Ошибка Аналитика или Бедный, бедный Горький

*** А где-то в другом уголке непременно живёт отдельно взятая Татьяна, да, та самая, что письма строчит, французским парфюмом надушенные, а вечерами плачется няне, сны свои пересказывая. Или Ася какая-нибудь из-под пера Тургенева - с тысячью настроений в голове под соломенной шляпкой, веточкой гераниума про запас и вечно идущая под руку с канонично мудрым и немногословным братом. Что толку от этой Аси? Горячие слова, высказанные как всегда безразличному господину Н., скучающему в германских провинциях, никому не нужны, самому Н. тем более, он всецело занят бездельем, рефлексиями да ностальгией по неверной вдовушке, предпочитающей баварских лейтенантов. *** В этот вечер Достоевский и Гамлет, не сговариваясь, возвращаются с работы одновременно, по счастливой случайности столкнувшись у подъезда. Гуманиста подобное совпадение только радует – наконец-то у них выдался свободный вечер, который можно провести вместе, приготовить ужин под какое-нибудь дурацкое старое кино и не обращать внимания ни на кого и ни на что, кроме друг друга. Правда, поглощённый романтическими настроениями Дост совершенно забывает, что в последние несколько недель они с Датской и думать забыли о таких идиллических посиделках и вообще живут как соседи. Видятся только с утра и поздно вечером, разговаривают больше о бытовых мелочах, свой досуг Гамлет всё чаще стремилась организовать без него, зависая где-то с коллегами по работе – а ему оставалось скучать дома и выслушивать беспечную болтовню Гюго в духе «да радуйся, что она наконец успокоилась и не выносит тебе мозги своими истериками». Как раз-таки преувеличенное спокойствие и отстранённость Наставницы казались этику верным признаком того, что его разлюбили. Так или иначе, в этих отношениях надо разобраться, а не откладывать проблемы и недопонимания в бесконечно долгий ящик. Этики, обменявшись дежурными приветствиями, в отчуждённом молчании поднялись на лифте на седьмой этаж и зашли в квартиру. Датская сразу же ретировалась в ванную, желая как можно быстрее избавиться от положенного их рабочим дресс-кодом макияжа. Достоевский как никогда понимал, что дальше разговор откладывать нельзя. Если что-то и решать – то только сейчас. Смыв надоевшую косметику, Гамлет мгновенно становится похожа на семнадцатилетнюю первокурсницу. Она совсем не изменилась за четыре с половиной года. Но внешнее постоянство обманчиво – они оба стали совсем другими, будто перерастя эти отношения. Она тоже это понимает, поэтому ничуть не удивляется закономерному вопросу Гуманиста: -Гамлет, что происходит? Дальше деваться некуда. Играть в прятки, обманывать молчанием этого всё равно небезразличного ей человека – подло и мелочно, тем более, что во многом виновата сама, так запустив ситуацию. Поэтому Наставница, зажмурившись на секунду, набирается решимости и спокойно произносит: -Я полюбила другого человека. Нельзя сказать, что Доста удивляет сказанное противоположностью. Напротив, теперь всё становится понятным – её отчуждение, нежелание проводить с ним свободное время… -Прости, - тоже будучи этиком, Гамлет чувствует вопиющую неправильность этого слова, которым никак не выразить её нынешних эмоций и тем более не искупить вину – но не молчать же. Теперь ей надо хоть как-то постараться объяснить произошедшее с нею за этот месяц, стараясь не слишком ранить бывшего возлюбленного, - Я не изменяла тебе, правда. Я старалась избежать этого, как могла, месяц держала дистанцию, но… -Но больше не можешь так жить и хочешь быть счастлива, - понимающе заканчивает за неё Достоевский. -Да. И, надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить меня и тоже найдёшь своё настоящее счастье. А может, присмотришься повнимательнее и оно окажется совсем рядом. У нас разные пути, мы бы не пришли ни к чему хорошему вместе, - она старается говорить как можно мягче, но Гуманисту, естественно, не легче от этого: -Гамлет, - кое-что в сказанном ею не даёт этику покоя и он набирается-таки мужества задать наиболее волнующий его вопрос, от которого, кажется, зависит многое в его дальнейшей жизни, - Я понимаю тебя и не собираюсь держать возле себя, если ты решила уйти. Но мне очень важно знать одну вещь и нужно, чтобы ты сказала правду. Тот человек, которого ты полюбила, он… В общем, это Гюго? -Что?! – нелепость такого предположения даже заставляет Датскую нервно рассмеяться, но она тут же осекается, поняв неуместность своей реакции, - Извини, просто не знаю, как тебе это могло прийти в голову. Нет, этот человек – совсем не Гюго, он… - но Гуманист прерывает её на полуслове: -Не надо. Я не должен этого знать. Просто ты сказала, что вы месяц избегали друг друга, а Гюго в последнее время как раз перестал к нам заходить, вот я и подумал. Извини, если влез в твою личную жизнь, - сейчас для него главное, что лучший друг не предавал его за спиной. -Я съеду сегодня же, чтобы больше не стеснять тебя. Только соберу сейчас вещи, - тем же будничным тоном продолжает Наставница, будто сообщая о запланированном походе в продуктовый магазин. -Ты уйдёшь к нему? -Нет. Он в командировке, не хочу переезжать в пустую квартиру. Я договорилась с Гекслями, переночую у них. На это Достоевскому ответить нечего. Ему остаётся отстранённо наблюдать, как девушка, которую он ещё утром мог назвать своей любимой, методично освобождает полки в шкафах, унося с собой не столько свои вещи, сколько воспоминания об их счастливом прошлом, о тех четырёх с лишним годах, за которые столько всего произошло в этой самой квартире. Только теперь до него окончательно доходит, что это – всё, конец, точка вместо многоточия и она больше не вернётся. Но кто он такой, чтобы не давать ей свободы и удерживать, зная, что всё равно из их отношений ничего не выйдет? Гамлет уходит через час, уместив все свои пожитки в средних размеров чемодан на колёсиках и ещё раз искренне попросив прощения у этого исключительного человека, с которым разделила мечты студенческой юности, но больше не может делить настоящее, и вряд ли её можно за это винить. Она всей душой надеется, что и Дост встретит свою родственную душу – но ей самой больше здесь делать нечего. Гуманист остаётся один в пустой съёмной квартире, которая, как кажется ему, осиротела за считанные минуты. Из кухни осторожно выглядывает кошка и, будто чувствуя, что хозяину плохо, забирается к нему на колени. Этик рассеянно гладит ластящуюся живность, но мысли его, понятное дело, уже далеко. Взгляд случайно останавливается на табло электронных часов, встроенных в духовку: -Двадцать-пятьдесят четыре, - Достоевский невесело вздыхает: видимо, с этой самой минуты и началась его новая жизнь, которую, как ни крути, теперь придётся выстраивать совсем по-другому… Утром следующего дня Есенина всем видом излучает счастье, даже спеша на лекцию по нелюбимой физике. Может быть, все её страхи относительно отношений с Робеспьером действительно напрасны и у них ещё всё впереди? Так или иначе, о вчерашнем примирении она ничуть не жалеет, о чём свидетельствуют её сияющие глаза. «Только не молчи, что-то скажи, заглуши голоса в моей голове,» - раздаётся вдруг где-то в глубине Есиной сумочки. Узнав знакомую мелодию звонка, Лирик радуется ещё больше и, мгновенно найдя поющий голосом любимой исполнительницы мобильник, с улыбкой отвечает на вызов: -Привет, ну как ты? Я уже скучаю, представляешь? Да-да, всё хорошо. Бальзаку привет. Что? Сегодня? Ой, так мне же нельзя к вам, ещё опять вашу Донну или Габена подставлю… А, ну здорово! Конечно, жду. И я тебя, очень-очень! Ага, до встречи. Положив трубку, Есенина готова прыгать от переполнившей ей эйфории, как дошкольница – сдерживает только то, что находится сейчас в серьёзном учебном заведении. И, конечно, как и все счастливые влюблённые, она не замечает внимательно наблюдавших всё это время за ней из-под цветных очков огромных грустных серо-голубых глаз. «Будь счастлива, Лирик,» - горестно вздыхает обладательница этих самых глаз, - «Мне-то в жизни такое не светит…» Вспомнив, что у неё самой сейчас куча дел и скучнейшее семинарское занятие по философии, невольная свидетельница есенинского счастья в очередной раз чертыхается на саму себя и поворачивает по коридору направо. На пару надо успеть вовремя, потом обязательно присутствовать на собрании кафедры, зато потом, если повезёт, она успеет в НИИ химии, где учится и работает один очень важный Достоевский. Остаётся надеяться, что с удостоверением сотрудника, пусть и соседнего института, её пустят. В середине пути её, как и этика пару минут назад, застигает врасплох писк сообщения. Правда, в отличие от Лирика, она ничуть не рада, интуицией чуя, что никаких хороших новостей ей сообщать не собираются. И она оказывается права, прочтя сообщение – естественно, от абонента по имени «Научный Ш.» ничего путного ждать нельзя априори: «Донна, зайди ко мне после заседания, есть важный разговор!» -Ну едрить меня белой логикой по сто раз на дню, - устало выдыхает Ламанчская, осознавая, что её единственная мечта хоть как-то скрасить этот идиотский день визитом к ревизору накрылась медным тазом. Впрочем, а чего она ждала с научником-Администратором, в самом-то деле?