сжимает рукоять сильнее, собираясь убрать оружие в рюкзак.
— Стой! — Юра, не выдерживая, без капли такта переваливается за Пашино плечо, вглядываясь в нож в его руках. На рукояти, помимо обычного рисунка, высечена была какая-то надпись. Такого языка скрипач не знал, но мог предположить, что это латынь. Музыченко уже давно было интересно, что это за нож такой. Сейчас как раз очень удачный для этого момент, — а чего это такое у тебя на нем написано?
— А… — ответил тот как-то заторможено, — надпись.
— Ну я вижу, что не таблица умножения, — Музыченко дружелюбно пихает медиума в бок. Кажется, они уже были на той стадии отношений, что артист мог себе это позволить. Ну или это он так считал. Он даже называть его про себя и для других начинал «Пашкой». Свою любовь Юра выражал именно так — в желании касаться и назывании как-то иначе, чем просто по-сокращенному имени. Личадеев улыбнулся.
— На латинском. «Memento quod est homo», — зачитывает он почти тут же. Читалось всё почти так, как и писалось, — банально и глупо. Но мне нравится, — Паша повернул голову и увидел полный заинтересованности взгляд. Кажется, эти слова Юре ничего не дали. Уроки латыни в школе у него не преподавались, — «Помни, что ты человек». Действительно, банально. Но спасает… В трудные времена, — он усмехнулся. Как там было? То, что снизошло к нам из потустороннего мира, всегда слабее, чем мы сами? Для обычного человека — может, и нет. Но для медиума наверняка. И ведь он тоже человек. Или дело здесь совсем не в этом.
— Красиво, — кивает ему скрипач и возвращается в исходное положение. В помещении стало чуточку теплее: есть вероятность, что Анечка разобралась с отоплением, надавив на кого надо. Но до жарких тропиков гримерке было далеко — пешком до Саппоро и обратно, — а откуда у тебя такой? Ну, нож. Ты сам вырезал надпись?
— Купил на аукционе, — врет Личадеев, вздохнув, — очень понравился. Надпись — да, сам высекал. Это был интересный опыт, — он дернул плечом и убрал нож в рюкзак, застегнув молнию. Что-то внутри Юре подсказывало, что говорить Паша на эту тему не хотел. Поэтому чуть меняет вектор беседы.
— Слушай, я всё спросить хотел, — скрипач мнется. Лицо у медиума никак не меняется — такое же будто расстроенное и усталое, — но мы просто не пересекались никак, а на телеграфию вообще времени нет, — Личадеев понимающе кивает, — во вторник, когда ты к Игорю ходил, — звучит ужасно, — ты после пробуждения сказал кое-что. Это было «Почему… Нету…». Что ты имел в виду? Чего не было?
— Не знаю, — честно отвечает Паша после нескольких секунд паузы и поворачивается не полубоком, как стоял до этого, а нормально — лицом к лицу, — я пытался что-то откашлять. Оно резало глотку. Будто в горло попало, подавился чем-то, что ли.
— И при чем тут Игорь?
— Самому бы знать, — тот усмехнулся, — это то, что он ощущал в ту секунду. Страх, холод, бьющееся сердце и нехватка воздуха. Задыхался и трясся. И это всё, что я знаю, — в комнате повисло неудобное молчание. Юра осматривает друга с ног до головы, а потом сужает глаза.
— Ты какой-то… Дерганый, — выдавливает скрипач из себя, — и грубый. Будто отвязаться от меня пытаешься. И выглядишь в целом неважно.
— Я… Прости, — Личадеев морщится и протирает лицо рукой. Его смущение Юра смог почувствовать на себе в ту же секунду, — устал что-то. Всё в порядке, — Музыченко едва заметно кивает. Как-то проведя на репетиции весь день, он даже по чисто внешним признакам выглядел лучше, — пойду я. До завтра, — спешно прощается Паша, пожимая ему руку, а потом натягивает лямку рюкзака на плечо, — отдыхай, — ничего сказать вслед скрипач не успел. Медиум упорхнул в коридор быстрее, оставляя Музыченко наедине с собой. После его ухода в гримерке стало тихо и пусто. Юра опустился на диван со вздохом. Лезть с тапкой на тараканов Паши наверняка бесполезно. Он начинал закрываться еще сильнее. Вон, пожалуйста — только сказали, что он странный, так тут же заднюю дал, беззастенчиво смывшись. И жизнь — это не «Манчкин», здесь у него удачная смывка и без «пяти» и «шести» на кубике.
Экспертом в психологии и психологической помощи Юра не был — да и медиум уже ушел, — поэтому он просто укладывается поудобнее с мыслью, что пора бы идти умываться и спать. Он тоже сегодня невероятно устал. Пусть Личадеев остынет и выспится — хотя бы попробует, а завтра они поговорят еще на свежую голову.
К этой мысли Юра вернулся прямо перед сном, когда четверг формально перешел в пятницу. Он не мог заснуть уже полчаса, ворочаясь на одном месте. В какой-то момент возня стала слишком громкой, на что скрипач моментально получил подушкой по голове от Анечки. Тактика бесшумного боя, не иначе: он даже не слышал, как она приподнималась. После этого Музыченко стал поспокойнее и вертелся тише. А в конечном итоге всё-таки не выдержал.
— Ты видела Пашу сегодня? — спрашивает скрипач, стараясь, чтобы голос был максимально незаинтересованным. Будто о погоде спрашивает. Вопрос был глупым. Серговна сталкивалась сегодня с ним уж точно больше одного раза. В ответ полусонная девушка мычит утвердительное «угу», — он сегодня какой-то заебанный, — эта фраза мало подходит под описание «незаинтересованно».
— Ага, — вновь мычит та, но глаза, судя по всему, приоткрывает, — сам не свой. Дурак.
— Почему?
— Ну… — она говорит это с неохотой, — есть у меня одно предположение. Подтвердить не могу, поэтому только предполагаю, — её последнее слово утопает в зевке. В гримерке было темно. Даже из окна луна не светила — спряталась куда-то, — скорее всего, ходит за
грань. Что-то выяснить пытается.
—
Грань… Это? — задает вопрос Юра, кажется, уже догадываясь. Картинка перед глазами всплывает сама: зрительный зал, пальцы Паши на серьге, кровь из носа, — то, что он тогда посмотреть пытался? — со стороны Никитиной вновь раздается утвердительное мычание. Она опять начинает засыпать. Какой-то убаюкивающий разговор получается.
— Постоянно это делать категорически воспрещается. Карается… — ведьма хмыкнула, — здоровьем. Изнутри тебя это выжирает. Аналогию проведи с общением с кем-то — силы-то тоже уходят, их надо восстанавливать. А тут всё энергозатратнее намного. Никакие из вмешательств во что-то потустороннее не являются безопасными, без последствий. Это аксиома. Ну, а про
грань я вообще промолчу. Он пытается практиковаться в этом, но в итоге хоронит себя сам. Во всем надо знать меру. Экспериментирует дома, когда на это требуется не так много сил — ну, чтобы его после не выбрасывало из
грани, а на деле тратит еще больше. Опять же. Это просто предположение и предчувствие, — предчувствиям Серговны Юра доверял как ничему другому. Она же всегда права. А вообще как-то Аня ну слишком оживилась для полуночного разговора. В такие моменты она была разговорчивее, чем днем. Или это просто магия ночи — в ней все переговоры имеют особый шарм и оттенок. Утром ты уже не такой. Солнце взошло, наступил новый день, все переживания темнота унесла вместе с собой.
— Дурак, — соглашается Юра. Он тоже хочет выяснить, что происходит, закончить это всё как можно скорее. Но распутать этот змеиный клубок не так-то просто, как казалось сначала. Все ниточки приводят туда же. На рожон скрипач всё равно не лезет — плавали, знаем. Ебанет так, что мало не покажется. Прямо как на трансформаторных будках пишут: «Не влезай, убьет!». Паша же либо не умел читать, либо не отличался сообразительностью. Скорее всего, второе. Похвально, что он хочет поскорее разделаться с этим, но не таким же способом, — а ему совсем нельзя таким заниматься или просто дело в частоте? Я не особо шарю.
Анечка ему не ответила ни через пять секунд, ни через тридцать. Музыченко прислушался, открывая глаза. Судя по дыханию, всё-таки уснула. Юра тоскливо вздыхает и переворачивается на другой бок, подминая подушку под руку. Спокойнее ему не стало. И сон тоже отказывался его навещать.
***
— Ты, бля, криво делаешь! — раздается голос Рулева из-за стола. Сегодня он встал не с той ноги. Сегодня была пятница — предпоследний день подготовки к воскресным парным концертам. В этот раз их было два — днем и после него поближе к вечеру. Работы не прибавлялось, но и меньше не становилось. До восьмого марта оставалось несколько недель — целых две с половиной, и в праздничный день ожидалась целая серия концертов практически на все выходные. Концертов, естественно, разных, — Кто ж тебя учил-то так, ё-мое!
Паша страдал над оригами. К приближающемуся празднику всем девушкам в зале — и не только, но об этом представительницы прекрасного пола пока еще не знали — было решено подарить по красной розе и оригами в виде голубя. И не того типичного, которого все тут же представляли в голове, а более сложно организованного. Собрать птицу у медиума не получалось даже под чутким руководством Вадима. Их нужно было сложить ну просто огромное количество: все билеты на праздничный концерт были проданы, посетителями театра в основном были женщины. Так что рассчитывать приходилось на число мест в зале.
— Я не могу, — сдается Личадеев и откладывает мятую бумагу в сторону, — это реально не моё.
— Рукоделию в школе не учили? — хмыкает Вадик.
— Да какое рукоделие! Единственное, что я могу из рукоделия, — это дрочить.
Юра, сидевший не так далеко на стуле, поперхнулся чаем, засмеявшись именно тогда, когда жидкость потекла в горло.
— Даже здесь можно извлечь какую-то пользу, — важно ответил ему Рулев, отставляя кружку с кофе и возвращаясь к расчесыванию париков. Кашель скрипача прекратился, — так что давай-давай, дел у нас еще по горло!
Медиум вымученно стонет и берет в руки еще один лист. Каждый занимался в мастерской своими делами. Юра отдыхал первые пять минут за весь день репетиции, пил чай, откинувшись на стул. Из зала он не выходил, поэтому Вадиму было даже как-то стыдно заставлять его что-то делать. Кикир сидел чуть подальше на импровизированном пуфе-кресле с ноутбуком и занимался обработкой фотографий с предыдущего концерта. Кажется, нанимать на это всё добро надо было человека с хоть каким-то знанием дела, потому что фотки получались ну очень простецкими. Не то чтобы прям плохо, но можно было и лучше. Давать в руки фотоаппарат каждому свободному — не самое классное дело. Но с этими выходными всё было уже решено. Анисимов, скрипя зубами, согласился с Мустаевым на тему отдать фотоаппарат свободному Паше. Тот, правда, еще об этом не знал, но Даня обещал сказать «как только, так сразу». Кикир вообще чувствовал себя обделенным. Сначала Юра начинается общаться с Личадеевым, а теперь еще и Вадим. Как-то слишком внезапно никому не нужный человек заднего плана начинает вливаться в их коллектив. Что будет дальше — аж страшно.
— Ужасно… — жалуется медиум куда-то в воздух, пытаясь загнуть бумагу. Та, судя по всему, режет его уже не в первый раз.
— У меня сегодня низкая пропускная способность на слова, поэтому давай ближе к делу, — Вадик с корнем выдирает клок волос из какого-то парика с тяжким вздохом. Явно на выброс.
— Почему у меня так много работы? — Паша тоскливо вздыхает, всё еще пытаясь собрать голубя из розовой бумаги, — я вообще-то актёром устраивался, а не подмастерьем.
— Скоро будет меньше, — успокаивает его Рулев, принимаясь за ярко-рыжий парик, который кто-то свалял так, что тоже проще будет выкинуть, чем расчесать.
— Не будет, — тоскливо отвечает Личадеев и замирает. У него родилось нечто похожее на то, что ему костюмер и объяснял. Даже дышать на это творение больше не хотелось. Оно обещало развалиться при легком дуновении ветерка.
— Раз ты у нас сегодня нарасхват, — бормочет Кикир, не отвлекаясь от ноутбука. Юра, сделав глоток чая, слышит в его голосе некое подобие обиды. Ревности, — Вечеринину тоже помощь нужна была, он хоть кого-то просил на выручку. Я бы сам помог, но дел дохуя, дедлайны горят. У него там беда полнейшая, что-то полетело из аппаратуры. Только Дане не говорите, пожалуйста.
— Скоро я, походу, тоже полечу куда-то, — отвечает ему Паша и поднимается на ноги. Быть в компании того, с кем он хорошо общается, приятнее, чем с Сашей, от которого раздражение чувствуется даже на расстоянии, — а когда надо? — косой голубь посмотрел на него с такой тоской, с которой обычно смотрят брошенные в детдоме дети.
— Как можно скорее.
— Ты еще вернешься! — Вадим тыкает в него пальцем, грозя второй рукой с расческой, будто кулаком, — с тебя еще как минимум десять голубей на сегодня! — Паша закивал с самым честным лицом и выскользнул в коридор, пока ему вслед не полетело еще несколько жизненно важных заданий.
Юра за всеми их разговорами следил молча. Отдыхал. Реплик в спектакле у него было слишком много, на репетиции он говорил ну просто постоянно, поэтому сейчас наслаждался покоем, глотая теплый чай.
— Я тогда тоже пойду, — скрипач осушил кружку и отставил её в сторону, — а то у меня уже время поджимает. Спасибо, Вадик, сочтемся, — Рулев кивает ему, и Юра выходит в коридор. Время действительно поджимало, он как-то не рассчитал. В планах было догнать Пашу и поговорить — выглядел тот все таким же усталым, с залегшими синяками под глазами, — но свободных минут уже не оставалось. След медиума простыл, а сам он уже наверняка был на полпути к Диме, если не в самой рубке. Подниматься туда Музыченко себе позволить не может, поэтому, вздыхая, поворачивает в другую сторону к проходу на сцену.
***
В кабинете у Серговны удалось встретиться всем троим уже ближе к вечеру. Вечно голодный Паша уплетал драники со сметаной, привезенные девушкой из дома, сидя у стола, а напротив него сидел Юра, попивая кофе. На ночь — не самая лучшая идея, но хотелось ему кофе с молоком просто смертельно сильно. Собрались все здесь почти что случайно. Анечка заманила медиума едой, а скрипач просто посидеть пришел, проветривая мозг после репетиции. Каждый, в целом, продолжал заниматься делами в силу своих возможностей, вот и пересеклись в одних стенах. Если задуматься, то всё походит на очень чётко расписанный план по сбору супер-команды на переговоры. В целом, именно это сегодняшним вечером и ожидалось. Юра напомнил девушке утром о ночном разговоре, и она решила не медлить. Чем быстрее они поднимут этот вопрос, тем быстрее всё разрулят. И если ночью Аня лишь строила предположения, то с рассветом заявляла уверенно: Паша лезет туда, куда можно, но не особо-то и нужно. Или нужно, но не с такой силой. Если дверь закрыта, не надо выбивать её силой. Если хозяева не пускают, не стоит с криком «банзай» десантироваться через балкон. Всему свое время.
Так всё и началось: преспокойный обедающий Паша, пьющий кофе Юра, молчащая и думающая Анечка. Беды не предвещало ничего. И это не совсем о том разговоре, который должен был случиться в ближайшие минуты.
— Ты мне сам всё расскажешь? Или мне из тебя клешнями вытягивать? — резко начинает диалог Никитина после молчания, закидывая ногу на ногу. Юбка с разрезом частично оголила бедро. Личадеев разводит руками, намекая на то, что рот у него сейчас занят, и продолжает уплетать картофельные оладья — судя по всему, догадывается, — ничего-ничего, когда-нибудь они закончатся. Кушай спокойно.
— Что ты хочешь от меня услышать? — вымученно произносит аккордеонист, дожевав. Сегодня на нем была его любимая шляпа, которую он дважды успел потерять за эту неделю. Или где-то забывать. Очки чаще всего покоились где-то дома или в очечнике в рюкзаке, поэтому от своего привычного стиля он немного отошел, — где я нагрешил сегодня, да?
— Именно так, — хмыкает Юра, и друг удивленно смотрит на него. От кого от кого, а от него он такой подлянки не ожидал, — расскажешь нам, какие ты там расследования проворачиваешь за нашими спинами?
— Да какие расследования! — медиум так возмущается, что даже отодвигает от себя контейнер с драниками, — я… я просто…
— Просто что? — устало спрашивает Никитина и подъезжает ближе к столу, — почему ты занимаешься тем, что формально калечит тебя и оставляет без сил?
— Если мне это дано — значит, я могу этим пользоваться, — упрямо стискивает зубы Паша. Юре хочется потрепать его по голове, как обиженного ребёнка. Напоминал аккордеонист сейчас именно его. Большая редкость. Обычно Паша на словах казался старше, чем он есть, — и я не понимаю, почему вы сидите без дела! — он повысил голос, — я делаю хоть что-то. Вдруг это нам поможет?
— Поможет, — кивает Аня, внезапно соглашаясь, — но не таким путем. Если ты так стремительно пытаешься одолеть эту высоту, то ветер снесет тебя еще быстрее. Вот этот твой экспресс-курс не доведет тебя до добра. Ты становишься слабым и уязвимым, Паш, пойми! Ты себя будто на витрину выставляешь, когда мы изо всех сил её заклеить пытаемся. Извини за выражение, но сейчас нагнуть тебя чему-то будет проще, чем отобрать у дитя конфетку. Достаточно будет одного тычка.
— Не будет, — упрямый, блять, дурак, — я знаю, что я делаю.
— Мне кажется, Аня права, — Юра вздыхает и понижает голос для убедительности. Ему совестно катить бочку на друга, но девушка была абсолютно права. Медиум выглядел усталым, его состояние не менялось с самого вторника. Вялый. Раздраженный. Сам не свой, — мы не хотим тебе вредить, пойми ты наконец. Не говорим не делать так. Я верю, что это нам поможет, — ведьма вновь кивает ему, — правда верю. Но тебе стоит с этим повременить. Хотя бы не так быстро.
— Вот это ты речь толкнул, ахуеть можно, — Паша опускает голову на выставленную руку, закрывая глаза. Скрипач беззлобно ухмыляется. Видимо, кончились аргументы, — вот только времени у нас нет на это всё, у нас…
— Хватит там топтаться! Заходи давай уже! — громко перебивает его Серговна, цокая. Раздается скрип двери. Юра удивленно расширяет глаза и поворачивает голову на шум. На пороге её кабинета застыл Кикир. В руках он держал открытый ноутбук. До сегодняшнего вечера он обещал доделать сразу несколько афиш и, собственно, сразу их показать. Дедлайны почти сгорели — как он сам сказал. Вот и пришел. Все проблемы могли бы решиться отправкой фотографий девушке по почте или социальным сетям. Но Анечке так не нравилось. Она любила оценивать любую работу в живую, чтобы сразу высказывать критику или одобрение. Истинная женщина, — я тебя ждала. Показывай.
Анисимов преодолевает расстояние между дверью и столом за несколько секунд. На Юру он смотрит с каким-то недоверием, смешанным с вызовом. А вот Пашу еще с порога одаряет взглядом, полным недоумения. Медиум откашливается и возвращается к своим остывшим, но не менее вкусным драникам. В кабинете повисла до ужаса неудобная тишина. Ноутбук ставится на стол девушки, разворачиваясь к ней экраном. Тишина становится еще более гнетущей. Кикир еще раз посмотрел на молчащего Юру, потом — на Пашу и отвёл взгляд совсем, стараясь больше вообще не глядеть в их сторону.
Через несколько долгих секунд Анечка кивнула. Непонятно было, сделала она это искренне или чтобы отвязаться, но Саша кивнул ей в ответ и забрал ноутбук со стола.
— Очень здорово, — бросила она ему напоследок. Кикир улыбается в проеме, еще раз бегло осмотрев комнату, а потом закрывает за собой дверь. Юра открыл рот, чтобы прокомментировать ситуацию, но Никитина приподнимает палец, намекая этим на то, что надо молчать. Тишину в комнате нарушал только скрежет вилки — Паша злобно доедал драники. Прошло около двадцати секунд, когда ведьма все-таки заговорила и этим самым подтвердила самую страшную догадку Музыченко.
— Он подслушивал, — выдала она негромко, отведя взгляд от двери. Медиум замер с вилкой у рта, посмотрев на Юру. А Юра посмотрел на него. Но не искра, не буря и не безумие — в глазах друг друга они увидели смешанные эмоции из раздражения и смятения.
— Что-нибудь мог услышать? — отвечает Паша еще тише. Естественно, не договаривая «что-то не то».
— Вряд ли, — девушка мотает головой, — стены тут не из картона. Наш разговор ну очень хорошо было слышно вначале, а потом Юра стал говорить тише. Он слов не разобрал, скорее всего. Но может быть, что смог.
— Класс, — Музыченко вскинул брови, — и что делать?
— А что делать? — ведьма вздохнула, опуская локти на стол, — не думаю, что он сделал это специально, конечно…
— Но неприятный осадочек всё равно остался, — закончил скрипач за неё и откинулся на стул. Досадный вечер, испорченный небольшой руганью, стал еще хуже буквально за несколько секунд. Вряд ли Анисимов действительно подслушивал специально, но кто его знает… Почему не постучал сразу? Почему сразу не зашел? Почему стоял, блять, и слушал чужие разговоры, совсем его не касающиеся? Кажется, Никитина это почувствовала и вовремя остановила Пашу, которого могло понести на то, что точно выдавать нельзя. Ради блага Саши, не ради их.
Спор был замят. Ругаться никому больше не хотелось. Паша молча доел и один раз икнул — Серговна на это поставила ему кружку с водой. А Юра просто сидел, уткнувшись взглядом в потолок.
— Если он, не дай Бог, играет против нас, то в ближайшее время определенно случится пиздец, — бормочет Никитина, тяжело вздыхая, — сдаст нас, если что-то понял. Или если не понял тоже.
— Наша шайка-лейка выглядит ну очень подозрительно, — Личадеев вымученно закрывает глаза и кладет подбородок на поставленную руку, — как только вижу нас — сразу желание настучать откуда-то вылезает. Особо некому, а прям хочется. Слишком разные мы для тех, кто нас знает.
— Про это я и говорю, — ведьма ухмыляется, — мне даже интересно, что будет завтра. Нам остается надеяться, что делал это он всё из самых искренних побуждений не мешать нашей ссоре, — они замолчали.
— В такие моменты я понимаю фразу «Даже у стен есть уши» как никогда раньше, — вздыхает Юра наконец, когда молчание затягивается. Верить в то, что Кикир к этому всему причастен, не хотелось от слова совсем. Внутри всё стягивалось в крепкий узел, когда он начинал об этом думать. Ну, а что? Друг детства. Юру знает. Игоря знал, тоже лично. С остальными был знаком только по рассказам самого друга. От этого всего Музыченко хотелось блевать. Просто отвратительно. Складывается всё очень ладно.
— Твоя мысль интересна, — Серговна встает из-за стола, — я о тебе, Паш. Ну, что мы разные. Не общались мы ровно до инцидента с Юрой, а потом все пошло по одному месту.
— Да по пизде все пошло! — выражается Музыченко со своего места. Все еще было тяжело. Личадеев посмотрел на скрипача с каким-то дурацким сожалением в голубых глазах. И с уважением.
— Можно и так, — она кивнула, — план такой. Возвращаемся к истокам. До того дня мы вообще никак не светились вместе — то есть именно с Пашей, — Анечка поясняет, — так и продолжаем действовать. Пусть это будет нам предупреждением. Мы проебались уже один раз с доской той, а может быть и два, если Саша играет не за нас. На людях сокращаем абсолютно всё общение. Мы великие слепые и глухие, никого не знаем, никого не видим, никому ничего не скажем.
— Даже швейцарские часы сейчас охуели, — хохотнул Юра, скорее, как-то истерически и перевел взгляд на настенные часы. 20:27. Кофе в кружке закончился уже давно.
