Воспоминания

— Кстати говоря, вижу, что ты всё ещё куришь, Исида? — задал риторический вопрос Ишшин, поведя носом. — А ты разве нет? — ядовито ответил Рюкен. — Да, но я курю только в годовщину смерти жены. Рюкен хмыкнул своим мыслям. — Эй, а это разве не больница? — осенило Ишшина. — Всё в порядке — ответил Исида и, затушив едва закуренную сигарету, внезапно спросил. — Почему? Куросаки не стал спрашивать, что имеет в виду Исида — он ждал этого вопроса лет двадцать. Он сотни раз думал что ответит, но сейчас он отшвырнул все шаблоны и ответил так, как всегда чувствовал, но боялся признаться даже себе: — Я испугался. Я оправдывался тем, что твой отец запретил мне, но на самом деле я испугался. Тебе тогда было всего пятнадцать лет, а у меня за спиной почти пол тысячелетия. Я боялся испортить тебе всю жизнь. Куросаки помолчал немного и продолжил: — Но ведь неплохо получилось. Вскоре я встретил свою жену, а ты свою. Семьями обзавелись. И сын у тебя смышленый, весь в тебя… — Прекрати. Он совсем не похож на меня, и ты знаешь какие у нас отношения. — Похож, — с улыбкой парировал Ишшин. — Ты в юности был таким же идеалистом, за великую идею мог горы свернуть. Только потом всё это куда-то делось. Одна желчь осталось. И цинизм ещё. Рюкен отвернулся и горько бросил: — Только не говори, что не знаешь из-за чего это. — Знаю. И простить себе не могу. Куросаки подошел вплотную к Квинси и обнял. — Скажи, сейчас поздно всё исправлять? — он закрыл глаза и втянул носом воздух. Воздух пах сигаретами, болью, одеколоном Исиды и совсем немного самим Исидой. — Ей нравится этот одеколон. И она терпеть не может когда я курю. — Исида оглянулся на Шинигами, — Я ни разу ей не изменял. Ишшин не шелохнулся, поняв прозрачный намёк. — Я своей тоже. Прости. Я сейчас ещё немного так постою и отпущу. Сейчас… И они стояли так. Прикосновения друг к другу обжигали, словно плавя кожу, оставляя безобразные шрамы прямо на мышцах, но они стояли так и не могли пошевелиться. — Я люблю её, — наконец нарушил молчание Рюкен. — Я знаю, — ответил Куросаки и, наконец, разжал объятия. — Прости. За всё. Я очень виноват. Но Исида не слушал его: — Я очень люблю её. И она знает это. Но ещё она знает про тебя. Она не знает кто ты, когда ты был у меня, что нас связывает, но знает, что ты есть. Она сама поняла. Почувствовала, наверное. И скорее всего она поймёт, что мы виделись, она знает меня куда лучше чем я сам. И уйдёт. — А ты не хочешь, чтобы она уходила, — не вопрос, констатация. — Не хочу. У нас жизнь одна на двоих. Мы так давно вместе, что даже если я уеду в другую страну, мне о ней что-то будет напоминать. Ишшин развернулся и направился к выходу, бросив: — Я понял. Ведь всегда легче уйти с дороги, чем бороться за то, что давно упущено. — Куросаки! — в голосе несостоявшегося Квинси звенела ярость. — Мне, наверное, не стоило приходить. — Ишшин остановился, но не обернулся. — Какой же ты идиот. Ичиго весь в тебя. Пространство между ними налилось тишиной. Нужно было что-то сказать, чтобы установить какие-нибудь правила, рамки, чтобы понять, как дальше дышать. Но не было сил говорить. Всё недосказанное осталось где-то позади, лет шестнадцать назад. Ишшин сделал робкий шаг навстречу и Рюкен, сорвавшись с места, в долю секунды пересёк расстояние между ними. Шинигами отметил про себя, что тот совсем не повзрослел и остался таким же упрямым и уязвимым. Больше не было слов и мыслей. Были только прикосновения, ласки, поцелуи. И даже телесная оболочка осталась где-то за гранью разума. Это была настолько застарелая любовь, что она не должна была приносить что-либо кроме боли, но когда они касались друг друга, они почему-то забывали, что это очень застарелая любовь. Пожалуй, всё-таки пришло время перемен. Сожаления и вина остались за порогом. А о проблемах и последствиях они подумают позже, когда будут лежать в обнимку и восстанавливать дыхание.