Yowapeda-сборник

Кавада не слышит его шагов. Он сидит на скамье, опустив низко голову и сложив руки на коленях, всё ещё в теннисном козырьке и не расшнурованных белых кроссовках. Из стоящей рядом расстёгнутой спортивной сумки, явно небрежно запиханный, торчит серебряный кубок. — Такуя. От чужого голоса Кавада вздрагивает, встрепенувшись, поднимает взгляд, смотрит исподлобья на Сакурая. — Посочувствовать пришёл? — резко говорит он. — Если да, не утруждайся и сразу вали. — Я тебя потерял. — Тоже мне потеря, шёл бы домой один. Или тебя за ручку водить надо, как и всех этих мажоров с толпами личных тренеров? Вместо ответа Сакурай молча садится рядом, по другую сторону от сумки, вынимает из неё кубок и осторожно рассматривает, держа обеими руками. — Зрителям понравился этот матч, — он проводит большим пальцем по гравировке с названием национального турнира и именем Кавады. — Многие до последнего болели за тебя, хвалили твой коронный приём. Спрашивали, откуда ты, и снимали на телефоны. — И что? Мне рассыпаться теперь перед ними в благодарностях? Или извиниться, что ожиданий не оправдал? — Кавада стягивает козырёк и проводит ладонью по волосам. — Чёртов теннис. Смысл впахивать, если в итоге всё решает одна удача? — Ты правда так думаешь? — А как ещё, Сакурай? Клянусь, он не должен был отбить последнюю подачу, он смотрел на меня как кролик на удава, когда я замахнулся, а потом просто живенько воспользовался моей растерянностью. Понимаешь? Понимаешь, Сакурай? Победителем стал тот, кто ни черта не умеет нормально играть, а я… Кавада кривится, бросает козырёк на пол и кусает задрожавшую губу. — Хватит с меня вторых мест, — цедит он. — Надоело. — Такуя. — Что? Скажи ещё, что я не… Сакурай сгребает его обеими руками, отодвинув сумку и не глядя кинув туда кубок, прижимает к себе и кладёт ладонь на затылок. Кавада дёргается, бормочет что-то злобно, но потом утыкается лбом в его плечо и затихает. — Бесит меня это всё, Го, — шепчет он. — Несправедливость эта чёртова. И жалость. Особенно жалость, как будто никаких других чувств ты не вызываешь, становишься очередным жалким неудачником, а не тем, кто на равных бился за победу и всё-таки проиграл. Понимаешь меня, Го? — Да. Сакурай гладит его по волосам, и Кавада обиженно сопит, но не злится уже, не хочет разбивать кубок об стену и ругаться с судьями. Его запал гаснет, хоть и временно, уступает место другим, более сдержанным эмоциям, и кому, как не Сакураю, это знать. Он отстраняется, смотрит в чуть влажные глаза Кавады и проводит большими пальцами по его совершенно сухим щекам. — Поехали домой, Такуя, — мягко говорит Сакурай, — и завтра будет новый день. Новые матчи тоже. Может, новые цели, к которым… — На самом деле я уже успел подумать об одной из них и прикинуть, что нужно делать, — Кавада коротко и невесело улыбается, и Сакурая эта улыбка на секунду настораживает. — Рассказать? — Ну… — Хорошо, тогда расскажу завтра, — он легко выскальзывает из рук Сакурая, встаёт и поднимает запылившийся козырёк, отряхивает его ударом о колено. — Думаю, что тебе понравится. — Завтра… М, завтра у нашего клуба встреча с командой из Хиросимы… — О, тем более, — и Кавада улыбается уже широко, светло, так, что Сакурай вконец понимает, что он задумал нечто из рук вон выходящее. Нечто, в чём и ему, судя по всему, придётся участвовать. — Сыграешь, и потом я тебе всё обязательно расскажу. — Ты в порядке? Точно? — В полном, спасибо, — Кавада решительно надевает козырёк, оборачивается к Сакураю и протягивает ему руку. — Пошли домой, Го. Нас там… Нас там наверняка заждались. И Сакурай медлит, прежде чем коснуться его ладони, но потом всё-таки хватается за неё и встаёт. В сердце у него поднимается незнакомая волна.