Накорми моих демонов по расписанию

...но быть Ронаном Линчем значило пользоваться приятной репутацией человека, который, по общему мнению, не способен сделать ничего хорошего. Кавински и не ждёт — сдалось ему это хорошее и сопливое, что годится для верящих в принцев на чёрных акулах девочек. Скалится только да бросает острые, вспарывающие кожу на скулах взгляды поверх стёкол, поверх белой оправы сплошной чернотой — пижонски, провоцирующе, чтобы рассмеяться позднее, ударяясь затылком о каменную кладку. И дуреет, как мартовский кот, когда Ронан перестаёт быть послушной сукой Ганси, когда на этого обноска не смотрит — когда, блять, не церемонится и не стесняется своей тяги к неприятностям, как к своей дури. У наркотика Ронана — его, Кавински, имя, которое он сам не выносит до ломоты где-то в резцах. Но всякое бешенство меркнет, разгораясь азартом полнейшей катастрофы — развороченной в аварии тачки, взорванной к хренам, когда Ронан его о стены прикладывает — и губами к шее прижимается, с яростью да святостью зубы смыкает так, что точно кусок мяса оторвёт. Нахрен его всего сожрёт, хотя жрать в Кавински-то и нечего — сплошные острые углы костей, гонор и золотая цепь, болтающаяся то ли на шее, то ли на духе отнюдь не святом. Одна блядская ярость и необходимость пролезть Ронану под кожу, в глаза, в ебаный рот, во все органы, чтобы задохнулся — глубже и сильнее, чем брошенная через окно связка браслетов, что красуется на вылепленном из острых граней запястье. Кавински сам его всего выпьет досуха, чтобы не осталось этого мальчика-на-побегушках у этого третьего хрена. Ронановы взгляды на Ганси ему скребут с обратки кожи едкой щёлочью, взрывающейся в руках петардой — с той же отдачей он на чужих нервах играет. Так, что каждый раз Ронан чуть глубже вдыхает, хищнее, завидев его — или фары его красотки — на горизонте. Кавински каждой ухмылкой на его рёбрах выплясывает розами разбитых бутылок, оставляя узоры царапин — шрамы, что будут с Ронаном дольше, чем вечно. — Мне не нужны твои ангельские чёрные перья, оставь их своему сладкому Ганси, — Кавински даёт себя на капот уложить, чтобы в отместку сомкнуть пальцы на чужой шее, кислород выдавить и отдать свой, как величайшую награду, приручая цепного пса то кнутом, то пряником — позволяя укусить за пальцы; чтобы кадык вырвать, в губы прорычать: — Я твоих демонов всех по очереди отымею, Линч. Ронан капли крови слизывает и сам не знает, как Кавински по-блядски прокатывает от хриплости его голоса, от тяжести сверху и выдоха, кажется, в слипшиеся лёгкие. — Я всё равно буду первым.