***
— Любопытный экземпляр! — старый ювелир причмокнул и протер монету рукавом. Блестеть она от этого не стала. Эдвард скучающе оглядывал лавку: украшения в шкатулках, ширма, стул у окна… Боковая дверь, похоже, вела в комнату для высокопоставленных гостей. А Эдвард — взъерошенный, в полинявшем пальто и в сапогах, забрызганных лондонской грязью — таким не казался. — Что ж, сколько же вы просите за нее? Монета редкая. — Нисколько, — Эдвард отобрал монету и сжал ее в кулаке. — Мне нужен год чеканки. Я всех этих королей не разбираю, знаете ли. Он раскрыл ладонь, и ювелир еще раз пристально посмотрел на монету. — Ну, юноша, как же я определю год чеканки? Монета старая, это видно. Скорее всего, начало восемнадцатого века. — Год, — настаивал Эдвард. Ювелир снова причмокнул и нахмурил свои густые седые брови. — Между 1702 и 1714. Вот и все, что я могу вам сказать. Эдварда это устроило. Он взял с собой восемь монет — выбрал отличающиеся, чтобы наверняка. И действительно: пять из восьми монет, которые он показал разным ювелирам и коллекционерам, были отчеканены в разное время. Самую «младшую» пустили в оборот в начале прошлого века. Он отблагодарил ювелира серебром своей жены и отправился дальше: искать новых коллекционеров. Лондонская зима повергала его в крайнее уныние — вспоминались недавние поиски Общества, которые привели Баркли в пасть барьера, а самого Эдварда отправили в непонятное тихое место, где ему суждено остаться теперь до смерти. Моряк, он скучал по штормам. Деревня призраков испарилась, как голубь в руках фокусника, и Эдвард часами бродил по лесу — но возвращался к тому же дереву, от которого начинал путь. Он терялся в этом городе прямых линий и грязных улиц. В том Йоркширском городке, где нет ничего веселого, кроме Беатрис. В помрачневшем от зимы лесу. И ухватился за эти монеты, как за весло во время бури; а они только запутывали все больше и больше. Кэб окатил его грязной ледяной водой. Эдвард, как назло, забыл добрую половину крепких морских ругательств, на которые не скупились его прежние друзья. Поэтому он просто пожелал кэбмену гореть в аду, а тот огрызнулся — слишком тихо и невразумительно. Остатки неудавшейся ссоры угасли в снегу двумя плевками. Кэбмен почему-то не уезжал. Он смотрел на уходящее бледное солнце и теребил свой мясистый нос. — Убирайся уже! — крикнул Эдвард. Кэбмен пожал плечами: — Твоя, что ли, улица? Сам убирайся! Эдвард продрог. Он снял мокрое пальто, встряхнул, выжал и снова надел: это не помогло. Какая-то дама в платье янтарного цвета прошла мимо, брезгливо щурясь. Солнце уходило. Кэбмен оставался на месте, не обращая на Эдварда внимания; впрочем, время от времени он поглядывал на обочину, проверяя, не ушел ли недавний противник. — Надо тебе куда-нибудь? Ладно уж, возьму с тебя полцены. Эдвард не знал, куда ему следует поехать, но проворно забрался в кэб. Стало чуть теплее. Вскоре колеса загрохотали по мостовой, и послышались привычные щелчки языком, которыми подгоняют лошадей. — Куда? — донесся крик. — К Гайд-парку! Кэб повернул вправо и сбавил скорость: до Гайд-парка Эдвард мог бы дойти и пешком. Он хотел заехать туда еще утром, но в последнее время воспоминания смазывались, будто в голову налили целый котел смолы. На прощание кэбмен подарил Эдварду свой дырявый, но сухой плащ. Укутавшись в него, Эдвард наконец-то смог согреться; теперь он, впрочем, напоминал бездомного. Кэб скрылся в вечернем тумане. Луна слабо отсвечивала в мерзлых лужах. — Зачем же я все это делаю? — Эдвард шел вниз по улице, стараясь не поскользнуться. — Сидел бы себе в теплом доме, рядом с женой… И рядом бегал бы наш сын. А потом я сошел бы с ума от скуки и сбежал в деревню призраков. Такой исход заставил его усмехнуться. Но спускалась ночь. Эдвард остановился у старого дома с табличкой «Пансион миссис Льюис для благообразных девиц», вытер лоб… и вспомнил, зачем приехал в Гайд-парк. Здесь жил некий коллекционер, «чудаковатый богач», который не пропускал ни одной редкой монеты в Лондоне. Его-то и следовало найти, но Эдвард не знал, куда свернуть в этом лабиринте. Он помедлил и все-таки постучал в «Пансион для благообразных девиц», придав себе — насколько позволяла одежда — приличный вид. Открыли только через несколько минут. Дверь скрипнула, появилась крохотная щель, и из нее вырвался сначала свет, а после и чей-то острый нос. — Что вам угодно? — Не найдется ли у вас комната? Нос дернулся вправо. — Нет! — заявила эта женщина — судя по голосу, сама миссис Льюис. — Мужчин мы сюда не впускаем. Извольте удалиться, сэр. Эдвард мысленно проклял ее, но выдавил улыбку: — Тогда подскажите мне, где живет коллекционер редких монет. Он мой давний друг… Нос дернулся влево, щель увеличилась; появилось, наконец, лицо. Миссис Льюис оказалась старушкой с розовой от прилива крови кожей. Она сморщилась, будто ела несвежую рыбу, и процедила: — Вы о том старом колдуне, который засел в своей мрачной крепости и не желает видеть белый свет? Эдвард ничего не понял, но учтиво кивнул. Миссис Льюис оглядела его так же брезгливо, как и та дама в янтарном платье, и махнула рукой в сторону севера: — Идите до конца улицы, затем сверните направо. Вы сразу узнаете его дом. Он черней самой ночи, а днем выглядит так, будто его обсыпали пеплом. Эдвард поблагодарил ее, все еще ничего не понимая, и поспешил к углу улицы. Он слышал, как миссис Льюис крепко выругалась, закрывая дверь: упоминание «колдуна» взбудоражило ее. Свернув, Эдвард остановился: дом сразу встал перед ним во всей мрачности своей тьмы. Кованые ворота, голые сучья деревьев, стены, крыша со множеством шпилей — все действительно оказалось черным, и фонари были бессильны. — Готические романы нынче не в моде, — пробормотал Эдвард, подбираясь к воротам. Он понятия не имел, как проникнуть внутрь. Проклятая старушка не пустила его ночевать, и теперь, похоже, придется спать у подножия этой черной горы; Эдвард сердито ударил ладонью по прутьям ворот. И удивленно отпрянул, когда ворота отворились. «Колдун» явно жил один: листья покрыли двор смерзшимся ковром, и никто не убирал их; лондонская копоть окрасила дом в такой цвет, и никто не чистил эти стены, не протирал окна; по многочисленным ступеням крыльца Эдвард поднялся с трудом — лед. Он схватился за дверной молоток, чтобы не упасть, и несколько раз громко постучал. В этот раз не открывали гораздо дольше. Эдвард стучал снова и снова, заглядывал в окна, пытался обойти дом по скользкой дорожке… И в конце концов решил, что дом давно заброшен, а колдун умер в своей черной постели много столетий назад. Но дверь открылась. Молодая девушка в темно-синем платье, с жидкой косичкой, переброшенной через левое плечо, с недоумением в маленьких светлых глазах. — К кому вы пришли? «К колдуну», — чуть не выпалил Эдвард, но сдержался. — Я слышал, здесь живет коллекционер монет. Мне срочно нужно с ним увидеться. — Ночью? — девушка пристально посмотрела на него и загородила собой вход. — Ступайте! Придете завтра утром. Эдвард уже никуда не собирался уходить. Из дома пахло старостью и подгоревшей едой, но там было тепло и сухо. Он уперся плечом в дверь и улыбнулся этой девушке — не то горничной, не то экономке. — Видите ли, мне нужно сейчас. Она покачала головой, но Эдвард, уже не обращая на нее внимания, протиснулся внутрь. И тут же скинул дырявый плащ, оставшись в пиджаке — к счастью, на нем заплаток не было. Девушка отступила и все так же пристально рассматривала Эдварда. Ни страха, ни презрения не было в этом взгляде: только скука. — Энни, что случилось? — донеслось со стороны лестницы. Эдвард поднял голову — и увидел колдуна. Он оказался обычным стариком с грязно-серыми волосами, в ночном халате, из-под которого виднелась сорочка. Он опирался на такую же обычную трость, а вторую руку держал за спиной, словно поддерживая самого себя; только выражение его лица показалось Эдварду странным. Как и девушка, старик не боялся ночного гостя. Он торопливо выдавил улыбку и засуетился, спускаясь по лестнице: в этой суете Эдвард увидел многолетнее ожидание. Почему-то неизвестный старый колдун ждал его. — Мне кажется, Энни, это именно он. Энни пожала плечами и подобрала дырявый плащ. Старик уже стоял рядом с Эдвардом и смотрел почти заискивающе: — Ночной визит, вы явно прибыли издалека, искали меня… Ну же, не разочаруйте! Эдвард кашлянул и достал монеты. Старик мельком взглянул на них и сглотнул. — Где вы их взяли? Ну же! Этого места нет на карте королевства, верно? — Верно, — пробормотал Эдвард, почти одурманенный отчаянием, которое старик вложил в нехитрые вопросы. — Они из такого места, куда может ступить лишь избранный… Энни фыркнула и тенью скользнула куда-то. Старик судорожно дышал, сжимая свою трость, и смотрел на Эдварда широко раскрытыми, болезненно красными глазами. — Когда откроют грешные врата, — начал он вдруг, — и впустят тех, кто заповедям враг… Так он сказал, но было ли так встарь?.. Не стройте мне ни храмов, ни церквей… Эти пугающие стихи, прочитанные старческим голосом, заставили Эдварда отступить и вытереть лоб: он вспотел. Что-то было не так. — Это гинеи, — клокотал, словно котел, старик. — Конец семнадцатого и начало восемнадцатого века. На некоторых есть девиз «VIGO», на некоторых изображен слон… О, они все там, в одном месте, стоит только дотянуться. Ты пришел оттуда?! Эдвард не нашел иного ответа, кроме «да». Старик приблизился к нему, схватил за руку; монеты рассыпались и покатились по скрипучему полу. Эдвард смотрел прямо в болезненно красные глаза, слушал судорожное дыхание, чувствовал запах залежавшейся пыли — древний колдун обрел плоть и стоял перед ним, остервенело сжимая молодую плоть. Требуя крови. Наслаждаясь тем, как яростно бьется сердце Эдварда. — Ложь! Старик, выкрикнувший это, перестал казаться человеком. Его лицо вытянулось, брови поседели, глаза выкатились и застыли черными шариками — и вот уже старый орел клекотал что-то страшное, размахивая руками-крыльями. Эдвард пятился, пятился… нащупал дверную ручку, навалился, она не поддавалась… — Мистер Райли, перестаньте кричать! Это была Энни. Ее появление вернуло старика в человеческое обличье, и тут же слетела со стен многовековая паутина, исчезли черепа на перилах лестницы; за дверью бушевала уже не буря, а лондонская зима. Эдвард выдохнул. — Но это же именно он, — старик виновато пожал плечами, словно и не рычал пару минут назад. Энни подобрала его трость и снисходительно кивнула Эдварду — мол, не бойтесь. Она увела старика наверх и очень быстро вернулась. Все так же снисходительно улыбаясь, позволила Эдварду пройти на кухню, налила ему чаю. И села напротив со скукой в усталых глазах. — Сумасшедший он, — последовал вздох человека, потратившего всю жизнь на какую-то чушь. — Думает, что однажды его заберут в далекие края. Там, мол, спрятан какой-то клад. Много-много таких монет, как у вас. Уж чего он только не рассказывает! Мол, была у него жена, да сбежала… Был у него сын, но и тот пропал недавно, а мистер Райли посылал его за каким-то комаром… Да только я здесь уже два года работаю, а никакого сына не видела. Разве что письма были. Да, письма. Кажется, сына звали Генри. И старик мой говорит — он, мол, предводитель чего-то… Эдвард поперхнулся чаем. Энни даже не обратила внимания: она вошла в нужную колею, и слова лились свободно, охотно. — Моя сестра, да будь она проклята, Эмили ее звали… Так вот, она бросила нас на пьянчугу-отца и сгинула куда-то. С тех пор я работаю. А мистер Райли сидит и ждет чуда. Мол, призраки его утащат в лучший мир… Она не умолкала. Словно канарейка, которой годами завязывали клюв, она радовалась собеседнику, возможности говорить, звуку своего голоса… Эдвард уже ничего не слышал: он думал о деревне призраков, о Беатрис, об удивительной непредсказуемости судьбы. И страх перед Предводителем креп внутри, и теплый чай был бессилен перед тем холодом, который плескался в глазах искателя Комара. Он снова стал обжигающе реальным, этот Предводитель. И Эдвард смотрел в пустоту остекленевшими глазами, а Энни, утонув в потоке собственных речей, все говорила, говорила, говорила.Глава 24. Джек и Джилл
28 марта 2021 г. в 22:46
Посреди ночи Кэтрин стало трудно дышать. Она не спала — только легкое полузабытье одолело ее ненадолго. Но внезапно воздуха стало так мало, что Кэтрин широко открыла рот и вцепилась в простыни; это не помогло. Нужно было выйти хотя бы на пару секунд, хотя бы в коридор. Как можно дальше от этого запаха.
Кэтрин выскользнула из кровати: к счастью, Питер отвернулся к стене и не замечал ее. Сегодня он был ужасно пьян. От запаха джина становилось тяжело в голове.
Коридор был пуст. Агнес и Дэниел теперь жили в комнате, которую раньше делили две сестры — одна черная, другая белая, одна на пороге смерти, другая давно мертва. Старейшина Билл спал один. Комнатка Тома находилась рядом со спальней Питера: стоило только постучать, и Том впустил бы Кэтрин. И они могли бы поговорить. О чем угодно.
Хотя бы о том, какими красками рисуют узловатые оранжевые деревья, которые вырастают под веками в солнечный день. Но солнце давно покинуло эти края. Зима тихо подвывала за окнами, не умолкая ни на минуту.
Кэтрин прошла мимо комнатки Тома и, миновав коридор, спустилась в подвал. Там, рядом с бочками джина, она могла присесть и немного отдохнуть; Кэтрин обнаружила эту лазейку несколько дней назад и с тех пор каждую ночь спускалась сюда. Ей не о чем было думать. Слова из наружного мира постепенно улетучивались, уступая привычным грубым словам.
Но сегодня в подвал забрел кто-то еще.
Кэтрин споткнулась о чью-то ногу и остановилась, задержала дыхание. Это мог быть Могучий Билл: они с Питером пили вдвоем, а потом сын ушел спать, оставив разбитого отца здесь.
Но голос, тихо окликнувший ее, принадлежал вовсе не Могучему Биллу. Кэтрин медленно выдохнула и тут же развернулась — подвал перестал казаться безопасным. До двери она дойти не успела: Дэниел схватил ее за плечо, повернул к себе и обнял.
От него пахло не джином, а снегом, словно Дэниел весь день провел в горах. Кэтрин положила ладони ему на грудь и попыталась освободиться, но не смогла.
— Иди к своей жене, — пробормотала она сердито. Дэниел усмехнулся:
— Нет у меня жены. Есть только холодная постель и фигура тощей ведьмы у окна. Она смотрит на меня так, будто хочет прогнать в лес, и чтобы я не возвращался.
— Тогда иди в лес.
— Мне нечего там делать без тебя.
Кэтрин протерла глаза. Воспоминания оживали в холодной темноте подвала: вороний взгляд, первый поцелуй, рыболовная сеть крон над головой, которую они однажды решили разделить… И слова, много-много задумчивых слов, звучащих совершенно иначе. Поезда, что уносятся в мир, полный пара. Дама, у которой умерла тетушка, и джентльмен, страдающий от катара… «Катар. Значение: болезнь желудка».
Но были и другие воспоминания: желчные, скорбные, раздражающе живые. Свадьба с Агнес — Дэниела ведут к скале совершенно так же, как и Кэтрин. Но ему удается выбраться невредимым: ему всегда это удавалось. И теперь Крепыш живет во дворе, в грубо сколоченной конуре; Кэтрин позволяется кормить его раз в сутки. Унылые вечера, проведенные рядом с голодной собакой.
— Мы должны выбраться отсюда, — прошептал Дэниел, целуя ее в щеку. Кэтрин рассеянно кивнула. Ей уже не хотелось наверх, под бок пьяного мужа; да и в лес не хотелось. Тишина подвала больше не казалась душной.
Мгновение спустя она прижалась к Дэниелу и поцеловала его уже крепко, торопливо. Он тихо рассмеялся, не прерывая поцелуй, и Кэтрин услышала в этом смехе облегчение.
— Ты не сердишься на меня? — шептал он, то целуя Кэтрин, то заглядывая ей в лицо — насколько позволяла полутьма. — Больше не будешь молчать?
— А ты с Агнес уже…?
— Нет! Нет, нет. Она меня ненавидит. Да и в скале я толком не побывал…
Кэтрин села, прислонилась к бочке и притянула Дэниела к себе. Они обнялись. В единственное пыльное окно уныло смотрела луна.
— Мне сегодня исполнилось восемнадцать лет, — прошло много минут, прежде чем Кэтрин решилась заговорить вновь. — Но почти никто не знает.
— Во внешнем мире я бы купил тебе пирог и пожелал всего наилучшего.
— Пирог! — хмыкнула Кэтрин. — Питер однажды подарил мне стиральную доску.
Дэниел рассмеялся. Кэтрин представила эту доску — почерневшую, с мыльными разводами, которые не смывались, — и вздохнула. Все осталось в старом доме, кроме Крепыша. Но и он по ночам, бывало, выл вместе с ветром, надеясь призвать хоть кого-нибудь.
Внезапно Дэниел поднялся.
— Пойдем.
— Куда? — Кэтрин нащупала его руку и тоже встала. Дэниел говорил тверже, чем прежде:
— В скалу.
Она не успела ахнуть — Дэниел увлек ее к двери, а затем и к лестнице. Здесь уже нельзя было издавать громкие звуки: деревянный дом, всхлипывающий при каждом шаге, выдал бы их. И Кэтрин пошла вслед за Дэниелом, не задавая вопросов. Какую-то часть его действий она понимала, но не видела «всей картины», как однажды сказал сам Дэниел. Скала ни от чего не могла их спасти. А если Питер или Билл обнаружат пропажу…
Но Кэтрин не останавливалась. Ее одолевал полусон, и оставалось только крепко держать Дэниела за руку — иначе дом поглотил бы ее, беззащитную теперь. Казалось, коридор стал бесконечным, а стены — живые, суровые — смотрят с таким презрением, что хочется уйти в тихую спальню, под бок к пьяному мужу, и забыть там обо всем; но Кэтрин не позволяли остановиться. И в какой-то миг она поняла, что должна выйти. Вдохнуть. Увидеть небо. Тогда, возможно, вернется и другая Кэтрин, так безжалостно покинувшая свою подопечную.
Комната с часами, еще коридор, прихожая, крыльцо… Кэтрин спрыгнула с последней ступеньки и уже сама потянула Дэниела к воротам: их всегда подпирали какой-нибудь доской.
Во дворе было гораздо светлее, чем в подвале. Кэтрин посмотрела Дэниелу в лицо: он хмурился и будто не видел перед собой ничего. Только горный лес и скалу в самой его глубине. В минуты примирения он ненадолго стал прежним, но теперь Кэтрин снова видела в Дэниеле отчаяние, гнев, непонятную силу. Деревня медленно сжимала его в каменных объятиях и наконец выдавила то равнодушие, которым Дэниел прикрывался от нападок Питера.
Она смогла остановиться. Прямо перед воротами — они даже не были заперты в этот раз.
— А как же… книги? Ты же узнал, что отец Сайласа — последователь. Мы же хотели обхитрить скалу.
Дэниел потер лоб, будто засомневавшись на мгновение.
— Отец Сайласа за барьером. За сотни миль отсюда. Нам его не достать, пока эта проклятая скала не выпустит нас.
— Ты ведь знаешь заклинание.
Дэниел покачал головой с усмешкой:
— В Англии все его знают! Джек и Джилл пошли на холм: достать воды к обеду. Но Джек скатился кувырком, а Джилл упала следом… Вот и все ваше заклинание!
Кэтрин вспомнила лицо Тома в тот решающий миг: внезапно подобревшее лицо.
— Это детская песенка, — вздохнул Дэниел, заметив, что Кэтрин молчит. — Бессмысленная и глупая, как и все здесь!
Он заговорил громче. Кэтрин торопливо огляделась и, распахнув ворота, вывела Дэниела наружу: на мерзлую тропу, ведущую к горам.
— Том мог пробормотать любую чушь, хоть стихи из Библии, хоть имена всех коров в деревне. Барьер повинуется не словам, а голосу.
Кэтрин снова ничего не понимала. Она уже обжила это непонимание, как дом, и перестала им тяготиться. Ледяная корка, а под ней — снег; от колючего холода начали неметь губы; Дэниел обнимал ее и все говорил, говорил… Только несколько слов Кэтрин услышала отчетливо. И замерла.
— Том — сын Финегана? Это Финеган тебе рассказал?
— О нет, старик только и знал, что хлебать паральдегид и сидеть у камина. Книги, любимая! Заклинание из книги, которую жена Билла хранила в подвале. И Финеган, так часто пьянствующий в этом же подвале. Сопоставить все это…
Дэниел посмотрел на Кэтрин и отвернулся, избегая ее недоуменного взгляда.
— Ладно, это была глупая догадка. Но она подтвердилась.
— И сколько таких глупых догадок привели тебя сюда?
Дэниел пожал плечами и в конце концов замолчал. Именно в этот миг, такой тихий и почти спокойный, Кэтрин поняла: они сошли с ума. Оба. Уже давно. И все, что они делают — побег от скалы и возвращение в нее, поцелуи в подвале, замужество и женитьба — не приведет ни к чему, кроме смерти. Но остановиться во второй раз у нее уже не получилось.
Скала, как всегда, ожидающе раскрыла рот. Только у ее подножия Кэтрин заметила, что Дэниел взял с собой веревку: готовился заранее. Ждал только ее согласия. И знал, что когда-нибудь Кэтрин не выдержит — видеть его каждый день за столом и не прикасаться, не переглядываться, не улыбаться тайком… Расставание едва не задушило ее.
Она подняла руки, но Дэниел обвязал веревкой не талию Кэтрин, а дерево.
— Мы пойдем туда вдвоем.
Из скалы донеслось тихое гудение, но тут же растаяло: она, похоже, не возражала. Кэтрин пожала плечами — ей тоже было все равно, как и где умереть. Все же Дэниел спустился первым. Следом, словно та Джилл из глупой песенки, соскользнула по наклонному желобу и Кэтрин.
Кэтрин ожидала увидеть ту круглую, словно тыква, пещеру и ее странную обитательницу, но скала не спешила раскрывать тайны. Темнота не уходила. Зато холод оставался здесь, и легкое платье уже никак не могло согреть. Кэтрин обняла Дэниела — его руки оказались горячими, как у больного. И он не шевелился.
— Ты меня слышишь?..
Он не ответил. Скала не открылась только для Кэтрин — Дэниел что-то видел. Может, девушку с крыльями или те полузабытые образы, которые рисовал Том; а может, скала придумала ему новое сновидение — пугающе живое.
Он выронил веревку, которую крепко сжимал, и дыхание его сбилось. Кэтрин отчаянно вглядывалась в темноту, но чужие сны были ей недоступны: только ледяные стены и черный лаз позади.
Дэниел был прав. Скала не позволяла им жить по собственному желанию, хитрить, расследовать что-то. Именно это люди из наружного мира называли хаосом — непонимание настолько сильное, что от него невозможно сбежать.
И внезапно то тихое гудение обрело смысл. Это скала призвала Дэниела посреди ночи: заставила его поверить, что он все решает сам. И теперь она наконец-то нашла своего героя, обняла его каменными лапами, не позволяя шевельнуться; а Кэтрин уже выполнила свою работу и может просто стоять в темноте. Как обычно, никто ничего не объяснит ей.
Может, и помирился Дэниел с ней только из-за зова скалы. Этот зов распирал его голову изнутри, царапал горло невидимыми когтями, требовал повиновения; но Дэниел знал, что не выйдет из скалы в одиночку. После видений он ослабнет, и Кэтрин отведет его домой, под бок к ведьме-жене, и отныне все будет так: ночные прогулки к скале, тайные встречи в подвале, сын, рожденный не от Питера…
— Нет! — крик разнесся по пещере и разбился об лед. Дэниел его не услышал.
Тогда Кэтрин, размахнувшись, ударила его по лицу. Удар — неожиданно сильный — сбил Дэниела с ног; Кэтрин замерла в приступе испуга.
Тишина стала пронзительной. От нее болели уши.
— Проклятье! — донеслось, наконец. — Что ты сделала?
Кэтрин подбежала к нему и опустилась на колени. Дэниел с трудом приподнялся, пощупал скулу:
— Что ж ты мужа своего так не бьешь?..
— Я хотела тебя разбудить, — пробормотала Кэтрин, отворачиваясь. Но не выдержала:
— Что ты видел?!
Она боялась, что Дэниел не ответит. Скала могла пообещать ему что угодно — власть, богатство, безопасность…
— Своего отца. И мать.
Он держал Кэтрин за руку, но смотрел в другую сторону. И, возможно, снова ничего не видел.
— Отец снова был в ярости и душил мать, но она даже не сопротивлялась. Словно хотела умереть. Только повторяла, что комары не довели отца до добра. Снова эти комары! И доктор Бернс, и Общество, и даже мой отец…
Он встал и помог Кэтрин подняться. Они быстро выбрались из скалы — это оказалось легко; развязали веревку, снова взялись за руки. Кэтрин надеялась услышать что-то еще, но Дэниел молчал. И приключение показалось бессмысленным, ненужным в эту холодную ночь; скала утолила голод и заснула до следующего зова, а в голове Кэтрин снова появлялась мягкая пустота. От непонимания у нее дрожали руки. Все путалось в этом маленьком мире, а Дэниел говорил о мире огромном, настоящем…
— Ты права, — молчание было прервано только во дворе. — Меня привели сюда глупые догадки. Но теперь надо понять, что же скала хочет нам сказать.
Он приблизился к Кэтрин и согрел ее губы поцелуем. Она потянулась к Дэниелу, закрыв глаза; обняла его за шею; наконец-то почувствовала, как по ее деревянному телу растекается тепло.
— Иди первой, — прошептал Дэниел, оторвавшись.
Кэтрин поднялась по ступеням, открыла дверь — и дом старейшин проглотил ее, как водоворот глотает разбившуюся о барьер птицу.