Рукописи не горят

Из дневника Михаила Булгакова 28 декабря 1917 года Я уже почти месяц, как нахожусь в гостях у своего дяди в Москве. Иногда помогаю ему с делами по дому, а также с проведением операций, когда ему бывает нужна запасная пара рук. Не сказал бы, что меня впечатлил данный город: он сер, скуден и не за что зацепиться в нём. Повсюду бродит какая-то безмерная тоска, от которой становиться тошно. Огромное количество обрушенных и обгоревших домов, которые пострадали после октябрьской революции. Люди здесь такие же чёрствые, лицемерные и неестественные, как и в Киеве. В них нет ни капли искренности и простоты. Видел в их взгляде лишь зверство и пустоту. <…> Однако, всё-таки нашёлся один человек, который сильно отличался от остальных. Он, словно пылающий огонь, притягивает к себе и ошеломляет. Его небесно-голубые глаза выражали ту самую свободу и простоту, которая не была свойственна другим, а его пшенично-золотистые кудри так и навевали ощущение какой-то детской наивности и простодушия. С самого начала я понял, что он не из Москвы. Это было понятно, только раз взглянув на него. Он сам подошёл ко мне после его выступления на сцене. Лучезарно улыбается и смеётся. Мне показалось это странным, но я решил не говорить ему об этом. Лишь хмурюсь ему в ответ. Так я и познакомился с великим поэтом Сергеем Александровичем Есениным. 3 февраля 1918 года Сегодня я снова вернулся в Киев к моей жене Тасе. Она поприветствовала меня очень пылко: обнимала, целовала, говорила, что сильно скучала и беспокоилась о том, как мне жилось в Москве. Она всегда была очень экспрессивной и любвеобильной. Я не особо разделял её чувств, но всё же рассказал о своих впечатлениях, о работе дяди и о том, как я встретил популярного поэта современности — Сергея Есенина. Она слушала меня с упоением и радостью, но почему-то я увидел в её взгляде некие ревностные нотки. Не могу сказать, почему она так к этому отнеслась, ведь мы с ним перекинулись лишь парой слов, и навряд ли встретимся вновь. И всё-таки я не особо могу понять женщин, и что творится в их головах. 10 февраля 1918 года Сегодня я получил телеграмму. Оно было довольно потрёпанным, немного помятым, но вполне читаемым. Адресатом данного письма оказался тот, кого я не ожидал, казалось бы, увидеть. «С. Есенин» — так он подписал себя. Писал о том, что хочет встретиться снова и пригласить на литературный вечер, где будет большое количество народа, и в том числе другие поэты и писатели. Первое, что пришло мне в голову, так это то, откуда он мог знать мой адрес и то, куда именно нужно отправлять телеграмму, а второе — это то, почему именно я, ведь я даже писателем, как таковым не был. Нет, я, конечно, пытался творить, но ничего серьёзного не выходило. Да и к тому же, мы едва знаем друг друга. Откуда такое внезапное внимание к моей персоне? Ответить я, конечно, не представлял себе возможным, но ради какого-то литературного вечера я ехать в Москву обратно не собираюсь. 29 февраля 1918 года Сегодня меня пытались отправить военным врачом в белую армию, но у них ничего из этого не вышло, к счастью (или к сожалению). Прослужил всего один день, после чего меня благополучно отстранили. Но надолго ли? Жена снова встретила меня тепло и с душой. Я же её поприветствовал привычно сухо, устало, но терпимо. Пишу сейчас из своего дома в Киеве. Не могу понять, почему первое, что приходит в голову, так это то, хорошо ли всё у этого мальчишки. Он целый месяц не переставал мне писать, даже если ответной реакции не поступало, а сейчас он внезапно исчез. Довольно странно это признавать, но это действительно напрягает. А впрочем, может он просто наконец решил оставить меня, ведь я так ни одного ответа ему не написал. Хотя, учитывая его жуткую напористость, я очень в этом сомневаюсь. Просто надеюсь, что с ним всё хорошо. 17 марта 1920 года Я снова приехал в Москву. Ненадолго, но достаточно для того, что вновь увидеть вокруг безмерную разруху. Казалось, этот город стал более угнетающим, чем тогда, когда я приезжал в первый раз. В лица прохожих я даже не пытался вглядываться, ведь знал, что увижу в них лишь пустоту. Выходя из вагона, я уже чувствовал привычный запах выхлопных газов и нефти. Вокзал был грязным и опустошённым. Киевский тоже грешит этим, но честно скажу, что Московский вокзал более отталкивающий, по своей сути. Везя за собой чемодан с вещами, внезапно я ощутил на себе, что меня останавливает чья-то рука, лежащая на моём плече. Это, мягко сказать, ошеломило меня. Я повернулся в сторону того, кто меня остановил, и какого было моё удивление, когда я увидел привычную золотистую макушку и озорные небесные глаза. Когда я оглянулся на него, он игриво подмигнул мне: — Миша, ты приехал! Слава Богу, я уж думал, что больше никогда тебя не увижу, — сказал он с привычной лучезарной улыбкой на лице. — И Вам здравствуйте, Сергей Александрович, — обыденно холодно произнёс я. Кажется, это немного огорчило Сергея, но в ответ он лишь рассмеялся. — Зачем же так официально? Я же говорил, можно просто Есенин или Серёжа. — Вы говорили, что я могу называть Вас так, как пожелаю. Тем более, мы недостаточно близки, чтобы называть себя так фамильярно, — ещё более резко ответил я Сергей лишь закатил глаза и пожал плечами, всё также прижимаясь ко мне. Я ощущал дискомфорт и хотел оттолкнуть его от себя, но не смог этого сделать, так как сжал меня он через чур крепко. — Ты прав. Ладно, называй так, как считаешь правильным, но можно же тебя называть «Мишей», верно? — с надеждой посмотрел он на меня Я глубоко вздохнул и категорично произнёс: — Нет. Поэт издал какой-то истошный разочарованный вздох, но не стал ничего говорить по этому поводу. Поэтому решил прервать тишину я: — Только не говорите мне, что Вы каким-то образом нашли информацию о новоприбывших из Киева пассажирах и целенаправленно искали меня. На лице Сергея заиграла загадочная ухмылка и он пожал плечами. — Может быть да, а может быть и нет. Кто знает? Я не хочу играть в его детские игры, но мне ничего не оставалось делать, как смириться с этим. — Даже спрашивать не буду, как Вы это сделали. Зачем решили встретить меня? Сергей потупил взгляд, задумавшись о чём-то, но после он всё же ответил: — Ну, разве это не очевидно? По присланным мной телеграммам тебе должно быть известно, что меня ты заинтересовал. Ну, как человек, я имею ввиду. Весь такой загадочный и хмурый. Вот и хотелось провести с тобой побольше времени, узнать получше. А ты взял, и уехал в свой Киев, даже не попрощавшись. Это очень подло, знаешь ли. Обратно в Москву тебя приглашал, и вот мои мольбы были услышаны, ведь теперь ты здесь, и я так счастлив, — он весь засиял, словно лампочка или настольная свеча. Этот маленький огонёк счастья настолько искрился и сверкал, что я даже на секунду потерял дар речи. Я широко раскрыл глаза, а в голове раздумывал о том, что мне стоит предпринять. С одной стороны, было бы очень странно так просто соглашаться на приглашение, по сути, совершенно незнакомого тебе человека, но с другой стороны, я бы соврал, если бы сказал, что меня этот мальчишка не заинтересовал. Хмыкнул и неожиданно снова пошёл вперёд, оставляя Сергея в замешательстве. — Я подумаю над этим. После этих слов, Сергей удивлённо вздохнул, а на лице вновь заиграла улыбка. — Вот как? Тогда… Если надумаешь, приходи в кафе «Стойло Пегаса»! Меня там часто можно увидеть, да и посетители и работники меня уже все знают, поэтому ты обязательно найдёшь меня. Буду с нетерпением ждать! В глубине души я тоже с нетерпением ждал нашей встречи. 23 марта 1920 года Я всё-таки решил сходить в кафе, о котором говорил Сергей. Помещение было небольшим, но довольно стильным и даже вполне презентабельным. На стенах были увешаны стихи и портреты людей, но кроме Есенина, я никого не знал. Казалось, оно было для определённого круга лиц, которые общались между собой и развлекались также вместе. Народу было не так много, всего пара-тройка человек, однако раздавался хохот такой, будто сидело здесь пара десятка. Я фыркнул, и прошёл дальше, к стойке. Там сидел всего один человек, одетый в громоздкое пальто, чёрные очки и серую шляпу. Не могу точно сказать, что он пил, но оно было далеко не безалкогольного происхождения. Впрочем, меня не особо это интересовало, поэтому я отвернулся от него. За стойкой стоял бармен, который разливал напитки по бокалам и, казалось бы, не обращал на меня внимания. Окликнул его и спросил о поэте, после чего тот поднял на меня взгляд и цокнул, ничего не ответив. Я это посчитал, как за личное оскорбление, поэтому даже решил встать и уйти отсюда. Однако меня остановил тот самый незнакомец в пальто, гнусаво заговорив: — Вы ищете Сергея Есенина, уважаемый? Я посмотрел на него с некоторым недоумением, но всё же неуверенно кивнул: — Да, полагаю, что это довольно странно. Искать в каком-то кафе известного поэта. Незнакомец усмехнулся: — Почему же? Напротив, «Стойло пегаса» как раз-таки то самое место, где можно найти его чаще, чем в собственном жилище. Он его и создал, в любом случае. — Создал? — переспросил его я Парень кивнул. — Его идея была в том, чтобы найти место для встреч, так называемых, «имажинистов», поэтому это кафе — главное сборище Есенина и его коллег по писательству. Я изогнул бровь и хмыкнул. Это действительно имело смысл, но меня тревожило только одно в тот момент. — Откуда Вы всё это знаете? Вы один из тех самых «имажинистов» или что? Я вновь услышал смешок с его стороны. — Всё ещё не догадываешься? Внезапно он начал снимать очки и шляпу с головы и распахивать пальто, после чего я увидел до боли знакомое мне уже лицо. Он посмотрел на меня с некой победой, после чего рассмеялся. — Я ждал тебя, Миша! Он снова назвал меня так, но почему-то на сей раз я не был против. 3 октября 1921 года Прошло довольно много времени с моей последней записи. Честно говоря, мне просто не хватало времени и сил, чтобы продолжать вести свой дневник, но когда я увидел его, валяющимся на пыльной полке, то вновь захотелось в нём пописать. Произошло много всего за этот год, на самом деле. Позитивного и негативного, но событий было предостаточно. Прежде всего, переезд в Москву. Это произошло совсем недавно, но как мне кажется, это было самым главным моим достижением. Помню, что я писал о том, что Москва мне не особо нравилась, но спешу заметить, я переехал сюда далеко не из-за её внешнего вида. Скажу, что я начал писать. Да, это правда. Я знаю, что это странно, но это действительно так. В Киеве моё творчество я не смог бы популяризировать в массы, поэтому я принял решение переехать. Тася поддержала меня в этом решении, поэтому покупка квартиры и билетов на поезд был лишь вопросом времени. Однако, моя писательская деятельность не была единственной причиной, по которой я решил уехать из своего родного города. Как Вы могли, наверное, понять из моих прошлых записей, ещё одним следствием стал великий поэт, переехавший из рязанской деревни в огромный город и ставший популярным за довольно короткий срок, Сергей Есенин. Пока я пребывал в Москве и посетил «Стойло Пегаса», нам удалось довольно тесно сблизиться друг с другом. Мы каждый день посещали разные места, а поэт с упоением рассказывал о каждом уголке города, как о чём-то своём, родном. Я в большинстве своём просто молча слушал его и изредка кивал, оглядываясь по сторонам. На самом деле, мне не очень был интересен город, но голос Сергея был обворожительным и до жути привлекательным, (это слово было зачёркнуто) харизматичным. Ощущал, что просто не мог перестать его слушать, что было удивительно. С тех самых пор, я не мог не думать о том, чтобы эти моменты никогда не кончались, ведь на душе такой лёгкости и свободы я не чувствовал уже довольно долгое время. Сегодня двадцать шестое день рождения Есенина. Он пригласил меня к себе в жилище, хотя назвать это именно его домом было крайне сложно. Вообще, по его словам, он собирался уехать в Ленинград на некоторое время, но услышав новость о том, что я переезжаю в Москву, сразу же отказался от этой идеи и остался в городе. Не знаю, что будет на празднике, но надеюсь, что всё пройдёт хорошо. 14 декабря 1921 года Я начал замечать в себе что-то странное. Изнывающая боль в области груди начала отдаваться жаром всё чаще, я начал ощущать приступы удушья, хоть и меня никто не душил. Не могу понять, как всё это связано. И почему-то у меня такое ощущение, будто симптомы усиливаются, когда я нахожусь рядом с этим светловолосым мальчишкой. Возможно, я себе придумываю что-то, но это действительно так. Не знаю, что мне делать, но я стараюсь пока не думать об этом и терпеть. 18 января 1922 года Ханахаки бьё. Так называлась моя болезнь. Я слышал о ней, когда учился в медицинском университете и работал земским врачом в Никольском, но никогда не думал, что меня постигнет та же участь, что и многих других несчастных жертв этого, без сомнения, жестокого заболевания. Заключается эта болезнь в том, что в человеке в области сердца начинает разрастаться цветок. Он может быть абсолютно любым, в зависимости от человеческой души и его характера. Если заболевание запустить, то ты будешь задыхаться и откашливать лепестки вместе с кровью. Вскоре, это может привести к забиванию дыхательных путей и человек умирает. Ханахаки бьё похожа на дифтерию, но только в данный момент не поддаётся никаким лекарствам и, как многие скажут, довольно романтична. «Как может болезнь быть романтичной?», — спросите вы, а я отвечу, что никак. Заболевание остаётся заболеванием, от которого гибнут люди, поэтому оно никак не может быть романтичным, ни при каких обстоятельствах. Однако, некоторые считают именно так из-за того, что единственным излечением от этого проклятия является принятие любви. Вы не ослышались, это действительно так. Главной причиной возникновения Ханахаки — неразделённая любовь. Звучит глупо, согласитесь? Как могут какие-то чувства повлиять на организм до такой степени? Честно говоря, я ещё сам во всём не разобрался. Я вычитал все доступные мне газеты, журналы, книги, но всегда находил лишь обрывки, что-то размытое и непонятное. Эта болезнь не до конца изучена, поэтому о ней известно не многое. Но главное, что терзало меня всё время: Кто является источником моих страданий? К кому я мог питать такие чувства? Точно не к жене, ведь она всегда говорит, что любит меня и довольно искренне. Точно не кто-то из моего врачебного коллектива, так как я ни с кем не был так близок, чтобы влюбиться. Остаётся только… 4 апреля 1922 года Тигровые лилии. Ярко-оранжевые с тёмными пятнами. Такие притягивающие и одновременно отталкивающие. Я чувствую, что к горлу поступает ещё один комок из лепестков. Писать с каждым днём становится всё труднее и труднее. Всё моё тело ослабевает настолько, что я еле вожу перьевую ручку по бумаге, чтобы дописать слова. Но тем не менее, я не могу что-то с этим поделать. Я даже не знаю, что мне говорить в подобной ситуации. Этого не должно было случиться, ведь это неправильно. Всё это неправильно. 15 мая 1922 года Я чувствую дрожь по всему телу. Тася ухаживает за мной, как может. Убирает за мной лепестки лилий, смешанные с багровой кровью и вкалывает ещё одну дозу морфина, чтобы смягчить мою боль. Говорит, чтобы я перестал мучиться и во всём признался. Она уже всё поняла без слов, поэтому просто хочет, чтобы я выжил. Но я не думаю, что она поймёт, если узнает о том, кто является моей погибелью. Я не могу ему признаться, ведь сделаю хуже не только ему, но и себе. Отказ сделает ситуацию намного хуже, поэтому лучше, чтобы об этом никто не знал. Ни Тася, ни он, ни кто-либо ещё. С днём рождения меня. 7 июля 1922 года Мне кажется, что моя бесконечная пытка наконец заканчивается. Даже морфий уже не помогает с болью. Это всё бессмысленно, бесполезно. <…> Очень забавно умирать, казалось бы, настолько глупой смертью. Не знаю, как ты сейчас поживаешь, но надеюсь, что с тобой всё хорошо. Не думай обо мне слишком много, это я во всём виноват. Лилии уже разрослись по всему телу. Меня даже удивляет, что я настолько долго протянул. Можешь забыть обо мне, я не буду против. Даже настаиваю, ведь так тебе будет легче. Но последнее, что я хочу написать в этом пресловутом дневнике, который я потом сожгу до тла, так это то, что несмотря на все твои недостатки, твою излишнюю детскую гиперактивность, навязчивость и раздражительность, я всегда тебя любил. По-настоящему, искренне. Это я признаю только сейчас, на пороге своей гибели, но теперь я могу быть спокоен. Ты никогда это не увидишь, но… Спасибо тебе за всё, Сергей Есенин. Эти тигровые лилии были только для тебя. Прощай. *** Дневник товарища Михаила Афанасьевича Булгакова был найден полностью сожженным до тла в его собственном камине в квартире. К сожалению, все записи не подлежали восстановлению. Однако вместе с дневником также лежал небольшой обгоревший цветок, который по форме походил на разновидность лилий. Пока что, это единственное, что мы смогли найти на месте происшествия, где был найден мёртвым великий драматург и писатель. Благодарим за ваше понимание. *** Читая местную газету, Сергей сидел в полной тишине, изредка дёргаясь и дрожа. Прочитав всё до последней строчки, он некоторое время молча глядел пустым взглядом в потолок. Он не верил в это. До сих пор не хотел в это до конца верить. Это действительно происходит на самом деле? Может, это кошмар, и он сейчас проснётся от него, и Булгаков будет жив? Нет. Нет, этого никогда не произойдёт. Его не вернуть. Но и теперь Сергея никто не сможет спасти. Слёзы непроизвольно начали стекать по его щекам. Тихий плач постепенно начал переходить в рыдание, и он никак не мог с собой совладать. Всё кончено. Всё действительно кончено. Булгаков мёртв, и скоро Есенин пойдёт по его стопам. Мир резко лишиться двух гениев, потому что оба были слишком глупы, чтобы сделать первый шаг. Рыдания прекратились, когда поступил новый приступ кашля. Сквозь слёзы, поэт увидел привычную ему картину из синих лепестков васильков, которые не давали ему покоя вот уже долгое-долгое время. Он пытался натянуть улыбку. Он кинул газету куда подальше, после чего откинулся на спинку дивана и отчаянно рассмеялся. — Миша… Какой же ты дурак, Миша. Но и я не лучше. Мы оба дураки. Наверное, нам стоило поговорить обо всём раньше? Но думаю, теперь уже ничего не изменишь, верно? Не волнуйся, я долго не задержусь здесь. Дождись меня там, прошу. Я… давно хотел тебе сказать, что люблю тебя, но не мог выдавить и слова, а теперь у меня не осталось в душе ничего, кроме безмерной тоски. Неужели ты не понимал всего того, что я тебе говорил, намекал, показывал? Впрочем, с тобой всегда нужно было общаться прямо, потому что по-другому ты не воспринимаешь. Но в любом случае, ты стал всем, что у меня есть, и когда тебя не стало, этого «всего» у меня тоже не стало. Но я надеюсь, что это не продлится слишком долго. Я люблю тебя, Михаил Булгаков. Любил, люблю и буду любить даже после своей кончины. Спасибо тебе за то, что подарил мне в жизни тот свет, который я так долго ждал. И… Прощай