Правосудие птиц

      Они решили пойти через лес. Кевин заявил, что другой дороги и без того нет, а Коннор пожал плечами.       Давно облетевшие деревья стряхнули остатки снега и гордо вытянулись к темно-серому небу. Утро было освежающе ледяным. Солнце не собиралось появляться, и Кевина с Коннором это лишь радовало. Они изредка останавливались, бросали мешки на снег и отдыхали, глядя друг на друга со смесью тоски и хвастовства. Кевин иногда напоминал о лошадях, а Коннор предпочитал молчать. Лошади создали бы слишком много шума — особенно в этих краях, где барьер сводит с ума все живое.       С лопатой приходилось особенно трудно. Сперва Коннор нес ее на плечах, затем Кевин, потом снова Коннор; но мешки, набитые золотом, тоже мешали идти. На полпути они решили бросить или лопату, или один из мешков, но не смогли.       — Проклятый снег! — тоскливо ругался Кевин. — И сесть некуда!       Коннор молчал. Ему казалось, что мир сузился до кончика этой проклятой лопаты, которая натирает плечо. Но потом мир снова расширялся, вмещая и скалу, и барьер, и оставшегося в деревне чужака… Коннор вспоминал ярко-красный шарф Сайласа и единственный в своей жизни миг, когда удалось проявить смелость.       Кевин пытался начать разговор, «ведь идти веселей». О скале, о ее необъяснимой силе. О том, какие они хитрецы и пройдохи. О далеких свободных городах, где нет ни барьеров, ни старейшин. Коннор только качал головой, пожимал плечами и поправлял лопату: он не любил слова. Они казались пустыми и слишком громкими.       Только раз за всю свою длинную, длинную жизнь он говорил долго, с чувством: на исповеди у чужака. Разговор превратился в драку, но Коннор запомнил радостное отчаяние, переполнявшее его в мгновения беседы.       Он вспоминал многое: перепуганного отца, гнев матери, Кэтрин, свадьбу, ветхий сарай, который не смог бы стать препятствием… И все это валилось на Коннора с равнодушных деревьев, подстерегало впереди, нападало сзади: прошлое не хотело отпускать. Особенно в такой дальний путь.       Когда показалась река, Кевин повеселел. Он даже пошел быстрее, несмотря на усталость; мешки бились о его колени, позвякивая. Этот звон, приглушенный расстоянием и пронзительной свежестью утра, успокаивал Коннора.       Они ни разу не говорили о том, что будут делать. Ночью, когда Кевин приказал захватить лопату, сонный Коннор даже не стал переспрашивать.       Кевин бросил мешки и ухмыльнулся:       — На чудо я и не надеялся.       Барьер висел в воздухе тысячами лезвий — как всегда. Когда весть о смерти старика Финегана разлетелась по деревне — а было это два дня назад — барьер еще оставался целым, но в ту же ночь одна из лошадей понеслась через лес к своей погибели. Целый день все мужчины деревни снимали ее распотрошенную тушу с лезвий.       Отец Кевина и Коннора заявил, что свободы им теперь не видать. Ни виновным, ни безвинным. Кевин в тот раз лишь слегка улыбнулся и подмигнул брату.       Его волосы казались особенно огненными на бледном полотне утра. Коннор вздохнул, опустил мешки и лопату на снег и с надеждой посмотрел на брата:       — Что теперь?       — Будем копать, — Кевин казался удивительно спокойным.       — Что копать?       — Эти деревенские живут здесь уже тысячу лет, но никому и в голову не придет, что барьер может не продолжаться под рекой.       Коннор огляделся: на западе маячил мост. Он был построен до появления деревни — так говорил отец, когда ему приходилось отвечать на расспросы любопытных детей. Каждый год мост латали, убирая отсыревшие доски. Коннор замечал порой, что под мостом река тише, но будто глубже. Если она где-то и мельчала, то лишь далеко на востоке.       — Мы захлебнемся, — Коннор покачал головой. — Не буду я копать. Я лучше вернусь домой.       Кевин бросил на него презрительный взгляд и, подхватив один мешок, направился к мосту. Коннор постоял немного в недоумении и, удрученный, последовал за братом.       Кевин взошел на мост и начал примериваться. Река была не слишком широкой, но коварное течение могло утащить на дно, бросить на камни, расплющить. Коннор боялся плавать здесь, хоть переливчатая стена барьера так и манила порой.       Когда Кевин швырнул мешок с золотом прямо на лезвия, Коннор едва не вскрикнул. Он ожидал услышать стеклянный звон, но мешок пролетел так, будто не было никакого барьера, и глухо упал поодаль.       — Тащи остальные.       Коннор повиновался мгновенно. Вскоре все мешки были переброшены на ту сторону: барьер ими не интересовался. Избавившись от последнего мешка, Кевин прикоснулся к едва заметному лезвию — и отдернул руку, стряхивая каплю крови.       — Сам не заметишь, как тебя надвое разрубит, — мрачно пробормотал он, усаживаясь на холодные скользкие доски.       Мысль о том, что придется нырять, плыть и копать в такой холод, ужаснула Коннора. Он огляделся со слабой надеждой — может, кто-то из старейшин проследил за ними; но лес был пуст и молчалив. Лишь доносился далекий отчаянный лай.       — Интересно, что теперь будет с ними. С деревней.       Кевин пожал плечами:       — Умрут здесь, что же еще. Лучше о нас думай.       Мешки ожидали у противоположного берега, уже принадлежащие свободному миру. Кевин встал, посмотрел туда с ухмылкой и хлопнул брата по плечу:       — Лезь.       Коннор собирался прыгнуть в воду с разбега, но Кевин схватил его за руку:       — У тебя остановится сердце, глупец. Помаленьку.       Коннор послушно снял сапоги, пальто, рубаху. Вошел в реку. Когда ледяная вода коснулась его ступней, виски Коннора пронзила боль, и он едва не побежал обратно. Но с болью пришло и оцепенение: вода словно проглотила его ноги по щиколотки, не позволив двигаться.       — Эй! — Кевин расстелил на снегу пальто и сел. — Быстрее!       Коннор тяжело вдохнул и ушел под воду.       Никто не измерял глубину этой реки. Старейшины говорили, что сила здешней воды не в глубине, а в непредсказуемости: течение могло унести куда угодно. Но сейчас Коннор вообще не почувствовал течения: река показалась спокойной, как разлегшийся на берегу «старший» брат.       — Вперед! — донесся приглушенный водой приказ. Коннор огляделся, но все вокруг было мутно-зеленым, как в болоте. Ни водорослей, ни рыб, ни камней. Дно оказалось твердым.       Коннор проплыл немного, затем вытянул руки — барьер скоро должен был коснуться его ладоней, разрезать огрубевшую кожу. Но пока вокруг была лишь вода, холод которой Коннор уже перестал чувствовать.       Он никогда не молился, ни во что не верил. Старики изредка повторяли странную молитву, обращаясь не то к скале, не то к предкам; Коннор молча наблюдал за их отчаянием. Когда хоронили Финегана, эта молитва доносилась из каждого окна. Коннор не понимал ее — бессмысленная кучка слов, которая ничего не изменит. Барьер никогда их не выпустит, и Кевин поступил глупо, выбросив золото в свободный мир; но Коннор не осмеливался вернуться и сказать брату об этом.       Коннор точно помнил, что барьер возвышался неподалеку от берега, но вот уже половина реки осталась за спиной, а лезвий нет. Он часто выныривал и оглядывался — беззаботный силуэт Кевина становился все меньше и меньше.       — Что ты там мечешься?! — Кевину уже приходилось кричать. — Где копать?       Почему-то Коннор плыл все быстрее и быстрее. Какое-то необъяснимое чутье подсказывало ему, когда стоит вынырнуть, а когда — спрятать голову под водой. Смазанные утренним туманом деревья на противоположном берегу проступали теперь четче. Коннор пересекал совершенно спокойную реку, уже не оглядываясь.       Даже Кевину не пришло в голову, что барьер может не продолжаться под водой.       Что-то бултыхнулось за спиной. Коннор обернулся на плаву и застыл, приоткрыв рот: Кевин тоже вошел в реку. Он плыл быстро, широко размахивая руками, и его перекошенное от ярости рябое лицо то появлялось, то исчезало под волнами.       Коннор никак не мог сдвинуться с места. Он смотрел, как брат приближается, и чувствовал только глубокую тоску — сейчас будет объяснение, они поделят золото, подерутся… Кевин никогда не простит за предательство, но в огромном свободном мире им все же придется жить вместе.       Кевин вдруг остановился.       — Что ты там делаешь? Перестань!       Коннор огляделся, ничего не понимая. Кевин барахтался в воде, опрокинувшись на спину, и с ужасом смотрел на брата… нет, на что-то другое. На что-то громадное, доходящее до небес. Кевин запрокидывал и запрокидывал голову, пытаясь поймать взгляд этого исполина.       Коннор ничего не видел, лишь чувствовал, что разделил их именно барьер. Вода потемнела, появились волны, и течение слабо потянуло на восток; Коннор пытался оставаться на месте, но река становилась все яростней.        — Кевин! — закричал он, сопротивляясь течению. — Кевин, где ты?!       Волна накрыла Коннора с головой и толкнула почти к самому дну. Он взмахнул руками, забарахтался, широко открыл рот… И двумя отчаянными рывками добрался до поверхности. Вынырнул. Снова позвал брата.       Снова и снова. Кевин не откликался. Река не выпускала его.       Коннор оказался на берегу лишь через много, много часов — так ему казалось. Вода была повсюду; Коннор долго вытряхивал ее из ушей, прежде чем смог снова услышать шум реки.       На противоположный берег не хотелось смотреть, но Коннор пересилил себя. Он вглядывался отчаянно, упорно, смахивая теплые слезы, которые смешивались с водой; но — ничего. Даже лопата, прежде спокойно лежавшая у самой воды, пропала.       Зато золото, теперь принадлежащее Коннору, никуда не делось. Это не радовало, но Коннор все же подобрал мешки и устало их потряс. Звон его слегка успокоил.       Он остановился у толстого старого дерева, прислонился к стволу и оглядел этот новый мир. Все те же облетевшие кроны, снег, пронзительный мороз. Ничего удивительного. Разве что дышалось тут легче, словно исполинские руки барьера наконец-то перестали душить. Коннор перекинул мешки через плечо и, дрожа от холода, пошел на юг.

***

      В комнате было слишком мало воздуха и слишком много людей. Могучий Билл, Том, Питер и Дэниел сидели за столом. Их окружали другие мужчины — хмурые, с ружьями наготове, пахнущие снегом и глиной. Дети и женщины теснились у стен; некоторым не хватало места, и они просовывали в дверь только головы, пытаясь ничего не пропустить.       Кэтрин поискала тот кожаный ящик, но не нашла — Дэниел оставил все у Финегана. Без ящика, без черного пальто, без растрепанных волос и равнодушного взгляда он совсем не был похож на себя. Будто деревня окончательно поработила его, выкурила тот запах наружного мира. Кэтрин смотрела на Дэниела, и жалобная нежность переполняла ее.       — Я не могу это прочесть, — повторил Дэниел уже в пятый раз. — Да, Финеган посвятил меня в вашу проклятую тайну, но толку?!       — Он умер из-за тебя, — процедил Питер. Сегодня его кривой зуб торчал особенно отвратительно.       Толпа одобрительно загудела:       — Все изменилось, когда появился этот чужак!       — Мы жили хорошо!       — Не надо было его впускать!       Дэниел сжал кулак, скрывая записку Финегана под запачканными глиной пальцами, и усмехнулся:       — Вы жили хорошо?.. Скармливали этой скале свои мозги и слепли, как отравленные свиньи!       Кэтрин кашлянула, чтобы подавить смешок.       — Финеган был здоров, — крякнул трактирщик Дуглас, — пока ты не начал отпаивать его наружными зельями.       Дэниел не собирался отмалчиваться:       — Финеган умирал от перепоя, вы, безмозглые! Он всю свою жизнь открывал вам двери, а вы наградили его… этим несчастным бараном. Велика честь! Это вы его убили! Вы и ваша хваленая скала!       Толпа замолчала. Слышалось только тяжелое дыхание мужчин. Заплакал ребенок, но мать тут же вынесла его; даже старые часы, казалось, решили помолчать.       Кэтрин уже забыла, когда в последний раз спала и ела. После смерти Финегана деревня превратилась в громадную волну, которая тащила за собой и не позволяла передохнуть. Сначала быстрые похороны, потом — через два дня — раскопки. Мужчины обшарили каждый дюйм уже подгнившего тела, но ничего не смогли найти. Дэниел тоже копал, но не притронулся к трупу, а стоял поодаль, прижав огрубевшие грязные ладони к глазам. Кэтрин так хотела подойти к нему в тот миг, но Питер теперь крепко держал ее за шиворот и никуда не отпускал.       Даже теперь, в решающий для деревни час, Кэтрин должна была стоять так, чтобы Питер ее видел.       Молчание никого не успокоило. Питер смотрел все так же насмешливо. Том ногтем чертил какие-то линии на столешнице, слабо улыбаясь.       — Вовремя твой сынок сбежал, Джимми, — хмыкнул Могучий Билл. Отец Кевина и Коннора опустил голову и повел плечами:       — Разве я им теперь указ? Хоть второй оказался умней.       Утром Кэтрин узнала от сплетниц, что Коннор избил своего брата, отобрал накопленное вместе золото и как-то сумел ускользнуть в наружный мир. Без заклинания. Без Финегана. Скала уже открыто смеялась над ними.       Кевин тоже стоял здесь — взъерошенный, злой, с потухшим взглядом. Изменились все до единого, и Кэтрин чувствовала себя совершенно чужой, словно она только что пришла из наружного мира.       Деревня наконец-то перестала притворяться.       Агнес принесла свечу. Полутьма быстро поглотила остатки света, и лица старейшин стали суровей из-за теней.       — Послушайте, — начал Дэниел гораздо мягче. — Мы заперты здесь. Вы нужны мне, а я нужен вам. Если мы перестанем обвинять друг друга и найдем выход… Я… Я просто не могу понять. Почему вы довели Финегана до самоубийства, почему не смотрели за ним как следует? Почему вы так обожаете эту скалу?.. И что здесь произошло шестьдесят лет назад? Если бы вы могли все это объяснить…       Питер дернул головой, примерился и плюнул на пол. Размазал плевок носком ботинка.       — Я не собираюсь болтать с мерзавцем, который спал с моей женой.       Толпа снова одобрительно зашумела. Кэтрин нащупала чью-то руку — уже неважно, чью — и крепко ее сжала, стараясь не упасть. Она чувствовала, что даже не сможет говорить, если придется оправдываться.       Дэниел встал. Кэтрин удалось заглянуть ему в глаза, но всего на мгновение, — все полезли вперед, и ее оттеснили к стене.       — Не надо драться! — крикнул какой-то старик.       Питер тоже привстал, с готовностью сжимая кулаки, но Дэниел вдруг метнулся к свече. Мелькнуло что-то белое, и пламя разделилось на две части. Это была записка Финегана; теперь она полыхала в пальцах Дэниела, а он смотрел в огонь совершенно равнодушно.       Но лишь мгновение. Внезапно Дэниел выронил записку и тут же прижал ее к столу ладонью. Толпа вздрогнула. Кэтрин видела все это лишь краем глаза, но ей хватило — она двинулась к столу, отталкивая всех, и вскоре уже держала Дэниела за руку.       — Зачем ты это сделал?! Зачем?       Дэниел смотрел ей в глаза и будто не понимал, кто она такая. Записка, подпаленная с одного угла, лежала на столе. Уже не обращая внимания на Кэтрин, Дэниел подцепил записку и вновь поднес ее к свече, но не поджег, а лишь подержал над огнем. Толпа следила за ним, почти не дыша.       — Смотри, — прошептал Дэниел, и Кэтрин склонилась над запиской. Поверх каракулей Финегана проступили еле заметные коричневые знаки.       — Тайнопись.       — И что же там написано?       –«Изыди». Это заклинание для изгнания дьявола.       Кэтрин ничего не поняла, но кивнула — ей не хотелось терять эти мгновения мнимой свободы. Словно никого и нет вокруг. Только она, Дэниел и тайны.       Питер разрушил ее хрупкое счастье.       — О чем вы шепчетесь?       — Агнес! — крикнул Дэниел, не глядя на взбешенного Питера. — Какие книги были у твоей матери в подвале?       Простой вопрос, но Агнес отшатнулась и чуть не упала на стоявшую рядом женщину. Ее сухое лицо побелело и вытянулось еще сильнее; Агнес почти жалобно посмотрела на братьев, а потом — несмотря на темноту, Кэтрин увидела это отчетливо — ухмыльнулась.       Могучий Билл потряс головой:       — Что ты несешь, чужак?       Деревня и так редко называла Дэниела по имени, но сегодня все будто условились забыть его помощь и вернуться к тем унылым первым дням.       — Наверняка ты их перепрятала. В свой комод, на самое дно последнего ящика. Или под кровать. Но ты их читаешь, чтобы в темноте сочинять свои заклинания, правда? Так скажи!       Агнес покачала головой. Кэтрин испугалась вдруг, что она выбежит из комнаты, взлетит на второй этаж, откроет комод… и сожжет все эти книги до единой, не оставляя Дэниелу и крохи надежды. Но Агнес не ушла. Она приблизилась к столу и стала частью живой картины — четверо мужчин, две женщины, все застыли в слепом ожидании.       Свеча затрещала и, вспыхнув, погасла.       В то же мгновение тяжелая, потная рука Питера опустилась Кэтрин на плечо и сдавила сильно, повелительно. Ей не позволялось двигаться. Но Кэтрин почувствовала и другое прикосновение — нерешительное, мягкое; Дэниел сжал ее пальцы в своих и почти сразу отпустил, но этого хватило.       Кэтрин тяжело выдохнула и закрыла глаза: ей захотелось есть, спать, двигаться, кричать, плакать…       Свечу быстро заменили. Кэтрин заметила, что Агнес и Могучий Билл смотрят друг на друга напряженно, зло. Борьба длилась мгновения. Вскоре Агнес опустила голову и дернула плечами. А потом резко, по-звериному огляделась — и заговорила громко, четко:       — Я принесу книги. Но если кто-то из вас вздумает их отобрать, то клянусь своей покойной матерью — я нашлю на вас все болезни, какие только придумал наружный мир. И даже те, которые здесь никто не знает и не умеет лечить. Вы будете умирать долго, тяжело, а кровати ваши пропитаются кровью. Вот что я сделаю!       Ответом ей было молчание — настолько чистое, что жужжание запоздалой мухи показалось пронзительно громким. Агнес помедлила с минуту, но все-таки ушла, и ее ждали молча, не поднимая голов, почти не дыша.       Она принесла пять книг. Одна была гораздо тоньше остальных — темно-зеленого цвета, с золотистыми знаками на лицевой стороне. Дэниел, не обратив внимания на другие книги, выбрал именно эту.       — Так я и знал.       Могучий Билл склонился и непонимающе пожевал губами:       — Что там?       — Дневник юной леди, — прочитал Дэниел, открыв книгу, — а внизу еще приписка: «Посвящается моему другу, дорогому Р.Р.»       Все покрылось туманом. Кэтрин помнила этого Р.Р., но связать воедино его, мать Питера, Финегана и скалу уже не смогла.       — Что? Что? — напирал Могучий Билл. Дэниел просмотрел несколько страниц и хмыкнул:       — Ну конечно. Если бы я мог вам сейчас показать… Точь-в-точь!       Точь-в-точь как сборник стихотворений, найденный в сундуке у Молли — это он, наверное, имел в виду. Кэтрин тихо порадовалась этому проблеску понимания. Она огляделась, но Молли не было видно — уже много дней. Мысли о Молли потянули за собой и другие — о доме, о теленке, которого наверняка забрали, о Крепыше…       Дэниел пролистал книгу до конца, но заклинания не нашел. Принялся за другие. Потянулись минуты, полные шуршания страниц и напряженного дыхания толпы: все ждали, уже зависимые от чужака, которого так хотели прогнать. И когда Дэниел поднял голову, улыбаясь, толпа выдохнула почти с гордостью.       Питер сильнее сжал плечо Кэтрин, будто обвиняя ее во всем.       А потом они пошли к барьеру. Кэтрин бежала вместе со всеми, и вечерний мороз жег ей лицо. Она не видела никого — только черно-белый лес, мелькающие крючковатые ветви и подол своего платья. На миг ей показалось, что барьер падет прямо сейчас — деревня-волна сокрушит его, разобьет на тысячи кусков и растопчет, а потом выбежит в наружный мир, совершенно потерянная. Тогда Кэтрин вырвется, оттолкнет Питера и прижмется к своим деревьям, тогда она будет единственной хозяйкой, а все они станут чужаками.       Будет ли Дэниел рядом с ней? В полусне Кэтрин испугалась вдруг, что Дэниел растает, исчезнет, если пересечет реку снова.       Река встретила их тихим ворчанием волн. Все остановились, и лес наполнился тяжелым дыханием полусотни человек. И снова не было Молли — Кэтрин отчаянно искала ее рыжую голову, но видела лишь Кевина.       — Читай, чужак! — крикнул кто-то из толпы. Дэниела окружили, протянули к нему факелы, почти обняли.       — Лицемеры, — улыбнулась Кэтрин. — Ли-це-ме-ры. Значение: лгуны.       Финеган читал совсем не так. Его шепот — недоступный для деревенских– поднимался к самым кронам, и барьер дрожал, готовясь обрушиться в реку со стеклянным звоном. Дэниел же останавливался после каждого слова, оглядывался, медлил. Он будто совсем не хотел открывать барьер, и скала понимала это.       Вскоре Могучий Билл отобрал у Дэниела книгу.       — Да он смеется над нами! Откуда нам знать, что ты все правильно делаешь?       Дэниел пожал плечами и начал греть руки над факелом:       — Я все-таки не занимался этим шестьдесят лет. А вы могли бы и подслушать, когда старик Финеган изгонял здесь дьявола.       Питер заскрежетал зубами и шагнул к толпе, но Кэтрин схватила его за руку:       — Не время драться!       Питер опешил. Кэтрин тут же отступила, удивившись своей смелости. Драка бы вспыхнула уже между ними, но тут послышался голос Агнес:       — Я тоже умею читать. Дай книгу, отец.       И Могучий Билл повиновался, как испуганный теленок. Агнес кашлянула, вгляделась и начала шептать — протяжно, громко. Снова совсем не как Финеган. Ее голос блуждал по лесу и жалко разбивался о барьер.       Толпа начала шуметь. Когда Агнес, опустив голову, отдала книгу, шум этот стал почти невыносимым: так кричат, наверное, запертые в горящем сарае овцы. Дэниел наблюдал за толпой совершенно равнодушно:       — Вам надо было обеспечить Финегана потомством до того, как он окончательно засох.       Питер, отец Кевина или Могучий Билл могли бы избить Дэниела за такие едкие слова, но сейчас они молчали, глупо замерев с опущенными плечами.       — Эй, Том! — крикнул Дэниел внезапно.       Том обернулся — он стоял поодаль с факелом в руках. Дэниел подозвал его кивком. Могучий Билл, обрадовавшись, тут же протянул сыну книгу, но Том отказался:       — Я же не умею читать.       — Выучила бы мать и тебя заодно! — вспылил Могучий Билл, отбросив книгу в снег. Сейчас он казался удивительно смешным, этот жестокий, непримиримо глупый человек.       Дэниела нисколько не расстроил отказ Тома.       — Я только что сумел прочитать записку Финегана. Просто встань вот сюда… да, сюда. И заклинание тут же придет тебе в голову, если ты достоин. А если не придет, то так и быть, я тебе расскажу.       Том покорно дошел до указанного места, прижал руки к бокам, открыл рот… и замолчал. Толпа ждала. С каждой секундой ее ожидание крепло, наливалось, начинало трещать. Еще немного — и женщины, мужчины, дети, старики снесли бы барьер своими телами, как стая отчаянных мелких птиц.       — Ничего мне не приходит в голову!       Дэниел подошел к Тому, обнял его за плечи и начал что-то старательно объяснять. Через несколько минут Том и сам зашептал — сначала нерешительно, запинаясь, а потом даже радостно. Вскоре он вошел в ту же колею, что и Финеган, и недоступное деревенским заклинание полетело к кронам. Барьер поначалу не обращал на Тома внимания, но заклинание росло, шепот становился все вкрадчивей, а сам Том будто осел, сгорбился… И скала не поняла в темноте, почему Финегана подменили. Она отступила, усыпленная новым, молодым голосом.       И барьер пал.       Том зашатался, когда лезвия рухнули в воду и растаяли там. Дэниел подхватил его, не позволил сесть, хоть и сам едва держался. Вместе с лезвиями ушло и оцепенение: толпа выдохнула, бросилась к реке, кто-то опустился на колени, кто-то забормотал молитву…       — Приведите скрипача, — усмехнулась Кэтрин. — Здесь ему самое место.       Но вместо праздника в толпу пришла былая ненависть.       — Слушайте! — донесся голос Питера. — Теперь мой брат знает заклинание. Теперь он заменит Финегана. Скоро подыщем ему жену. А с чужаком мы будем разбираться сами, пока он не сбежал в свой мир!       Дэниел выпустил Тома и действительно отступил к реке, но остановился у самой воды. Множество факелов освещало его лицо — невероятно бледное, полное гнева и тоски. Кэтрин растолкала зевак и рванулась ближе к Дэниелу, но ее снова не пустили: схватили за плечи, удержали грубыми руками. Питер теперь произносил свою речь у самого уха Кэтрин. Капли его слюны падали ей на шею.       — Завтра мы устроим суд. И тогда уж ему не отвертеться! Или полезет в скалу, или пусть стреляет себе в лоб!       Кэтрин широко открыла рот, задыхаясь от невыносимого отчаяния. Их никто не освобождал, они навсегда заперты в собственной нерешительности — простая деревенская девушка и слишком любопытный «репортер». Кэтрин огляделась, ища друзей, и замерла, поймав взгляд Тома.       — Пожалуйста, — прошептала она.       И неожиданно Том ответил на ее просьбу.       — Никакого заклинания я не знаю, — бросил он рассеянно. Питер и Могучий Билл резко обернулись.       — Ничего не запомнил, вот вам моя голова, ничего! И повторить не смогу. Ух, какое оно было сложное, вот что я вам скажу. Только чужакам и под силу, да, он-то умеет читать, человек ученый.       Том говорил еще долго, нудно, а его отец и брат смотрели друг на друга, и в молчании толпы было что-то глупое — так молчит ребенок, поняв, как ловко его провели.