Маргарет снова снился кошмар. Она тонула в болоте, и жижа была отвратительно бурой, а деревья вокруг казались великанами с ветвистыми руками. Никто не помогал Маргарет. Болотная вода лилась ей в рот и превращала ее в нечто новое, в другую Маргарет, и все заканчивалось вдруг — болото таяло, исчезало в тумане, а Маргарет сидела с теми некрасивыми, мрачными людьми и смотрела в огонь. Это было ее единственным развлечением в долгие, долгие холодные вечера. Маргарет казалось, что она живет так уже много лет: от тяжелой работы ее руки стали грубыми, а голос охрип, и она забыла всю свою прежнюю жизнь.
Она проснулась посреди ночи и выпила воды. Кошмар не утихал, не уходил в тающую ночь, как простые сны: Маргарет пришлось вынырнуть из кровати, чтобы не утонуть.
Она решила найти Уильяма и вышла в коридор. Скрип двери показался Маргарет стоном совы в далекой чаще, и она поспешила к лестнице, отгоняя призраков.
После встречи с Ричардом Райли ей часто снились кошмары. Что-то в облике этого милого, учтивого, красивого джентльмена настораживало Маргарет. Если бы она могла объяснить Уильяму, почему не хочет общаться с Ричардом…
Уильям сидел в гостиной и перешептывался с кем-то. Заметив Маргарет, он мигом замолчал и привстал.
— Что такое, милая?
Маргарет растерянно вцепилась в перила и молчала. Ричард снова был здесь — сидел рядом с Уильямом и воодушевленно перебирал мелкие куски янтаря; почему-то он не приветствовал Маргарет.
— Я думала, ты один, — наконец выдавила она. Уильям пожал плечами:
— Разве Ричард чужой нам?
Словно подтверждая это, Ричард обыденно махнул рукой и улыбнулся — мол, появление девушки в ночной рубашке меня совсем не смутило, все равно я на ней скоро женюсь.
— Что вы делаете?
— Не хочешь спуститься к нам?
Маргарет сердито покачала головой. Уильям зачерпнул янтаря и встряхнул на ладони — несколько бусин выпали и покатились к лестнице. Но были на столике и крупные куски: неровные, будто отломанные от громадной янтарной скалы на дне моря.
— Откуда вы все это достали?
Ричард снова улыбнулся — ласково, но снисходительно:
— Я собирал все это много лет. Подойдите, Маргарет. Они вам понравятся.
И она подошла. Уильям слегка удивился тому, что Маргарет перестала сердиться, но тут же увлекся своим янтарем. Действительно, переливчатые прозрачные камни были красивы. Маргарет взяла кусок янтаря, напоминающий голову собаки, и начала разглядывать: отсветы искрились в камне — словно танцевали. Маргарет залюбовалась.
Но когда она повернула кусок янтаря, на нее внезапно уставились два сетчатых глаза. Застывший в смоле древний летающий монстр. Маргарет, не дыша, рассматривала его тонкие ноги и сломанные крылья.
— Комар, — усмехнулся Ричард. — Видите? Одно из крыльев разорвано, летать он не может.
Маргарет вернула янтарь на столик и, заложив руки за спину, судорожно вытерла ладони о подол. Комар, казалось, все еще смотрел на нее.
— Он нам не подходит, — продолжал Ричард. — Состояние должно быть отличным.
Уильям перебирал пустые янтарные бусины и будто вообще не слышал этот разговор.
— Зачем они вам, мистер Райли?
Мгновение он колебался, и Маргарет почти поверила, что Ричард расскажет все прямо сейчас. Но он повел плечом и вздохнул:
— Увлечение. В наш век полезно занять себя чем-нибудь. Это сравнимо с вашей любовью к пианино.
Маргарет посмотрела на пианино — оно стояло у окна — и перевела взгляд на заснеженный город за стеклом. Декабрь. За полгода Ричард стал им с братом родным. Еще полгода, и Маргарет наденет белое платье, возьмет букетик и пойдет к алтарю, а дальние родственницы будут шептаться о бледности ее лица. «Почему невеста не светится от счастья? — удивятся они. — Жених-то вон какой красавец!» Дальние родственницы не знают, что каждую ночь Маргарет уходит в другой мир и ей все труднее возвращаться.
В ту ночь Маргарет так ничего и не узнала о кусках янтаря. А через некоторое время визиты Ричарда стали короткими и редкими: отчаявшись завоевать Маргарет, он начал выманивать ее брата в свет. Уильям, бывало, уходил на много часов, и Маргарет сидела у окна в одиночестве. В такие мгновения ей казалось, что другой мир подбирается все ближе и ближе.
И однажды Маргарет решила не сопротивляться снам. Она предвкушала момент, когда закроет глаза и уйдет из Йоркшира в тот забытый лес, к мрачным людям, к серости скал. Она делала все, что ей приказывали ночные голоса: шила, стирала, перетаскивала дрова в дом, купала ребятишек… Она жила в большом доме у гор, а внизу располагалась деревня — куча низких домишек с круглыми дворами. Вымотавшись, Маргарет засыпала под боком одного из тех мрачных людей, а просыпалась в своей кровати — растерянная и опустошенная.
Она бледнела, худела, почти перестала есть. Уильям был слишком занят своим Ричардом, чтобы обратить внимание на сестру. И лишь когда Маргарет упала в обморок прямо на улице, он наконец-то заметил.
Рождество, подарки, индейка, псалмы под окнами — все прошло мимо Маргарет жаркой волной: она провалялась в жестокой горячке две недели. Она очнулась под завывания ветра. Снег бился в окна и рассыпался, как те янтарные бусины. Маргарет не могла думать ни о чем, кроме них: все остальные мысли таяли в полубезумии недавно отступившей болезни.
Ричард приходил несколько раз. Приносил фрукты, какие-то подарки, стихи. Маргарет не замечала ни Ричарда, ни его слова: а он, как выяснилось, признавался в любви.
— Когда врач сказал, что вы будете жить, я все понял, — заявил он, когда Маргарет слегка оправилась. — Мы должны быть вместе. Если бы я только знал… Если бы я мог предвидеть… Вы молчали, а я ничего не понимал! И перестал навещать вас, Маргарет, Мэгги, а вы…
Ричард думал, что Маргарет заболела из-за него. После этой речи ей хотелось встать и разломать розы, которые он зачем-то положил на подушку. Мир перестал понимать Маргарет, мир перестал слышать ее, и через несколько недель она уже примеряла свадебное платье под одобрительные кивки портнихи.
Она не чувствовала к Ричарду ничего, кроме тревоги. Со временем Маргарет начало казаться, что Ричард когда-нибудь встанет на ее пути, не пустит в тот мир, который стал ей так близок.
В одну из февральских ночей, проснувшись от очередного кошмара, Маргарет не нашла Уильяма ни в его спальне, ни в гостиной. Она оделась и вышла во двор, но там не было ничего, кроме снега и ветра. Горничная не знала, куда Уильям пошел в такой поздний час, и весь дом молчал, словно объятый тем же тревожным ожиданием, что и Маргарет.
Уильям вернулся только утром. Он был растрепан и разбит. Маргарет тут же забросала его вопросами, но Уильям только отмахивался:
— Я был на собрании. Оно затянулось.
И так он отвечал еще много, много ночей. Маргарет почти не узнавала брата. Уильям стал скрытным, строгим, почти жестоким по отношению к ней: прекратились их вечерние разговоры, перешептывания, стерлись их маленькие полудетские секреты. Ричард Райли отбирал у Маргарет брата, но она ничего не могла сделать.
Маргарет не любила Ричарда, но не могла перед ним устоять. Как только он начинал говорить — что угодно, пусть даже чушь — Маргарет хотелось закрыть глаза и слушать, слушать, слушать. В такие мгновения она забывала о другом мире, о его притягательной серости. Ричард будто околдовал ее за эту долгую снежную зиму, а весной они поженились, и Маргарет вовсе не казалась бледной и несчастной.
Остаться в Йорке — вот то немногое, что Маргарет смогла выпросить у своего мужа. Она не хотела в поместье: ходящий по ночам Бенджамин Райли представлялся ей высохшим стариком с желтой кожей и пустыми глазницами. Ричарду было все равно. Он переехал из меблированных комнат в небольшой дом рядом с площадью, и Маргарет начала просыпаться под крики торговок. Изо дня в день.
Женившись, Ричард не остыл к янтарю. Заметив, что Маргарет это не нравится, он стал прятать свои бусины и осколки в маленькой угловой комнате, которую назвал кабинетом. И в этом доме Маргарет часто оставалась одна: Ричард возглавлял те собрания, которые так изменили Уильяма.
Маргарет навещала брата раз в неделю. Ей постоянно казалось, что в старом деревянном доме ее уже никто не ждет: новая горничная, мебель переставлена, на стенах другие картины, а пианино давно не стоит у окна. Но Маргарет возвращалась туда, пыталась поговорить с Уильямом, а он только язвил в ответ.
Так прошел год. У Маргарет появился сын, Генри. Она почти простила брата за несправедливую жестокость, почти забыла о своих давних кошмарах. Ричард стал тенью в тихой жизни Маргарет-матери: он появлялся раз в два-три дня и, приласкав ребенка, снова уходил к своему янтарю. Маргарет перестала спрашивать, допытываться: ее все устраивало, ее окружало спокойствие, и в доме приятно пахло хлебом и молоком.
Но однажды ей снова приснился другой мир.
Сон был коротким и состоял из слов. Какой-то мужчина с клочковатыми волосами кричал на Маргарет, и от него несло перебродившим элем. «Что ты делаешь?! — он клацал зубами так яростно, что они едва не крошились. — Зачем ты вышла замуж?! Зачем ты родила? Разве для этого мы приходили к тебе? Разве для этого мы говорили с тобой долгими ночами? Вернись к нам! Вернись немедленно!»
Маргарет проснулась в поту. Ее трясло, и привычный стакан воды не помог. Маргарет кое-как оделась, набросила шаль и выбежала в коридор: там ее едва не вырвало. Нужно было бежать, бежать немедленно, но Маргарет стояла в полной растерянности, и ее уже колотило от этой безысходности.
Генри заплакал. Это разбудило Маргарет. Сын удержал ее от шага в неизвестность, успокоил на несколько дней, но мужчина с клочковатыми волосами не собирался отставать.
«Ты принадлежишь нам, — шептал он, улыбаясь. — Я отдал глаза, чтобы заполучить тебя. И ты видишь слабо, ты похожа этим на нас: тут не на что глазеть, тут надо слушать. Иногда она призывает. Иногда и ты можешь услышать этот зов, даже из своего теплого мира, да-да. Так приди же! Чего ты ждешь, глупая?»
Второй зов Маргарет не перенесла. Полусонная, она быстро собрала вещи в маленький саквояж, судорожно переоделась… и ушла из дома у площади, ушла тихо, не разбудив никого. Маргарет вспомнила о Генри только через много часов, когда утренняя свежесть прогнала духов ночи. Но не вернулась — ей уже некуда было возвращаться, прежняя Маргарет умерла на той кровати, а в неизвестность шагала совершенно другая женщина.
Новую горничную брата звали Дженни. Маргарет повторяла эти нехитрые слова всю дорогу — пока ее не подобрала телега с сеном. Дженни, Дженет, Джен. Имена успокаивали ее. Лежа на сене, Маргарет попыталась считать старух в черном по старой привычке, но дорога к поместью Баркли была совершенно безлюдной.
Маргарет не доехала до поместья: сошла на полпути. Она точно знала, что идти нужно на северо-запад, в сторону моря, а потом свернуть к маячащим на горизонте невысоким горам. И Маргарет шла — много часов, дней, недель. Может, даже лет. Она разучилась считать время, она разучилась думать: в ее опустевшей голове вертелись только мысли о янтарных бусинах и почему-то о новой горничной Уильяма. Маргарет видела ее несколько раз. Пугливая девушка с красивыми глазами.
А может, она шла всего несколько минут. Может, лес сам появился перед ней: прибежал к Маргарет и встал на корточки, наклонил все свои ветви, признался ей в любви воем сотен зверей. Увидев деревья, Маргарет вдруг поняла, как устала. Она выронила чемодан и прижала ладони к лицу, старательно отгоняя мысли о сыне.
«Ну же», — будто прошептал ей лес. Маргарет, забыв о чемодане, шагнула вперед. Ее снова тянуло неизвестно куда — по крайней мере, там ее ждали, там ее могли полюбить.
«Мы ищем идеальный образец», — сказал ей как-то Ричард. Он был пьян и почти засыпал. Маргарет его раздевала, чтобы уложить в постель, а он обнимал ее за талию и говорил: «Чтобы все крылья на месте, все лапки, глаза… Он должен взлететь. Как же он взлетит со сломанными крыльями? Есть такой, но слишком далеко. Переходит из рук в руки. Один никчемный денди дарит его другому. Старики обменивают его на другие безделушки. И мы должны выследить, мы должны поймать, иначе всему придет конец, Мэгги, понимаешь? И нам с тобой, и даже нашему сыну. Но ты никогда ничего не понимаешь!»
Маргарет остановилась, увидев реку. Медленное течение, но глубоко. Она огляделась и, найдя мост, направилась туда. Что-то невидимое вело Маргарет к цели, и когда она коснулась стеклянной переливчатой стены над мостом, ее пронзила радость.
— Наконец! Наконец!
Маргарет не знала, кто прокричал это ее голосом.
Стена открылась, и Маргарет, несмело ступая по доскам, вошла в другой мир. Она шла медленно и наслаждалась ощущением пустоты в голове, в сердце, в душе. Все уходило — изменившийся брат, янтарь, притягательный Ричард, милый маленький Генри… Все это больше не имело значения.
Ее ждали. У моста собралась небольшая толпа — те мрачные, блекло одетые люди из кошмаров Маргарет. Мужчина с клочковатыми волосами тоже был здесь: он стоял ближе всех и щурился, будто пытаясь поймать немного света. У него дрожали руки, и Маргарет догадалась: это он открыл стеклянную стену, это из-за него (или ради него?) она пришла.
Но подтвердилась только первая догадка. Толпа расступилась, пропуская Маргарет к мужчине с длинными волосами. Волосы его посерели от седины, а смотрел он почти безжизненно, но это был все еще не старик: Маргарет видела его крепкие руки, широкие плечи, ухмылку.
— А мы думали, Финеган нас сюда приволок забавы ради, — усмехнулся этот мужчина. — Эй, Финни!
Подошел тот, кто так часто снился Маргарет: клочковатые волосы, дрожащие руки, запах эля. И глаза — красивые, несмотря на пустоту взгляда. Финегану было тридцать пять-сорок, но Маргарет почему-то обрадовалась тому, что в этом новом мире именно он станет ей мужем.
Но тут из-за спины длинноволосого выглянул высокий, крепкий парень с толстой шеей. Он оглядел Маргарет с ног до головы, словно кобылу на ярмарке, и кивнул.
— Я старейшина деревни, — длинноволосый слегка поклонился. — Это мой сын Билл, но все зовут его Могучим Биллом. Раз уж ты пришла сюда из… откуда, Финни?
— Из Йорка.
— Раз уж ты пришла сюда из самого Йорка, то будешь моему сыну женой, а мне — невесткой. Все, забирайте ее.
Маргарет опешила. Она ожидала совершенно другого — она видела эти мрачные лица сотни раз и не надеялась на улыбку, но что-то было не так. Маргарет обернулась и увидела ту же стеклянную стену у себя за спиной: путь назад был закрыт навсегда.
— Кто вы?! — она отступила к мосту и сжала кулаки. Усталость, голод, сонливость — все навалилось на Маргарет разом, но она решила терпеть, пока не разузнает истину.
— Почему вы — старейшина? Кто все эти люди? Зачем я сюда пришла? Вы же звали меня!
Старейшина подошел к ней и взял Маргарет за локоть. Наклонился. Ухмыльнулся.
— Почему я старейшина? Потому что когда я пришел в деревню, эти люди были просто кучкой никчемных мышей, которые слепо слонялись туда-сюда и не знали, где кормушка. Никто из них не знал о кормушке, милая! Я собрал их, сплотил, показал им путь. Благодаря мне они одеты, обуты и сыты. И я тебя не звал, милая, тебя зачем-то призвал вот этот пьяный бедолага, — он указал на Финегана, — потому что увидел тебя несколько лет назад на вылазке и влюбился. Представляешь! Влюбился! Ты была еще девчонкой, а он решил заполучить тебя и молился скале днем и ночью. Ух, пройдоха!
Маргарет почувствовала сильную тошноту и оперлась на руку старейшины.
— А ты думала о чем-то великом, милая? Ты думала о волшебстве? Финни, не разевай на нее рот, она слишком красивая для такого пропойцы, как ты. Разве что нос большой да глаза слабо видят, но это ничего, это работе не помеха.
Старейшина повел ее куда-то на север. Наверное, к деревне. И все говорил — монотонно, медленно, почти неслышно, и Маргарет слушала, проваливаясь в сонное небытие. И что-то ей подсказывало: она больше никогда не проснется.
***
Кэтрин, Том и Дэниел сидели за столом и перебирали рисунки. Том нарисовал множество образов — дровосек, маленькая девочка, сундуки, старик с огромной лысой головой… Но девушки с крыльями там не было, а Кэтрин не хотела о ней рассказывать: это прямой путь в скалу, Дэниелу же стоит держаться от нее подальше.
Кэтрин так и не поняла, почему Том решил им помочь. Он действительно мог забыть заклинание — не будь все деревенские глупыми, Дэниел не смог бы так долго управлять ими. Но было что-то еще. Том тянулся к ним уже давно: когда нарисовал Кэтрин на свадьбе, когда обнял ее после первого спуска в скалу, когда навещал ее — пленницу Питера — в доме, полном криков и суеты… Кэтрин вспоминала другого Тома: мальчишку с жесткими кудрями, мальчишку, чье лицо было круглым и добрым.
— Уже почти утро, — вздохнул Том. — Кэтрин, нам нужно возвращаться. Питер скоро проснется.
Кэтрин кивнула и начала нарочито медленно собирать рисунки.
Они не в первый раз сбегали из дома. С открытия барьера прошла неделя. Сейчас он был закрыт, но деревенские расслабились, зная, что Дэниел– новый ключ — все равно никуда не денется. Только Питер пребывал в страшной печали и спал один, в комнате матери. А Кэтрин это лишь радовало: она могла вылезать через окно, встречаться с Томом в темном углу двора и бежать к Дэниелу.
Ей стало все равно. Пусть поймают, пытают, убивают, спускают в скалу — все это меркло рядом с несколькими минутами, которые ей удавалось провести в объятиях Дэниела. Порой Кэтрин боялась этой любви: боялась, что со временем Дэниел остынет к ней, а когда барьер падет — и вовсе забудет несчастную деревенскую девушку, которая просто утешала его в тяжелые мгновения.
Дэниел кашлянул.
— Том, подожди во дворе.
— Зачем это? Кэтрин, поторопись уже! Вместе выйдем.
Дэниел посмотрел на него серьезно и повторил просьбу. Вздохнув, Том вышел. Когда скрип двери утих, Кэтрин оставила рисунки в покое и притянула Дэниела к себе, но не поцеловала: ей нравилось слушать его частое дыхание. Хоть чем-то крохотным она могла управлять: Дэниел никогда не настаивал, не был с ней груб, позволял все решать самой.
Потому Кэтрин и влюбилась. Но любовь сделала ее слабой, превратила в размокший хлебный мякиш, а расслабляться сейчас нельзя.
— Ты кого-нибудь любил там, в наружном мире?
Дэниел положил ладонь ей на щеку и протяжно выдохнул.
— Тетю и Перепелку.
— Нет же, — Кэтрин засмеялась, — не так. Вот как меня. Ты кого-нибудь любил?
Улучив момент, Дэниел посадил Кэтрин к себе на колени и теперь смотрел на нее снизу вверх. Так ей понравилось гораздо больше: Кэтрин могла гладить Дэниела по волосам, а он запрокидывал голову и жмурился…
Она вспомнила про размокший хлебный мякиш и, кашлянув, попыталась слезть. Дэниел остановил ее, обняв.
— Если честно, барьер все-таки что-то отнял у меня. Какие-то воспоминания. Я правда не мог вспомнить, как меня зовут — первые несколько дней. А потом все вернулось, но я до сих пор не могу понять, верно ли все истолковываю.
— Подожди… Ты знаешь свое настоящее имя?
Кэтрин так привыкла к его имени. Оно стало частью любимого образа, прилипло к таинственному чужаку — ее чужаку. Но она порой думала, что имя слишком простое, знакомое; нет, имя из наружного мира должно быть изящным, воздушным, незабываемым…
— Да. Меня так и зовут. Дэниел.
Очередная ее мечта разбилась, как разбивался под шепот Финегана барьер. Кэтрин сперва хотела слезть с коленей этого Дэниела и сердито отвернуться, но потом ее пронзило воспоминание. Слишком яркое, чтобы захоронить его в темный угол сознания.
— Это же я дала тебе имя. Я его… угадала?
— Вероятность этого стремится к нулю.
Кэтрин поняла, о чем речь: она давно привыкла к словам из наружного мира, давно научилась их переводить на свой простой язык.
— Но почему ты только сейчас мне об этом говоришь?
Дэниел пожал плечами:
— Здесь я чувствую себя очень странно. Цвета меркнут, например. Все кажется серым… И удивительное не удивляет. Я как будто теряю чувства одно за другим. Скоро я вообще забуду, зачем сюда пришел.
Кэтрин оглядела рисунки — почти бесполезные — и внезапно поцеловала Дэниела крепко, требовательно. Он закрыл глаза и потянулся за продолжением, но Кэтрин встала.
— Ты сказал, что барьер появился из-за давно убитых девушек. Сказал, что Сайлас мог быть вторым убийцей, а дед Питера — первым. Сайлас пропал, дед Питера давно сгнил в лесу, так кого же теперь судит барьер? Если все это правда, почему скала не отпускает нас?
Она говорила спокойно, смотрела выжидающе. Дэниел поправил растрепанные от поцелуя волосы, одернул рубашку и тоже встал.
— Я не знаю. Есть что-то еще. Не золото, не убийства. Я не знаю, куда приткнуть это общество по оживлению комаров… Если бы я мог залезть к себе в голову и разложить там все, рассортировать…
В который раз Кэтрин чувствовала — разгадка близко, чудовищно близко, но ее не поймать: подобно тени, она никогда не дастся в руки.
Том сердито постучал в окно. Кэтрин вздрогнула и, коротко поцеловав Дэниела, выбежала во двор. Не глядя друг на друга, они с Томом направились домой.
Но их догнали у дома Молли. Это был Дэниел: в одной руке он держал фонарь, в другой — раскрытую книгу.
— Слушайте! — крикнул он, не обращая внимания на возмущение Тома, и тут же принялся читать.
Я вижу жизнь, застывшую в смоле.
Огонь и снег, что в прелести сошлись.
Метафоры — оружие теперь,
Их тонкости другим не разгадать.
Убийца — тот, в ком кровь моя течет,
Но нет, не тот, кто мною порожден,
И нет, не тот, кто был рожден со мной.
А я — слуга, я чищу кровь и пот,
Огонь и снег бросаю я в полет.
Кэтрин и Том посмотрели друг на друга, потом на восторженного Дэниела– и пожали плечами.
— Сборники не совпадают, — начал Дэниел, отдышавшись. — Первые несколько страниц — да, но потом начинаются совершенно другие стихи. Много стихов, подобных этим. Понимаете?..
Дэниел пристально посмотрел на них и разочарованно вздохнул. Перелистал книгу до конца и показал Кэтрин последнюю страницу.
— Вот здесь написано, что стихи эти принадлежат Сайласу Муру. Ну? Все еще не понимаете?
Кэтрин ахнула. Дэниела это обрадовало:
— А теперь о стихотворении. Он пишет об огне и снеге — очевидно, рыжие волосы и белая кожа убитых девушек. Смола — это янтарь, а застывшая в ней жизнь — комары. И последнее: если не сын и не брат, то либо отец, либо дядя. Сайлас пишет, что не он убивал этих девушек. Он не последователь.
Все трое переглянулись. Том потер шею и начал рассматривать свои сапоги. Великое откровение улетало в тишину спящей деревни. Снежинки падали на фонарь и таяли; Кэтрин засмотрелась на это зрелище, но ее отвлек стук, с которым Дэниел захлопнул книгу.
— Ладно, — он смягчился и протер глаза, словно сильно устал. — Вы поймете позже. Правда, теперь надо как-то найти отца или дядю Сайласа в огромном внешнем мире, но я надеюсь на помощь Агнес. Что-то есть в этой ведьме.
Внезапно скрипнула дверь, и Дэниел отбросил фонарь: он прочертил яркую дугу и угас. В дверном проеме стояла Молли. Она держала свечу и настороженно вытягивала шею. Никто в деревне не успел заметить, куда она пропала и как вернулась; Кэтрин уже хотела шагнуть к ней, расспросить, обнять, но тут за спиной Молли появился мужской силуэт. Некто высокий, но точно не Могучий Билл. Он взял Молли за плечо и, отобрав у нее свечу, сам оглядел двор.
— Что ты там увидела?
Кэтрин задержала дыхание и, нащупав руку Дэниела, сжала ее.
— Не знаю, — голос Молли был тихим, уставшим, испуганным. — Ты не можешь оставаться здесь. Тебя найдут. Деревне достаточно одного чужака.
Мужчина рассмеялся.
— Я уйду, когда завершу свое дело. А на это нужно время. Много времени, крошка Молли, так что запирай дверь покрепче и не болтай с деревенскими.
Словно подкрепляя свои слова, он втолкнул Молли в дом и закрыл дверь.
