***
Наверху грохотали пушечные ядра. В углу камеры стояла дыба – стол с валиками, утыканными шипами. Хаускомтур Конрад прошёлся взад-вперёд, остановился и поглядел в глаза Грете: – Скажи мне, куда можно исчезнуть из осажденного замка? И как потом вернуться обратно? Где ты всё-таки была две недели? – Я не хочу врать вам, мой комтур. А правде вы не поверите. – Один кнехт видел, как ты падала со стены с арбалетным болтом в спине. Мы считали тебя погибшей. Каким образом тебе удалось выжить? И почему тебя потом нашли у конюшен невредимой, с целым доспехом? Грета молчала. – Хорошо, – потёр ладони Конрад, приоткрыл окованную свинцом дверь и крикнул: – Кнауф, неси верёвки. – Подождите, я расскажу, – вскинула руку Грета, – только сама не понимаю, взаправду со мной чудо случилось – или всё морок. Она сдвинула брови и начала через силу: – В тот июльский день мы бились на стене Нижнего Замка. Я уложила ударом наискось ливонского бородача и рванулась к приставным лестницам – добивал обычно Флоренц, оруженосец. Но он не успел, скрестил фальшион с татарской саблей, а ливонец сумел одной рукой и зубами взвести арбалет. Болт прошил броню, вошёл мне в спину. А потом… Помню, я падала, рёбра разрывало болью. Земля воткнулась в грудь, как копьё. Уже теряя сознание, заметила, что к животу ползёт толстый корень – сам ползёт, вылезает из грязи, и другие за ним. Корни окутали меня с головы до пят. Через миг вокруг оказался просторный коридор со светильниками. Повсюду трепетали на сквозняке нежные росточки, веяло грушами и земляникой. Я пошевелила рукой в перчатке, под ней звякнуло: рядом валялся арбалетный болт. От ран не осталось и следа, мне удалось встать, поднять меч. Мимо пробегали странные белые насекомые, как капля по форме, но с муравьиными ножками. В стене напротив открылось круглое окно. За ним серел наш оружейный склад, солдат вёл под уздцы взнузданного коня, пахло сеном. Я влезла в это окно и очутилась в замке. Мне показалось – прошло не больше десяти минут после падения, куда девались две недели – понятия не имею. Выслушав Грету, Конрад поглядел ласково, сладко улыбнулся: – Как некрасиво, девочка. Рассказываешь байки своему начальнику, который полностью тебе доверяет? Через низкий дверной проём протиснулся здоровяк Кнауф в зелёном колпаке и с мотком верёвки. Деловитой рысцой пробежал к дыбе, начал наматывать снасть. – Так всё и было, – скрипнула зубами Грета. Но комтур улыбнулся ещё шире. В её плечи впились пальцы солдат, потащили к шипастым валикам, Кнауф распахнул кандалы…***
Грета вскочила на ноги, тяжело дыша. Сон? Сон. В трёх шагах рокотал водопад, казалось, небо валится на землю. Живот трепетал от гула, звенели пластины брони. Слева вверх поднимались уступы, их затянула трава с листочками не больше пфеннига. Свешивались гибкие ветви, бугрились стволы плюща. Раздвигая лианы, пробивался ключ. Водяная взвесь закрыла небо. И – никого. Грета сняла шлем с навершием-ладонью. Веяло сладко и тонко: где-то рядом цветёт шиповник. Она обнаружила на себе полный боевой доспех, белое сюрко и ножны с мечом у пояса. Ничего себе, откуда? Отстегнула нагрудник, проверила внутренний карман куртки. Заветный папин мешочек! Пять волосков Святой Анны, их же отобрали перед казематом, как?.. Правое бедро уже не болело, хотя его задел луч призрака в недавнем бою. Вспомнилось марево белого огня, грохот. Грета не могла выжить. Значит это – рай? –Бриан! Одо! – позвала она. – Поль! Фед! Густав! Ответа не было. Звала снова, бросала и бросала имена с обрыва, как бросают гальку – нет, жемчужины по одной, единственную нитку перед тем, как кинуться в омут. Всё равно найду. Доспех давил на плечи, рубашка промокла, по подбородку стекал пот. А представь, как тяжело братьям ордена сражаться в Палестине? Терпи. Надо выяснить, что за место. Если это чистилище – где братья? Если рай – где святые? Лязг отдавался эхом при каждом шаге. Перебираясь с уступа на уступ, она опустилась к самой воде. Квадратные валуны на поверку оказались гладкими брусками дерева. Дуб? Нет, гораздо крепче – кинжалом не проковырять. Вода собиралась в чашу, похожую на сердце, перетекала вниз, к следующей купели. Каскад водопадов тянулся дальше и терялся среди зелени и облаков взвеси. Четыре года Грета не плавала. Хотя река ластилась к самому замку, завлекала, как пышная цветочница, поглядывала из каждого окна. Грета откинула кольчужный капюшон, развязала подшлемник, подошла к зелёной стене. Стену увивали старые лозы, душистый виноград свешивался гроздьями размером с барана. Каждая виноградина – словно яблоко, запотевшая, сизая. Избавившись от перчатки, Грета сорвала одну, стёрла пальцем пушок из капелек и надкусила: сочно и сладко. Даже косточек нет. Вторая перчатка угодила за пояс. Надо бы руки помыть. Волны отражали зелень и сталь, качались; у дна скользили мальки. Каштановые волосы слиплись прядями, длинные не по Уставу. Где порез на лбу? Туда же угодил осколок кирпича? А вода-то – тёплая! Рвать виноград, пахнущий причастием, и нежные жёлтые груши с плотной корочкой, выплёвывать в ладонь твёрдые катышки. Длинные капли-плоды гнули к земле ветвь, росшую прямо из гладкого уступа. «Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия». Откровение Иоанна Богослова. Значит, всё-таки – райский сад? И что теперь, вечно питаться фруктами? Поверхность скалы, полированная, в древесных разводах, вдруг начала вспухать. Проклюнулся пупырышек, вроде сосца, вытянулся в росток, из его пазух полезли бутоны. С громким потрескиванием от черенка валились чешуйки. Грета отскочила, рукоять кинжала тут же прыгнула в ладонь. Как оранжевые маки так быстро распускаются, загибают лепестки, сбрасывают их? Завязи вытягивались, розовели. Да это говяжьи колбаски! Пошёл запах, от которого рот наполнился слюной. Плоды поджаривались внутренним теплом, исходили паром, под кожицей вспухали пузыри шпика. Что сегодня за день? Пятница кончилась, наступил праздник. Грета начала читать молитву, но наспех, то и дело сглатывая. Не утерпела до конца – сорвала одну колбаску. Горяча. Надкусила – о, этот сок! Как на Рождественской ярмарке, только палочки не хватает. Тут же был сломан прутик, очищен от листиков. Умяла штук пять колбасок, пока не вспомнила о воздержании. А когда вспомнила – ещё три. В нескольких шагах обнаружилась ветка с булочками из тонкой белой муки. Как же в детской песенке поётся, «Граф работать не пойдёт, хлеб на клёне не растёт»? Ерунда, растёт! Пахнущие сдобой шарики, бок присыпан пудрой, на нём – колючие припёки. Двух булочек вполне достаточно. Ну, последнюю. Со склона падала струя, пушистая, словно конский хвост. Грета хлебнула из горсти пару раз, потом подставила рот. Ледяная вода окатила шею, полилась за пазуху, от неё немел язык. Оглянулась – по-прежнему никого. Расстегнула наручи. Как же без помощи снять латы? Пришлось порядком поизвиваться, но наконец избавилась от них, потом – от кольчуги, от пропитанной потом, задубевшей куртки и мокрой рубахи, от ботинок с острыми носами и липких портянок. Тёплый воздух гладил голую спину, в воду ступить было боязно. Призраков не испугалась, а тут трушу! Грета рассмеялась сама себе – и нырнула. О, как же хорошо! Дно скользкое, в иле, течение сносит. Мыло бы… На середине чаши показался лист, выгнулся, капли скатились с ворсинок. За ним – второй. Между листьями просунулся бутон и начал раскрывать по одному тёмно-розовые лепестки. Водяная лилия! Грета подплыла ближе, выдрала из середины коричневый брусок с густым запахом дёгтя. Кто это, интересно, угадывает все её желания? Бог или дьявол? А если… Если на самом деле она стала призраком и бредёт сейчас по подземелью, а всё вокруг – морок? Брр-р, холодно. Надо скорее разыскать братьев, где они тут. Или хоть кого-то. Смыв с себя полвоза грязи, три вылазки и четыре года тренировок, Грета подтянулась на берег, выкрутила волосы. Она уже даже не удивилась, что у склона растёт куст с огромными мягкими листьями, которые словно ватой покрыты и отлично заменяют полотенце. В самый широкий Грета завернулась, будто в простыню, и вытянулась. Как же она устала. Древесина согревала спину, водопад рокотал, ветерок едва касался. Спать, только спать… Нельзя, надо сначала найти братьев… Потом, всё потом… В Каминном зале качались тени, из галереи тренькали лютни и арфы. От резной колонны расходились веером лепестки потолка, она вздымалась, словно пальма Палестины. За витражами лил дождь. Пиво исходило пеной. После спора, кто выше прыгнет через коня, после праздничного ужина – никому не хотелось двигаться, один Пьер де Шато пел балладу о лорде(1). – Эх! – вздохнул Бриан и закинул мощные руки за голову. Мягкий свет сглаживал хищные черты, и оспинки на смуглом лице словно пропали. – С таким доспехом, какой я добыл в последней вылазке, да на верном Скалике – что не сражаться. Встретиться бы на утоптанной земле с местными выскочками! – А ты уже всё покаяние отбыл за поединок с фризом? – невинно спросила Грета. Братьям ордена не дозволялось биться на ристалище, только по разрешению комтура. – Отбыл, да мне с тех пор ещё за пять схваток назначили. Зато как я тогда бедолагу из седла выбросил, копьё в щепки! – причмокнул Бриан. – За такое можно месяцок походить в веригах. – Кидать перчатку гостю замка – злостное нарушение Устава. – Он первый напал на Одо, я заступился. – Ага, напал. После шутки о бледной моркови из Фризы, которая подмёрзла на прусских морозах и не лезет обратно в землю. Братья захохотали. – Мне ту шутку про морковь, – заметил Одо, – пришлось раз двадцать повторить, да потом ещё растолковать, в чём соль. Я перчатку у фриза чуть не силой стянул! Всякий христианский рыцарь готов собственный плюмаж съесть, лишь бы не драться с Брианом. А вот шляхтич спесив, как петух на заборе, и богат, как лепрекон. Полякам козу покажи – тут же дюжина перчаток в тебя полетит. Это не тот водянистый кисель, что едет к нам из Фландрии, Англии и Рима. – Эх, – снова вздохнул Бриан, – поскакал бы я по этой жирной земле, добыл бы себе и славы, и возы драгоценных доспехов, и табуны отборных коней. В Кёльн бы вернулся богаче братца, даром ему отец всё имение оставил… – Ты дал обет, – укорила Грета, – а мечтаешь о светской славе и земной роскоши. Конь твой с панцирем принадлежат ордену, как и ты сам – Деве Марии. Наша жизнь миг, блаженство вечно. И войдёте в Царствие Небесное… – Да, да, – отмахнулся Бриан. – Грешные мысли, знаю. Нет! Глупая, смертная плоть – не смей спать! Грета распахнула глаза, волна дрожи прошла от шеи до пяток. Что-то щекотнуло запястье. Встать! Не получается, как будто кандалы на кистях рук и лодыжках. Она приподняла голову: глянцевый корень переползал голую ногу, словно змея – сучок. Корень утолщался на глазах, выпускал отростки, которые скользили под колено и дальше. На лоб легла шершавая полоса, мягко придавила к земле. Чувствуя, как лозы огибают локти, Грета заорала, рванулась – и не смогла даже плечи оторвать, их тоже держали. Поймали! На минутной слабости, на греховной тяге. Грета плакала от злости. Рай, да, конечно! Сама сняла латы, бросила меч. Лист-полотенце развернулся. Побеги струились по животу, как ручейки, разделились на рукава и окутали груди, коснулись сосков – раз, другой, ещё. Они щекотно спускались вдоль позвоночника, гладили подмышкой, сжимали бёдра пупырчатыми пальцами. Соски стали острыми от прикосновений. Зелёные уступы поплыли, подёрнулись розовым. Облака разошлись, и в просвет стало видно совсем не небо – глянцевый деревянный потолок с набухшими каплями, которые срывались, падали на живот, в ямку у шеи, затекали в пупок. Наконец, Грета поняла, что с ней делают. Обет давала, а тут!.. Она скинула сладкое оцепенение, скомкала и отшвырнула его. От яростной попытки вырваться кожа на рёбрах порвалась, из-под деревянных пут брызнула кровь, боль исполосовала тело. – Я тебя разрублю! – закричала она в потолок. – Кто бы ты не был – человек, поганый бог или дьявол – покрошу на мелкие куски! Со стороны уступа раздался голос, похожий на скрип сломанной берёзы: – Прости. Ты вся слишком напря-аженная, хотелось тебя рассла-абить. И вообще тебе поло-ожено спать. Поспи, так легче будет. Хочешь ещё води-ички? Острый лист с ложбинкой тыкнулся в подбородок, полилась роса. Но Грета до рези сжала губы, лишь бы ни капли больше не попало. Стряхнув подлое питьё, прокричала: – Уйду? Кто ты? Что за место? Где братья? Обдирая волосы о живые кандалы, она повернула голову. У валуна сидел безбородый монах в зелёном балахоне, лет пятидесяти, с обиженно загнутой книзу верхней губой. – Какие ещё бра-атья? – проскрипел он. – Это место – только для тебя. Древо, необъятное хранилище умений и навыков. Ты прошла Испытание, значит, достигла высот мастерства в своём деле, и теперь станешь частью Древа. Да это не монах – где у него крест?! Мерзкий жрец, друид: по капюшону вьётся золотая вышивка, руны и солнца. Побеги окутали уже лицо, заползали в нос. Вспомнился бой под замком Рагнета, как жмудины в звериных шкурах стаскивают Пьера де Шато с коня. Как певец становится кровавым месивом… Грета собрала всю свою ненависть к проклятым язычникам и крикнула путам: – Убирайтесь! Прочь от меня! Неожиданно побеги послушались – отпрянули в стороны, приникли к полу. Грета вскочила, подхватила меч, бросила ножны. Друид не успел встать – только уклонился влево, так что удар пришёлся по его боку, разрубив надвое овальный кошелёк. Из кошелька вывалились разноцветные шнурки, пластинки с угловатым узором. Кажется, где-то уже видела подобное? Конечно. Мертвецы, там, в туннеле. У них внутри, вместо кишок и костей, тоже оказались верёвочки и диски. – Ты демон, хозяин призраков? – выплюнула Грета и приставила лезвие к узкой груди друида. Тот изменился: вместо жреческой хламиды на нём висел свитер с чёрным единорогом, но не это было самое поразительное. Из свитера торчала голова лося без рогов. Кисти рук покрывала коричневая шерсть, стёртая на сгибах. Друид, широко раскрыв глаза, уставился на клинок. Он нащупал остатки кошелька и проблеял: – Ты слома-ала мой фильтр восприя-аатия! – Где братья, живо говори! – крикнула Грета, нажимая на меч. По свитеру начало расползаться алое пятно. – А-а… Где ты их последний раз видела? Она пожевала щёку, отвела взгляд. – Мы шли по туннелю под рекой Ногат. Фед схватил золотую мокрицу, та его укусила, и он стал призраком из металла. Потом в призрака превратился Густав, за ним – Поль… И Бриан с Одо. Я, помню, тоже начала превращаться, но туннель обрушился и… Как я оказалась здесь? Отвечай! – Э-э, полегче со своей железякой! – взвыл лось. – Пока не уберёшь её, ничего не скажу. – Чтобы ты снова принялся колдовать? Нет. –Пу-рр. Кинь мне образ, как выглядели твои призраки. – Чего? – Представь их. Сложно забыть золотые шлемы-маски с «ручкой от чайника» наверху. Слоистую броню, которая становилась прочнее после клича врагов «производится усовершенствование»… Из глаз друида полыхнуло зелёное пламя; фокус мог стоить пленнику жизни, Грета еле удержала руку. – Тихо! – вскрикнул он. – Я всего лишь соединил наши разумы – считал картинку, иначе как тебе помо-очь? – Ещё один трюк… – процедила Грета. –Успоко-ойся. Вы встретились с кибер-созданиями. Они проникают на планету и превращают всех людей в себе подобных. Не пойму, правда, почему у них оказалась композитная броня… – Какая? – Композитная. Похо-оже на… Так, в твои времена к нанотехнологиям мог относиться только малый кузнечный молот. Похоже на дугу лука, которую склеили из четырёх пород дерева, роговых пластин, оленьих сухожилий и тысячи чертыханий. – Это призраки заставили Феда грызть камни? – спросила Грета, опуская меч. – Ка-амни? А, куски метеорита, в котором прилетела личинка? Твой товарищ тогда превращался в кибера, и ему требовались железо с силикатами. Если использовать только ткани человека – броню не построишь. – Господь помог мне их одолеть. – Киберы вели себя по станда-артной схеме, – пояснил лось, потихоньку пытаясь отползти. – Как только они обнаруживают уязвимость в своей конструкции, тут же её устраняют. Но на апгрейд уходит время, а иногда время – именно то, что решает исход боя. Конечно, будь у них мейстер, который продумывает тактику, тебе не удалось бы победить. А для создания мейстера нужен тот, у кого мозг достаточно пластичный – например, ребёнок. Тебе ведь шестнадцать?.. Клинок вновь уткнулся в единорога: – Хватит болтать, язычник! Где мои братья? Я жива, значит – их тоже можно вытащить. Друид сильнее загнул верхнюю губу, дёрнул погрызенными ушами. Наконец, ответил: – Если только вернуться в про-ошлое. Древу доступно любое время и место, где есть растительная жизнь. Представь, куда тебе на-адо, – и оно перенесёт, но… – Проводить ваши поганые обряды? – презрительно фыркнула Грета. – Это против Бога. – Не нужно никаких обрядов. Я передам тебе знание, как открывать порталы – взамен обещай меня не протыкать. Грета перехватила рукоять в левую руку и сжала запястье. Воспользоваться языческой магией? Отмолишь ли подобное преступление? Бернар Клервосский говорил: «Никакое дело, совершенное во имя ордена, не является грехом». Но во имя ордена ли сейчас действует Грета? Или – по прихоти? Какая разница. Надо вытащить братьев, а потом уже думать о собственном спасении. Она убрала клинок и сказала: – Давай твоё знание, старик. Друид поднялся. Из глаз его снова полыхнуло зелёным, и в голове Греты завертелся водоворот образов. Диск пыли в темноте. Ягода черники, которую макнули в сливки. Шарик из огня и дыма. Гладкий снежок, на нём проступают синие пятна, несутся навстречу – прорва воды. Прозрачные существа со жгутиками. Зубастые чудовища выше леса. Голый дикарь. Ракета. Ногу Греты что-то слегка кольнуло, как будто овод ужалил. Она открыла глаза: кругом копошились те самые белые насекомые-капли, о которых она рассказывала в темнице, словно бусины для великанши. Пятеро из них уже сидели на голых лодыжках Греты и втыкали тонкие хоботки. Мышцы от укусов немели. Она попыталась стряхнуть тварей, оторвать – бесполезно, те забрались ещё и на локти, на грудь. Друид отбежал к увитой лозами стене. Он плавно взмахивал руками, как будто нагребал в кучу нечто невидимое. Подчиняясь этим движениям, волна белых существ хлынула на Грету, облепила по плечи. – Вот так, вот так, – приговаривал лось. – Жизнь Греты фон Таупадель прожита, личное время поджимает. Твоя память перейдёт к Древу. Ты очистишься от неё, снова станешь ребёнком и войдёшь в другой мир, другое время. Новый Путь ждёт. Бусины теснились, рассаживались, кололи хоботками. Было не очень больно, но под рёбрами ледяным комком вспухал ужас. Это всё? Конец, тьма? Уколов уже не чувствуется, тело одеревенело. Жизнь кончилась? Чушь – где жизнь вечная?! Ярость взметнулась, словно пламя над соломенной крышей. Грета видела внутренним взором белёсых бестий, каждую из них. – Прочь! – крикнула она. – Изыдите в ад! Судорога прошла по спине и до кончиков пальцев: так оттряхивается пёс, вылезший из воды. «Бусины» разлетелись в разные стороны. Грета воздела меч и ринулась к язычнику. Тот ещё водил руками, пытаясь собрать трусливое войско. Но твари замирали, на шаг не добежав до неё, будто натыкались на преграду из праведной ненависти. Клинок сверкнул дугой, разя лосиную башку. Однако друид вжался в стену, лозы расступились перед ним – и сомкнулись, приняв на себя удар. Грета рубила ещё и ещё. Живот секли ошмётки, бедро обдавали брызги, обрывки лиан оборачивались вокруг ног. Она остановилась. Щепки падали из развороченной стены, бежал сок. Враг исчез. Вдруг пол под ногами качнулся, задрожал. Вздрагивали уступы, подскакивали мелкие камешки, поверхность воды покрылась рябью. Начался ливень. «Бусины» засеменили прочь тараканами, они карабкались по головам друг друга, пытаясь быстрее убраться подальше. От разруба в стене шёл стон. Он не звучал, а просто был – словно человек раскрыл в крике рот, и ты не слышишь ничего, но знаешь: ему больно. Грета подобрала ножны, вложила меч. Толчки усиливались, вода катилась под ноги, плакучие ветви подскакивали, будто перья на шлеме лихого наездника. Что происходит? Друид говорил: они сейчас внутри Древа. Может, это огромное существо, и оно проглотило Грету, как мифический кит – пророка Иону? И теперь трепещет, почувствовав рану. Не попытается ли оно раздавить вредное насекомое, которое посмело кусаться? Отвесные склоны начали изгибаться, по ним прокатилась волна, другая, повсюду шмякались плоды и валились кусты. Крик пульсировал внутри черепа, бился раненым голубем о виски. Когда в стойло к лошадям пробрался хорёк, они всхрапывали, метались, норовя снести дверь. Потом прибежал конюх, стал негромко приговаривать, похлопывать мокрые бока, обнимать вытянутые, нервные шеи – и животные вскоре фыркали, жевали сено. Вдруг, тут надо так же: скорее успокоить «кита»? Грета погладила щербатые края, как бы пытаясь их сомкнуть, тихонько запела «Аве Мария» – только мелодию. Из древесных жил хлестал сок, в нём играли разноцветные искры. Собрала лианы, положила возле разруба. Тот начал стягиваться, лозы выпускали новые побеги, закрывали месиво из щепы. Боль надо убаюкать, укачать, как младенца: тс-сс, тс-сс, сейчас всё пройдёт, проходит, прошло. Крик затих, уступы перестали вздрагивать, вода отхлынула к обычным берегам. Грета села на валун в изнеможении. Её трясло. И лишь тогда осознала – она абсолютно голая.