Глава 19
Мы принимаем ту любовь, которую, по нашему, мнению мы заслуживаем.
Мы тихонько шаркаем по коридору, придерживая друг друга. Мои пальцы все так же дрожат. Это пройдет не скоро, но все-таки пройдет. Теперь я знаю точно, вижу так же ясно, как улыбку Гедиза и искры, летящие от него. Он светится счастьем. Я без зазренья совести рассматриваю его. А он лишь смущается. — Гедиз, а в какой дом мы поедем?.. — притормаживаю. Меня будто по голове ударили собственным вопросом. Моя дочь живет у них уже почти три недели, Гедиз рассказывал, какой мебелью они обставили ее комнату. Но если там место мне? — То есть… — Если ты не будешь против, то поживешь пока у нас. Занятия Мелек проходят дома, в ее комнате. Ты сможешь быть с ней в любую минуту. И, как сказал Ибрагим, ты пока нуждаешься в присмотре. — А твоя мама? — закусываю губу. Не хватало, чтобы я еще стала причиной его разлада с семьей. — Мама ждет тебя с нетерпением, сладости ведь они вместе лепили, — широкая уверенная улыбка. Ему приятно, что госпожа Рефика делала это для меня. — Значит… твой дом становится и моим домом? — не подумав, говорю я, но отступать поздно. Гедиз заливается румянцем, я вижу, как подрагивают его губы в улыбке. — Значит так, госпожа, и не смотри на меня так, ты во мне дыру прожжешь, — шепчет он, и мы подходим к двери моей палаты. — Предлагаю тебе сходить в душ, а я пока до машины за вещами, ладно? Я так радовалась своей выписке, что совсем забыла о вещах. Погода заметно похолодала. Легкий дождь набегами орашал землю, не давая пыли заклубиться в воздухе. Хорошо, что мой друг более сосредоточенный и думает на пару шагов вперед. — А если бы меня не отпустили сегодня? — останавливаю его, когда он, уже усадив меня на кровать, собирается уходить. — Я вожу с собой эти вещи уже неделю. Был готов ко всему, так скажем, — мое удивлённое лицо снова заставляет его улыбнутся. — Я скоро. И он исчезает за дверью. Озираюсь по сторонам, снова застыв взглядом на окне. Скоро эти стены не будут держать меня. Скоро я прижму к себе дочь и вдохну ее запах. Скоро я вернусь к нормальной жизни. Иду к шкафу, забираю все принадлежности для душа и ухожу в ванную комнату. Вода постепенно смывает с меня усталость и оцепенение. Я боялась поверить, что все происходящее правда. А теперь, наконец-то, позволила себе радоваться: это не галлюцинация, ты действительно едешь домой! Восторг заставляет чаще дышать и улыбаться так, что устают щеки. Мне хочется смеяться, танцевать, петь. Хочется сладкого и гулять! Я так соскучилась по прогулкам, по природе. Но хватит мечтать, пора собираться. Выхожу из душа в тёплом халате в палату и вижу его. Высокого, уверенно смотрящего в окно перед собой. — Я не смотрю, не смотрю, но ты очень долго купалась, — журит меня бархатный голос. Хочется прижаться к его спине и снова сказать спасибо, но выглядеть это будет странно. — Вещи в паре пакетах на кровати. Там несколько вариантов, я не знал что тебе понравится больше. Обувь в пакете на полу, выбирай, в чем будет удобнее. Я могу выйти, чтобы не смущать тебя. Молчание. У меня снова скапливаются слезы в уголках и щемит в груди. — Гедиз, — он медленно оборачивается ко мне, — спасибо тебе. — О, не надо, не плачь снова. Ты такая красивая после душа, сейчас все испортишь! — он обнимает меня, а я смеюсь. — Так лучше, — отрывается, смотрит на меня с такой заботой… Словно я действительно что-то значу. — Я жду за дверью, поторопись. Я остаюсь один на один с этими вещами. Гедиз поскромничал, когда сказал, что пакетов парочка. Их было около десяти, и я не на шутку растерялась. Посмотрела обувь и тут же выбрала сапоги из темно-коричневой грубой кожи без замка. Каблука почти нет, не страшно идти с ватными ногами. Сапоги буду доходить почти до колена. А поскольку я сейчас жуткая мерзлячка, это то, что нужно. Нашла чёрные джинсы, брюки и даже плотное тёплое платье. Цвет у платья был ближе к малахитовому. «К твоим глазам, Наре!» Носочки. Улыбаюсь, примеряя все на себя. Сам Гедиз Ишиклы, модник всея Муглы, подобрал мне гардероб! Останавливаю свой выбор на узких джинсах, которые хорошо будут сочетаться с широким голенищем сапогов. Объемный свитер цвета слоновой кости и пальто. Я знала, что Гедиз знает толк в верхней одежде, но это превзошло все мои ожидания. Мягкое и легкое, а главное тёплое, благородного изумрудного оттенка, оно село идеально на мои плечи. Я нашла и косметичку, но дрожащие руки тут же отложили ее обратно в пакет. «В следующий раз, Наре» — успокоила я себя. — Я готова, — громче обычного сказала я. И Гедиз тут же вошёл в палату. — Как тебе? Он замер с довольной улыбкой, оглядывая меня с ног до головы. — Волшебно… — встряхнул головой и немного откашлялся. — Остальное я заберу, выходи к машине. Гамзе проводит тебя. Медсестра с улыбкой ждет меня у двери. А мой пузырь снова надувается, наваливается на мои плечи и мне хочется спрятаться. Мы проходим мимо таких же потерявшихся людей. Проходим одно за другим крыло больницы. В нос периодически бьет запах лекарств. Последний раз несмело поднимаю глаза, осматриваясь по сторонам. И я покидаю эти холодные голубоватые стены. В салоне восхитительно пахнет им. Сидение обнимает меня, и я чувствую себя максимально комфортно. Водитель уверенно садится в машину с широкой улыбкой. — Все хорошо, тебе тепло? — киваю со счастливой улыбкой. Кажется, мне даже покалывает пальцы. — Что? Ты смотришь на меня, как на картину в музее, — смущенно отвожу лицо к окну. — Ты и есть картина самого талантливого художника, — шепотом, чтобы я не услышала, проговаривает Гедиз. И это заставляет меня ещё шире улыбаться. Мы выезжаем в плотный поток машин, хотя по моим меркам для такого скопления рано — 11 часов утра. Тихо плетёмся по улицам, ещё мокрым от прошедшего дождя. Но теперь они залиты прозрачным светом солнца, почти уже не греющим землю. Растения нетерпеливо впитывают в себя остатки тепла и света, отдавая всю свою яркость, расцветая последними бутонами. — Гедиз, можно включить музыку? — оборачиваюсь я к нему. Он кивает на бортовой компьютер, и я осторожно начинаю хозяйничать. Музыка врывается в тишину салона, и я выдыхаю, будто до этого мне было сложно дышать. — Я впервые слушаю музыку, которая тебе нравится, — почему-то с грустью произносит Гедиз. — Не думал, что ты слушаешь подобное, — косится на меня мужчина. — Хотя нет, это вполне в твоём стиле. — В моём стиле? — недовольно выгибаю бровь. — В стиле королевы драмы, — одними губами улыбается мужчина, но глаза остаются серьёзными. А я закатываю свои и снова отворачиваюсь к окну. Дождь начинает моросить, и капельки искрятся на солнце, стекая по стеклу. — Но мне нравится. Кто это? — Людовико Эйнауди, “In Volo”, — коротко бросаю я. Мы продолжаем ехать теперь уже под звуки фортепиано. Плотный поток машин заставляет практически до минимума сбросить скорость, но это не напрягало. Да, мне хотелось поскорее прижать к себе Мелек. Но я боялась, что от резких нахлынувших чувств снова замкнусь в себе. — Ну и погодка, это все ты, Наре. «С чего это, Гедиз?». С того что до этого дня погода была замечательная, а теперь королева драмы в городе и нужно соответствовать, — Гедиз, видя мое задумчивое лицо снова отвлекает от моих демонов. Сомнение, страх — два дьявола, от которых плечи тянуло вниз и пересыхало в горле. Но Гедиз... опять передразнивает меня. Я шутливо бью его в плечо и под общий смех мы трогаемся дальше. В один момент становится так легко, спокойно. И каждый снова ныряет в свои, теперь уже, светлые мысли. Я взглядом цепляюсь за соседнюю машину, в которой сидит семья. Малыш спит в своем автокресле, сделав свои пухлые губки бантиком. А его родители о чем-то разговаривают с легкой улыбкой на лицах. Они переплетают свои руки, мужчина целует ладонь женщины. Она смущенно отворачивается в сторону, но все равно не может оторвать влюбленных глаз от мужа. Снова и снова возвращается взглядом к нему. Смотрит с обожанием, нежностью и гордостью. Муж ловко заправляет одинокий локон в прическу жены и обращает свое лицо на дорогу. Светится теплом, уверенностью, желанием. Мне стыдно дальше наблюдать за ними. Вспомнился вечер в Сан-Диего, когда мы были в ресторане. Я так же открыто пялилась на влюбленную парочку. Не могу вспомнить, что же чувствовала тогда, врываясь в чужое счастье. Но сейчас ощущала горечь на языке, и третий демон плавно обнял мою шею. Имя его было Одиночество. Гедиз резче обычного трогается с места, и с меня сваливается весь груз. — Прости, тоже нервничаю, — не отрываясь от дороги, говорит Гедиз. Протягивает руку и притрагивает к моей. Ток доходит, кажется, до самых мозгов. — Ты замерзла, я включу печку, — тут же возвращает руку обратно на руль и машину заполянет теплом. Меня заполняет теплом. «К черту страхи и сомнения, Наре! Сейчас ты увидишь дочь!» От этой мысли внутри все поднимается вихрем из нежности, трепета, любви, счастья и страха. Как ей правильно объяснить мое отсутствие? Какие у неё отношения с отцом? Не обижена ли она на меня? Но ведь это же моя дочь, она сама мне все расскажет, и я обязательно подберу нужные слова. Даже в таком состоянии. Даже, если разобьюсь о скалы. Странное чувство: ты поскорее хочешь обнять своего ребенка, но боишься своей же реакции. И так получается, что душа уже влетает в двери, а тело прирастает к сиденью. — Мне страшно, Гедиз, — видимо, мой голос совсем не похож на нормальный. Ведь, поворачиваясь лицом к мужчине, я вижу страх. От этого подступают слезы. — Чего ты боишься, Наре? Расскажи мне, — не торопит, не смеется над моей очередной слабостью. Нет, он просто снова протягивает мне руку помощи. А я хватаюсь за нее как за спасительный якорь. — Она обижена на меня? Она, наверное, злится! Я не испугаюсь? Я ведь опять могу испугаться и расстроить ее, Гедиз! — в бессилии закрываю лицо руками, и рыдания начинают расползаться по всей грудной клетке, из-за чего становится тяжело дышать. Шершавые ладони мягко дотрагиваются до меня, берут мои кисти. От жара, что исходит от них, меня прошибает озноб. — Она соскучилась по тебе, все утро перечитывала твое письмо и прижимала его к сердцу. Нарисовала картину, лепила сладости и готовила с Эльван и мамой. Каждый вечер спрашивала о том, когда же ты приедешь, Наре. Мелек будет вне себя от счастья, что ты, наконец-то, рядом, но она умный ребенок и даст тебе время «привыкнуть» к себе и к нам, — сжимает мои руки, еще больше убеждая в своей правоте. И если кто-то в этот момент попробовал бы сказать мне, что кто-то может успокоить и придать уверенности лучше, чем Гедиз, я не поверю этому человеку и засмеюсь в лицо. Он игриво улыбается мне, а счастье новой волной выпихивает меня из машины, и я рвусь скорее к своему сердцу, к своей Мелек. Гедиз галантно открывает входную дверь и даёт мне пройти вперёд. Дверь была не заперта, а значит, нас ждут. Я не торопливо прохожу, трясущимися руками заправляю за уши волосы, что растрепал ветер, и взглядом замираю на хрупкой детской фигуре. Без слов, без слез, она бежит ко мне, а я на ватных ногах присаживаюсь на корточки и ловлю ее в свои объятия. И, наконец, дышу. Чувствую сердцем биение ее сердечка. Родной запах моментально жжёт глаза, и слезы сами начинают литься. Мои губы сразу находят ее щеку. Мою щеку! Мою плоть и кровь. Мою жизнь. Если кто-то скажет вам, что есть любовь сильнее материнской — посочувствуйте этому человеку. Он не был по настоящему любим и сам не испытывал такого чувства, когда тебя становится много, когда ты становишься полноценным. И нет, я не говорю о тех людях, что осознанно не хотят детей. Лишь о тех, кто сам был ребёнком и не получал должной любви. Кто не чувствовал себя по-настоящему важным, кто не чувствовал себя защищенным от и до. У этих людей в сердце огромная дыра, которую не заполнить ничем в жизни. И кажется, даже глаза тускнее, чем у тех, кто хоть раз испытывал подобное. Прижимаю Мелек к себе. Сажусь на пол, она обвивает меня ногами и руками, прижимаясь ещё плотнее. Убираю волосы с ее лица и новая волна захлестывает меня, когда я вижу ее глаза. Я важна, я любима, я необходима. Пускай сейчас это звучит эгоистично. Но когда ты лишаешься рассудка, ты забываешь об этом, находишь это ошибкой. Сейчас я чувствую любовь, силу, трепет, нежность и боль одновременно. Я люблю так сильно свою Мелек, что мне больно, страшно. Я заслуживаю этого? Нет, но буду всегда стремиться быть достойной. — Ты, наконец-то, дома, мама, — шепчет, улыбаясь дочка. Стирает своими тонкими тёплыми пальчиками мои слёзы, и щеки моментально высыхают. — Да, моя жизнь, я дома. Вся усталость, весь мир отошёл на второй план, когда я обняла свою дочку. Нет ни страхов, ни паники, только моя любовь. Госпожа Рефика так же тепло обнимает меня, сразу напомнив о моей матери. Не сдерживая слез, она целует мою макушку и счастливо улыбается мне. А я облегченно выдыхаю, потому что теперь точно знаю, что я не чужая, не лишняя. Мюге, Эльван — от их тепла мое тело, кажется, скоро заискрится, как бенгальский огонь. Но я не отпускаю руку Мелек, мне важен наш тактильный контакт, и никто не смотрит с осуждением. Все просто радуются, что я дома. — С добром пожаловали, — выходит из-за спины Гедиз, украдкой стирая с лица слезу и обнимает поочередно мать с сестрой. Удивительный человек, который не стесняется показать свои эмоции, не боится показаться мягкотелым. Мудрый, совершенно не по годам, знает, что в искренности и в чувствах сила, непобедимая никакими врагами и обстоятельствами. Мелек так по-собственнически обнимает его, целует в щеку, что-то шепчет на ухо, и они оба расплываются в довольных улыбках. Выпускает мою руку и теперь уже сидит на его. Интересно, мы похожи со стороны на семью? Ведь, наверное, именно так выглядят семьи? Счастливо улыбаясь друг другу, поддерживая в самые тёмные времена. Ужин, тихие разговоры и счастье в глазах каждого. Я не чувствую скованности, никто не относится ко мне так, будто я особенная, прокаженная. Нет, Эльван так же задорно смеётся, тетя Рефика журит Мюге и Гедиза, что те редко бывают дома, ищет поддержки во мне «как в матери». Мы как одно дружное сердце, где каждый сопереживает другому, беспокоится. Но не душим, не запираем в клетку. Усталость мягко сковывает меня, делает заторможенной. Мелек показывает свою комнату, теперь она спит одна и ничего не боится. Рисунки, много рисунков, тетради, множество блокнотиков, учебников. Она взахлёб рассказывает о том, о сём. Посвящает в свою жизнь, которая успела сформироваться без меня. Иногда колит ревность, обида, но я быстро отгоняю эти чувства. А после вечернего чая, посиделок в саду, когда солнце забирает свой последний луч света, я чувствую себя выжатой, как лимон. — Посмотришь свою комнату? — предлагает Гедиз. — Только уложу Мелек, — сильнее прижимаю к себе дочь. Мужчина понимающе кивает и подмигивает Мелек. Мы снова поднимаемся в ее комнату. Теперь здесь приглушен свет, из открытого окна слышно вечерних птиц и пение цикад. Дочка после небольших уговоров идёт в ванную и готовится ко сну. — Мама, — зовёт мой ангел, и все мое существо трепещет от ее голоса и обращения. Я ее Мама. — Прочитай мне своё письмо. То, что читал Гедиз. Ты устала, знаю, но мне хочется услышать именно твой голос, — бровки домиком, одна голова выглядывает из одеяла. — Вы правда читали его вдвоём? — присаживаюсь к ней, скинув домашнюю обувь. — Да, перед сном. А утром я пыталась читать сама, но ты очень плохо пишешь, мама, словно курица лапой, — хмурит бровки мой ребёнок. — Прочитааешь? — кивает головой на тумбу, где лежит слегка помятый лист. И мне впервые за долгое время снова страшно. То писала мать, оторванная от ребёнка болезнью. Мать, чьё психическое состояние нельзя было назвать удовлетворительным. Та, что боялась никогда не выйти из психушки, но желала хоть какой-то след оставить в душе своего ребёнка. То, за что взрослая Мелек могла зацепиться, когда меня не станет. Письмо, в котором она смогла бы найти ответы и простить мать, что из-за болезни была плохим родителем. Дрожащей рукой тянусь к бумаге, расправляю и начинаю читать. Мелек, я нахожусь так далеко, но ты всегда со мной рядом, в моем сердце. Гедиз прочитает тебе это письмо, потому что я очень плохо стала писать, ведь давно не держала в руках ручку. Не ругай меня за это, Моя фисташка. Гедиз рассказывает мне о всех твоих занятиях, успехах, о том, как вы проводите вечера. Мечтаю оказаться рядом с тобой в один из таких моментов, чтобы тоже смеяться над мультиками и есть попкорн. Мечтаю увидеть твои картины, как ты танцуешь, как пишешь ручкой в тетради. Но не могу. Ты говорила мне, что будешь дочкой своей мамы. Не будь, Мелек. Будь собой. Твоя бабушка снилась мне, совсем недавно. Она спросила меня на кого ты похожа, и я ответила, что на себя. Разве я буду врать своей матери, на кого похожа ее внучка? Будь собой, Мелек, и пробуй все, что попадается тебе под руку. Так ты узнаешь себя, поймёшь, чего хочешь, кем являешься. Столько вопросов найдут ответы, если ты не будешь бояться! Влюбись, обязательно влюбись, и будь всегда честна. С собой и с другими. Будь верна себе и своим принципам. И гуляй чаще, моя дорогая. Солнце так любит блуждать в твоих волосах, оно само мне шептало сегодня на прогулке. Я скучаю по твоим волосам, дочка, по запаху, по смеху. Но ты грусти иногда, когда тебе хочется. И плачь, когда плачется. Никогда не стесняйся своих эмоций. Будь сильной, не похожей на меня. Держи голову высоко, потому что ты Мелек. Моя Мелек. Я люблю тебя, даже если мы находимся в разных концах мира, даже если ты не видишь меня, а я тебя. Я люблю тебя. Так сильно, что готова любить и после. И до. Береги себя, моя маленькая девочка с большим сердцем. Мой ангел. Стираю слезы рукой и радуюсь, что Мелек уже уснула. Перечитав письмо, вижу, как часто теряю связь, прыгаю с мысли на мысль. Я не связна, это явный признак болезни. Тревога снова сковывает мои легкие. Я больна и опасна для своей Мелек. Дрожащий почерк на этой бумажке тому доказательство. Меня слишком рано отпустили, я не в норме, я не должна быть здесь. Наскакиваю на Гедиза и теперь хочу спрятаться. Когда я успела выйти из комнаты Мелек? Слова застревают в горле, издаю только хрип. Он уверенно заводит меня в комнату, сажает на кровать. Я качаюсь? Да, я снова раскачиваюсь. Словно сквозь вату ощущаю под босыми ногами холодный пол и горячие руки на своих ладонях. Чьи они? Где я? Она мечется испуганным взглядом по комнате, по мне, не может произнести ни слова, только мычит. И я знаю, знаю, что зря так много взвалил на неё эмоций сегодня, что в её состоянии сейчас виноват я. Она испугана. Ей нужно дать время. Говорю тихо и одно и то же: «Ты дома, ты Наре, ты в безопасности». Не знаю, сколько прошло времени, возможно, полчаса. Плевать на время. Она судорожно вдыхает воздух, крепко зажмурив глаза. Замирает, выдыхает. Чувствую, как она расслабляется. — Гедиз? — сломленный заплаканный голос. — Наре, ты снова пришла ко мне? — слезятся глаза, но мне нельзя плакать, можно лишь улыбнуться ей. Нельзя расстраивать или пугать ее. Плевать на всю мою боль, сейчас важна лишь её. — Пришла, — кивает она, а я осторожно вытираю ее лицо и убираю налипшие от солёной влаги волосы. Когда она восстанавливает дыхание отвожу в ванную, чтобы она умылась. Придерживаю шелковистые волосы, чтобы они не намокли. Подаю полотенце. Она очень ослабла, сгорбилась, побледнела. Ей физически тяжело держать себя в сознании. — Ты в своей комнате, тут на тумбочке есть вода и тебе нужно выпить лекарства, хорошо? — она стыдится, не смотрит мне в глаза, но кивает. Укутывается в одеяло, послушно выпивает таблетку. Я сажусь рядом на пол, наблюдаю за трепыханием ее мокрых ресниц, за тонкими дорожками слез, которые она безуспешно стирает. — Что тебя расстроило? Ты помнишь? По лицу проносится гримаса боли. Это режет мне сердце. Но я должен сначала успокоить ее. — Гедиз, я сломанная игрушка. Как я могу быть родителем? Моё письмо ей — бред сумасшедшего, где нет ни логики, ни связи. Я дала это тебе в руки, чтобы ты прочитал моей маленькой дочери. Где были мои мозги? Разве это для ребёнка письмо? — снова слезы, но уже тихие, уставшие. — Для неё это очень много значило, так почему ты пытаешься это принизить? Ты дала ей то, что могла дать. И, на мой субъективный взгляд, там есть много хорошего. Ты слишком категорична к себе, — вымученная улыбка на ее лице даёт понять, что я слабо ее убедил. Ресницы все медленнее моргают. Скоро она уснёт. — Давайте завтра поедем к морю, когда ты освободишься, Гедиз? — глаза закрываются. — Втроём? — но меня радует, что она хоть что-то хочет. — Втроём, — шепчет она и слегка улыбается. Последняя слеза стекает с ее ресниц. Аккуратно стираю ее и ещё недолго сижу рядом, чтобы убедиться, что она крепко уснула. Захожу сначала к Мелек, чтобы проверить ее сон. Потом спускаюсь в ночной сад. Мюге допивает кофе, укутавшись в плед. — Ты ещё не спишь? — мотаю головой, сжав губы в тонкую линию. — Наре перевозбудилась из-за эмоций? — не люблю, когда сестра читает меня, как раскрытую книгу, но сейчас мне нужен её совет и поддержка. — Она очень тревожна, так скажу, — Мюге кивает, от чего темные кудри пускаются в танец. — Время адаптации. Она привыкает к той жизни, из которой резко выпала. Ее волнения и слезы это нормально. Она справиться с этим, Гедиз. Потираю шею, глубоко вздохнув. Сестра права, первый вечер с нами, вне стен больницы, для Наре это все тяжело. Поэтому унывать точно не стоит. Нужно быть опорой. Ночь такая темная, что, кажется, сгустками краски ложится на мои плечи и волосы, мажет их будто сажа. Разглядеть что-то практически невозможно. Выставив руки перед собой, шаркая ногами в поисках почвы, иду потихоньку вперёд. Зачем, куда — эти вопросы ещё не родились в моей голове. Знаю, что под ногами камни, пучки сухой травы, множество неровностей. Стопа так и норовит подвернутся. И, наконец, я вижу свет. Слабый, очень тусклый, но свет. Подхожу все ближе и ближе, пока под ногой не ощущаю пустоту. Отшатываюсь, стараясь удержать равновесие. Это обрыв, впереди пустота. — Ищешь почву под ногами, дорогая? — писклявый нервный голос. Оборачиваюсь на источник звука. Это бред. — Ты думала таблетки и добрый доктор Ибрагим спасут тебя от меня? Спасут твою Мелек от хладного демона? Ты слишком слабая, чтобы воспитывать дочь. Никчемная! — выплевывает моя копия самые удушливые слова мне в лицо. Но я не хочу так просто сдаваться. Сжимаю руки в кулаки, готовлюсь к бою. — Мелек моя и жизнь моя, ты просто галлюцинация, — держать голову высоко, Наре! Так ты говорила своей дочери? — Я галлюцинация? Ты жалкая копия, которую я скину в эту пропасть и никто не станет плакать по тебе! Вспомнила о своей дочери, протащив ее через весь земной шар к своему Эфе, который и яйца выеденного не стоит? Больная! Тень подбегает и хватает меня за шею, мои слабые попытки отбиться оказываются тщетными. — И боль моя, и раны мои. А ты просто жалкая девчушка, что останется у подножия скал. Слабая, бесхребетная, искареженная девка, неспособная отстоять ни себя, ни своего ребёнка. Ноги не ощущают земли под собой, я пытаюсь уцепиться за что-то в воздухе, но все зря. Последняя улыбка на искаженном лице моего убийцы. На моем лице. Одинокая слеза скатывается по ее щеке, в глазах то ли боль, то ли страх. — Прощай, моя Наре, — шепчет мой демон. И я лечу вниз. С той самой скалы, к тому самому подножью. Но теперь я не стану птицей из легенды, которую так любят молодые девчушки Муглы. Я стану тем мешком с костями, которым оказалась и девять лет назад. Распахиваю глаза в тот момент, когда тело во сне врезается в землю. И боль была такой отчетливой, ведь я знаю, какого это. Но вокруг меня не скалы, не чертова хижина и даже не больница. Я дома у Гедиза, в безопасности. Протираю лицо, влажное от пота, убираю прилипшие волосы. За окном тусклый свет, значит ещё раннее утро. Прислушиваюсь к тишине, но сердце бьется так громко и гулко, что заглушает собой все звуки. После кошмара я вся взмокла, нужно в душ. Оглядываю комнату, потому что встать пока нет сил. Окна не закрыты плотными шторами, дверь немного приоткрыта. «Ты ведь боишься закрытых пространств, Наре, разве я могу закрыть тебя?» — от голоса Гедиза в моей голове искорками покалывает в груди. Дышится так легко и свободно, пахнет зелёным чаем и немного апельсином. Комната кажется просто вылизанной: если я дотянусь до деревянных балок на потолке, уверена, они будут чистые. Комнату перекрасили. Но здесь все так же преобладают светлые оттенки, лишь брёвна на потолке и некоторая мебель из темного дерева вставляют контрастные нотки. Тюль цвета слоновой кости светлыми волнами рассеивает проникающие лучи. Все-таки встаю с тёплой и влажной кровати. Руками ощупываю каждую деталь: шкаф, полочки с книгами, тумбочку, изголовье кровати, дверь, окна. Так мне спокойнее, пускай это и выглядит странно. Мои вещи разложены на полках. Гедиз все перевёз. Даже дневники. Стыд заливает мое лицо краской. Он не мог прочитать или копаться, это я знаю точно, а вещи, скорее всего, раскладывала домработница или Мюге. Сама себя успокоив, беру необходимое для душа, но все-таки набираю ванну. Время пять утра, я успею сделать все свои дела и прийти к Мелек к ее пробуждению. Ещё вчера мой ангел щебетала мне, что встаёт почти в 8 утра, что очень рано для неё. Стягиваю с себя футболку, противно прилипшую к потной коже, домашние штаны из мягкого хлопка. Большое зеркало в ванной, от которого хочется поскорее отвернуться. Но я все же заставляю себя взглянуть. В больнице я немного набрала вес, но синюшнее круги под глазами, тусклые волосы, паутины из голубоватых вен на бледной нездорового цвета коже показывают мое истинное состояние. Я сгорблена, лицо осунувшееся и опухшее от слез. Все пройдёт, это временно. Опускаюсь в горячую воду, вытянув ноги до хруста в суставах. Множество шрамов, мелких и побольше. Пусть, я люблю каждый из них. Я стала такой, какая есть, благодаря этим шрамам. Благодаря боли. «Человек не может испытывать настоящее счастье, если не был сожжен в пепел своим горем, Наре» — киваю словам Ибрагима, тут я с ним согласна. Прикрываю глаза, пока вода отогревает закоченевшие конечности, отмокаю, чтобы смыть с себя весь кошмар этой ночи. Трикотажные штаны, тёплые плотные носки, футболка на размер больше. Волосы убраны наверх в пышной луковке. Синева под глазами немного замазана консилером, румяна добавили жизни лицу. Спускаюсь на кухню, где уже готовят завтрак. — Госпожа Наре, вы уже проснулись, что-то хотите? — кухарка была преклонного возраста женщина. Знаете, такие бабушки, похожие на запекшееся яблочко. От них приятно пахнет выпечкой, морщины вокруг глаз выдают, как часто они улыбаются, а наливные щёчки молодят на 10-15 лет. Они с азартом в глазах проживают эту жизнь, хотя и могут быть просто кухарками на кухне обеспеченных семей. Невольно улыбаюсь ее приветливости. — Доброе утро. Чай, если можно, — она выдвигает стул рядом с массивным деревянным столом. Кивает мне и сразу же начинает суетиться. — А сладенького? Я могу напечь сырники или блинчики. Пять минут и все будет готово, — женщина заговорчески подмигивает мне, а я будто возвращаюсь в детство. У меня не было бабушек и дедушек, но были такие же уютные домработницы, что всегда баловали меня. — Нет, спасибо, я позавтракаю со всеми. Чай нужен, чтобы выпить лекарство, — в ее глазах моментально отражается сожаление, но она его быстро стирает, подавая мне чашку. — Приятного, дочка, надеюсь все прошло. — Спасибо, здоровья вашим рукам, — принимаюсь за чай, чтобы желудок не был пустым. Нельзя менять время приема препаратов, я слишком часто слышала это от Ибрагима, слишком много прошла вперёд, чтобы сейчас возвращаться назад. Поднимаюсь в свою комнату, принимаю лекарство и ещё полчаса лежу, смотря в потолок. Наручные часы тихонько пикают, уведомляя о том, что Мелек пора вставать, и я иду к ней в комнату. По пути встречаю Гедиза. От его сонного вида у меня потеют ладошки, сердце немного ускоряет ритм. Я так привыкла видеть его с иголочки, но таким домашним он мне нравится даже больше. — Доброе утро, — с хрипотцой проговаривает мужчина. — Доброе утро, кто-то не любит рано вставать, — украдкой подкалываю его, стараясь не улыбаться. Гедиз моментально оживает, хохотнув. — Кто бы говорил! Я удивлён, что ты на ногах в такое время, — и я все таки не удерживаю маску серьезности и прыскаю смехом. — Все ради Мелек, все ради неё, — тихонько приоткрываю дверь. В комнате дочери стоит полумрак. Оборачиваюсь к Гедизу, немного застыв в нерешительности. — Она легче засыпает и лучше спит, когда в комнате темно, — поясняет мужчина. И от этого становится щекотно между рёбер. Заботится, как родной отец, знает ее. Киваю, скрывая улыбку, и иду дальше, к кровати. Гедиз проходит следом, открывает плотные шторы, но тюль делает свет мягким и не болезненным для глаз. Однако его достаточно, чтобы мой птенчик стала потягиваться, сладко зевая. — Доброе утро, моё счастье, — шепчу я. Глаза малышки широко раскрываются, она тут же прижимается ко мне. — Я думала мне приснилось, но ты здесь. Доброе утро, — шепчет она куда-то в волосы. Глажу ее спину, обнимая. — Не сон, я тут, а тебе пора вставать и умываться. Оборачиваюсь, чтобы спросить Гедиза, почему он не здоровается с Мелек, но его и след простыл. Неужели почувствовал себя лишним? Зато я чувствую недостаток его. — Давай ещё полежим, мы с Гедизом всегда так делаем, — тянет девочка и кутается с головой под одеяло. — Тебя будил Гедиз? — пытаюсь отрыть её среди этого белого облака, но она, как мышка, уползает от меня. — Иногда Мюге, но чаще Гедиз. Мы сначала лежим, потом делаем ленивую зарядку, — выгибаю непонимающе бровь, улыбаясь, а Мелек сразу поясняет, — то есть лёжа. А потом шли умывались. Гедиз, правда, почти всегда засыпал с щеткой в зубах, но потом вроде просыпался. Он такой соня, мама! — выныривает с другого конца кровати мой хомячок, улыбаясь. Мы смеёмся, и я чувствую облегчение. Мелек и правда сама легко рассказывает мне о своих устоях и новых привычках. Не упрекая, а именно посвящая. Страхи и небольшая скованность отпускают мою спину. Нежимся ещё какое-то время в кровати, потом умываемся, брызгаемся водой и воюем щётками. Переодеваемся в нежно-зеленое платье с открытыми плечами и воздушной юбкой. — Гедиз мне подарил его, когда я начала занятия танцами. Правда красивое? — кокетливо кружась, спрашивает моя фисташка. — Очень, — киваю я, не сдерживая улыбку. — Пойдем завтракать, скоро занятия. Мелек ловко хватает мою ладонь, и мы спускаемся в столовую. Там уже Мюге и госпожа Рефика раскладывают еду по тарелкам. — О, доброе утро, мои птенчики, — подскакивает к нам женщина, целуя Мелек в щёчки. Дочка отвечает ей тем же. Как само собой разумеющееся, госпожа Рефика обнимает и меня. Немного непривычно, и я отвечаю ей менее смелыми объятиями. — Как спала, Наре, дочка? Я слышала ты рано встала, — шепотом спрашивает она, когда Мелек отходит к столу, занимая своё место. — Кошмар разбудил, но в целом хорошо, спасибо. И благодарю, что позволили остаться у вас… — Не позволила, а рада, что ты приняла моё приглашение, я правда этому очень рада, — обрывает меня женщина, с неким укором глядя мне в лицо. — Чувствуй себя как дома, мы всегда рады вам, — улыбается от всего сердца эта маленькая фигурка. А у меня бегут мурашки. — Садись рядом с Мелек и выбирай, что угодно. Если надо, Лейла приготовит тебе что-то другое, проблем нет. — Что вы, стол и так уставлен всем, чем можно, спасибо вам. Доброе утро, Мюге, — девушка подходит и так же, как мама, обнимает меня. — Теперь и правда доброе, Наре, ты с нами, — поглаживая меня по плечам произносит Мюге. — А вот и главный соня спустился. Доброе утро, братец! — смеётся, от чего ее кудри подпрыгивают, как пружинки. Оборачиваюсь и дыхание немного перехватывает от того, какой идеальный. И почти нереальный. Этот мужчина спускается по ступеням, застегивая ремешок часов, обворожительно улыбаясь. Облако вкуснейшего одеколона обнимает меня, от чего хочется прикрыть глаза и замурлыкать. Он подходит к Мюге, быстро целует её в щеку, потом так же поступает с госпожой Рефикой, которую тут же переполняет гордость. — Доброе утро, дамы. Кажется, будто я попал в рай. Куда не глянь, везде прекрасный цветок, улыбающийся мне. Краснею, когда ловлю его прямой взгляд и уверенную ухмылку, но не могу отвести глаз. Как маленькая мышка под гипнотическим взглядом королевского удава. Он подходит ближе, от чего снова потеют ладони, и я сжимаю их в кулаки. Боюсь моргнуть, он, наверное, растворится, как все мои предыдущие галлюцинации, пусть и совсем не похож на них. — Как ты? — заглядывает своими янтарными глазами, кажется, в самую душу, и я чувствую, как пересыхает во рту. — Хорошо, — шепчу с глупой улыбкой. И говорю это абсолютно искренне. Он радостно улыбается мне, от чего я вижу искорки в его глазах. — Шоколадный пудинг? — приглашает меня жестом руки за стол с коварной улыбкой. Киваю, боясь потерять его из вида. Может это таблетки так действуют на меня? Хотя прошло уже больше часа, да и доза мизерная, но я чувствую себя словно под кайфом. А ещё это дикое желание взять его за руку и провести подушечками пальцев по внутренней стороне ладони… Он видит мое состояние и смущённо улыбается, садясь напротив. Мелек переключает мое внимание на себя, но щёки все ещё пылают, потому что кожей я ощущаю каждый его скользящий взгляд по мне. А ещё я знаю, что все остальные тоже видят, как воздух наэлектризован между нами. И я боюсь их реакции. Расположилась в их доме, ещё и заигрываю с хозяином. Надо сконцентрироваться на дочери. — После трёх я освобожусь и приеду за вами, — шепчет Гедиз с заговорческой улыбкой. Когда мы с Мелек провожаем его на работу. «Это наш обычай, мама, я всегда провожаю Гедиза. Теперь и ты будешь!» — широко улыбаясь, щебетала дочка. Снова краснею, а спина покрывается мурашками. — Хорошо, — смущённо смотря вниз, произношу я. Он целует дочку в щёку, желает хорошего дня. Она делает тоже самое. Так просто, будто это само собой разумеющееся. Немного завидую, что она может это делать со всей своей детской непосредственностью. — Увидимся, — снова этот взгляд из-под пушистых ресниц. — Увидимся...