пропорция уязвимости

      Мы совершенно спятили. Он выжимает газ в пол, разгоняясь до ста восьмидесяти километров в час. Аналогично моему пульсу, кажется. Я громко смеюсь, ощущая невообразимое чувство эйфории, которое способна испытывать только с ним. Пустая дорога окутана густым туманом, он разгоняется до двухсот и отпускает руль. Наш истерический смех окутывает салон автомобиля, я тянусь к его губам и впечатываюсь в них влажным поцелуем. Мир вокруг замирает, я сосредотачиваюсь на его языке, который сплетается с моим, на поцелуях, спускающихся на шею, на том, как моя яремная вена пульсирует от того, как его губы горячо ощущаются на мне.       Я буквально желаю ощущать ту боль, которая так или иначе нас настигнет, когда машина заскользит по мокрому асфальту и ближайшей остановкой будет толстое дерево с почерневшей корой или глубокое озеро, будто черное в ночи, так желавшее нас вобрать с головой в свою тьму. Поздно, мы уже в ней с головой. Я хочу, чтоб в последний момент он был со мной, чтоб губы были прямо на моих, а руки сжимали ребра до хруста, до сладкой тягучей боли, которой вмиг не станет, больше ничего уже не будет.       Я отрываюсь от него на секунду и смотрю на цифру на спидометре: двести десять километров в час. Я буквально слышу, как мое сердце вырывается из груди, отживая последние мгновения конечными глухими стуками.       Мне в какой-то момент показалось, что счастливая жизнь это чей-то праздник, на который меня попросту не пригласили. Она все блуждала мимо меня по людным бульварам, пряталась в переулках, скрываясь в тени под черной вуалью, а потом и вовсе бесследно исчезла, явив передо мной свой жалкий образ лишь на долю секунды. Оставила за собой запах бензина в салоне авто, чертову зажигалку, подпаливающую фаланги трясущихся пальцев, купленную вместе с сигаретами, которые отравляли меня в последний раз. Остался лишь оглушительный крик, который раздастся через минуту-другую, прорезав обязательно чьи-то барабанные перепонки. Кто-то обязательно изъявит свое сочувствие, как будто бы оно что-то изменит, заткнет дыру размером со вселенную, которую пытаться заштопать - зря тратить время и чертовы нитки, постоянно прокалывать пальцы иглами до выступающих кровавых капель.       Эти мгновения растянулись на целую вечность, явив вырезки из жалко прожитой жизни, подобные диафильмам, которые я так любила смотреть в детстве: тишина комнаты, отчаянный скулеж, разрушенные надежды, жалость к себе и полностью выпотрошенное остаточное ничего внутри. Оболочка с глазами, ушами все теми же, автоматически произнесенными фразами с пожеланием доброго утра, "будешь глазунью?", день прошел хорошо - невиданное вранье. А в глазах бесконечный холод, ледяной айсберг, о который разбивались все попытки близких достучаться. Кто-то искусно садистски поиздевался, написав такой сценарий жизни. Калейдоскоп скучных унылых дней, смена времен года даже не замечалась, потому что, чтобы обратить взор на окружавшее тебя все это время, нужно было сначала вынырнуть из заточения в самой себе, где ты нон-стоп разрушала себя, кусок за куском каждый удачный день отрывала и отрывала от собственного сердца.       А потом появился он и изменил что-то внутри, починил годы ломавшийся механизм. Он появился в группе поддержки для онкобольных со своими глупыми шутками, с чертовой улыбкой, которая напрочь отпечаталась в моем сознании. Первый долгий томительно мучительный поцелуй с прикусыванием нижней губы в жизни. А время все бежало стремительно, обгоняя нас по встречной, секунда была за десять. Весь мир против нас. Сломанных, изжеванных этой херовой жизнью.       Я рада, что познала нечто хорошее, нечто правильное перед тем, как пронзительный крик донесется до жителей близлежащего дома у длинной неосвещенной дороги. Это длилось слишком недолго, диагнозы были синхронны, выскоблены на наших сердцах наживую, перечеркивая наши жизни высохшими кроваво-алыми маркерами. - Вам осталось жить не больше трех месяцев, но боюсь, придется провести их в клинике.       Остро заточенное лезвие гильотины нависло над нашими головами в ожидании своего триумфа. Нас прожевали, выплюнули, не дали шанса. Это секундное парящее чувство перечеркнуло годы страданий, вылечило и выбросило их из глубин сознания.       Нам будет лучше так, вместе в последние минуты нашей жизни, не корчась от боли, сблевывая лекарства, вслушиваясь в речи врачей, которые мы были бы уже не в силах разобрать, а смотря в глаза друг друга и видя зеркальное отражение собственных чувств. Я крепче сжимаю его руку, шепча "спасибо" за то, что он появился, что скрасил все это оставшееся время, что сейчас рядом, и как жаль, что это не продлилось дольше на пару вечностей. Он соглашается. И спустя секунду оглушающий крик все же доносится до людских ушей вместе со скрежетом железа, сиренами полицейских машин и сожалениями толп сочувствующих.