***
Время, которое Лёша провёл в больнице, пожалуй, стало одновременно самым тяжёлым и счастливым для Насти. Они проводили дни до выписки вместе, прерываясь лишь на процедуры, необходимые Платонову. Лёше приходилось напоминать девушке о еде и сне, потому что всё, что ей было нужно — восполнить время, которое они провели по отдельности. Насте пришлось включить весь свой актёрский талант, чтобы Лёшу пока не трогала полиция. Врач был под впечатлением от довольно быстрой реабилитации пациента, и, несомненно, видел в этом заслугу Насти, а потому легко поверил её горьким слезам о том, что она не позволит кому-то нарушать покой её бедного Лёши своими абсурдными обвинениями, пока он ещё окончательно не пришёл в себя. Он запретил полиции допрашивать его до выписки. За это время Насте нужно было что-то придумать. Она обязана была спасти его. Они без конца целовались, насколько это было возможно в состоянии Платонова, и много разговаривали обо всём. Настя долго не решалась на этот разговор, но в какой-то момент ей пришлось сказать Платонову о том, что Дашка — их общая дочь. Это было сложно. Лёше и без всего этого было тяжело, но когда разговор зашёл об её ребенке, о том, что он мечтает с ней познакомиться, она поняла, что не сможет его обманывать. Конечно, ему было больно. Из их разговоров ещё со времён, когда у них всё было гладко, Настя знала, что однажды, когда карьера станет занимать менее важное место в его жизни, Лёша мечтал о дочери, озорной малышке с карими глазами, похожей на него. Пять лет из жизни его ребёнка были упущены. Она считала своим отцом другого человека. Но Настя умоляла его простить себя. Она уже знала б очередной манипуляции Казанцева, которую он провернул, когда Лёша позвонил Насте в последний раз перед их разлукой. Хоть это и не снимало с отца её дочери никакой ответственности, исправить случившееся было нельзя, зато можно было сделать так, чтобы теперь у них всё было хорошо. Они целый день провели в размышлениях о том, как правильнее всего поступить, чтобы всё происходящее прошло для их девочки наименее болезненно и приняли решение в ближайшие дни привезти Дашу в съёмную квартиру Платонова, чтобы она смогла немного привыкнуть, а Платонов после выписки мог бы провести с ней всё время, которое возможно в его ситуации. Скрепя сердце, Лёша согласился на то, чтобы Дашке пока не рассказали об истинных родственных связях. Пока это был единственно возможный вариант. Звонок Казанцеву дался Насте очень тяжело. Ей пришлось изображать холодное спокойствие, пока её трясло от ненависти. Только услышав его, она знала, что не сможет не отомстить. Как только она спасёт любовь всей своей жизни, ей придется сделать всё, что угодно, чтобы он получил по заслугам за то, что сотворил со всеми ними. Настя прожила с ним в одном доме пять лет. Она просто не могла быть не осведомлённой хотя бы о части всех его махинаций. И она знала, что сможет его закопать. Единственным тормозящим фактором была Дашка. Настя наплела Казанцеву с три короба, пообещав, что они будут встречаться, но она не представляла, как сможет не то что не сделать так, чтобы он ответил за всё, но и оставить ему хоть какое-то место в их жизни. Но как уберечь её малышку от боли? Она ведь так любила Казанцева! Ребёнок всегда жертва в разборках взрослых. Настя знала это не понаслышке; она была жертвой в несчастливом браке своих родителей и всё, чего ей хотелось, чтобы её дочь лишилась этой участи. Но это было невозможно, и в этом тоже была его вина. Ей стало чуточку легче, когда, внимательно наблюдая за реакцией Дашки, она увидела лишь радость от своего приезда. Она не плакала, не просила остаться с папой, не хваталась за него в попытках не уезжать. Но она забыла, что дети намного, намного умнее, чем думают взрослые. — Мам, а мы точно-точно скоро вернёмся к папе? Ему было плохо без тебя, я знаю. Я не хочу жить в чужом доме с тем дядей. Я буду скучать по папе. — Я знаю, малышка. Всё будет хорошо. Ложь, ложь, ложь. Сердце снова тревожно заныло. Настя показала дочери парк аттракционов, сводила на мультик, на который они так и не попали в тот роковой день, и девочка, кажется, чуть-чуть повеселела. Квартира Платонова была достаточно аккуратной для холостяка и кутилы, и, в общем-то, уже заселившейся туда пару дней назад Насте и только приехавшей Дашке, она понравилась. Разумеется, она ни шла ни в какое сравнение с их прежним потрясающим домом, но Настя проживала этап «рай в шалаше», а Дашка просто, как ни странно, никогда не была избалована. Она вообще была намного, намного лучше своих родителей, её дочь. На следующий день Настя повела её знакомиться с Платоновым в больницу. До выписки оставалась всего пара дней, но они оба хотели, чтобы Даша познакомилась с отцом заранее, потому что не знали, к чему приведут требования полиции. Утром Дашка была весёлой и активной, как всегда, поэтому настроение Насти тоже было на подъёме. Но уже на подходе к больнице девочка заметно занервничала. И вот они вошли в палату. — Эй, малышка, привет! — Лёшка выглядел весёлым и бодрым, но в глубине его глаз Настя заметила растерянность и страх. — Какое красивое на тебе сегодня платье! — Здравствуйте! Я не малышка. — Девочка одёрнула подол наряда и смущённо уткнулась матери в ногу. Такое поведение было ей совсем не свойственно. — Конечно, совсем уже большая! Ну что? Как тебе город? Квартира? — Спасибо, всё понравилось. Но дома мне нравится больше. Я скучаю по папе. Платонов заметно расклеился. Дальше разговор не то чтобы очень ладился и уже совсем скоро Настя свернула его и повела малышку домой. Она очень волновалась за любимого, но пока просто не имела права оставлять девочку. Вечером, после того, как она уложила дочку, Настя позвонила Лёше. — Она меня никогда не полюбит. Для неё отец — другой человек. Этот ублюдок! — Не говори ерунды, Лёш! Ей тяжело, так резко менять обстановку. Конечно, она пока скучает по Казанцеву и считает его отцом, пять лет не прошли даром. Часто просит позвонить ему, но я сворачиваю эти разговоры, оправдываясь тем, что он весь в работе. Стоит ей чуть привыкнуть к новой жизни, ты понравишься ей, и всё будет хорошо! Обещаю! Не то чтобы Настя до конца верила в то, что говорила, но сейчас нельзя было иначе. Пока она не знала, как разорвать связь между Казанцевым и Дашкой, единственное, что она могла, просто ждать и надеяться, что со временем Платонов сможет изменить симпатии их ребёнка в свою сторону. Через два дня Лёшу выписали. Первый день на свободе прошёл вполне неплохо, они пошли домой пешком, Лёша показывал местные достопримечательности, и Дашка даже заслушалась, потом он купил ей набор кукол LOL, и она заметно засветилась от радости, ведь они не взяли с собой почти никаких её игрушек. Но уже на следующий день к ним в дом пожаловала полиция. Пришёл тот самый Семёнов, снова один. Настя знала, что возникнут вопросы, учитывая тот факт, что, только встретившись, «старые друзья» начали жить вместе, но придумала легенду о том, что Платонову нужен был кто-то, кто помогал бы ему с уходом первое время, а её девочку не с кем было оставить. Было непонятно, поверил Румянцев ей или нет, но вопросов больше не задавал. Разговор шёл о гораздо более важных и серьёзных вещах. Дашку отправили играть в гостиную, а сами прошли на кухню. — Давайте без предисловий, ваши дела плохи. Семья убитого настаивает на признании вашей вины. Скорее всего, вы сядете. У Насти помутнел в глазах, но она нашла в себе силы не потерять контроль над ситуацией. — Скорее всего? Так зачем вы пожаловали сюда, Алексей Николаевич? Почему не официальный вызов в полицию? Румянцев вдруг ухмыльнулся, что было совсем не похоже на его прежнее поведение. — Алексей… — он посмотрел прямо Платонову в глаза. — Скажем так, ваш случай весьма интересен и предполагает некоторые вариации его разрешения… — Вы мне симпатичны. Видите ли, я люблю хоккей, поэтому я сделал всё, что мог. Родные погибшего согласны на признание случившегося несчастным случаем при соблюдении некоторых условий… — Сколько? — в один голос задали вопрос Лёша и Настя. Вопреки всем стандартам кино, он не попросил листок, а ответил на вопрос прямо. — Пятнадцать миллионов рублей. У Насти вдруг пропала опора под ногами и ей пришлось упереться в подоконник ногтями, чтобы остаться стоять. Взгляд Платонова остекленел, словно он уже был в тюрьме, а не у себя дома, рядом со своими девочками. — Какой срок? — спросил он. — Конец недели. У вас четыре дня. Да, и сейчас мы с вами поедем в отделение, оформим подписку о невыезде. Лёша вдруг истерически расхохотался. — То есть я буквально уже в тюрьме? Меня опутали всеми возможными сетями? Его тёзка с притворной грустью повёл плечами. — Я сделал всё, что мог. Искренне надеюсь, что у вас получится выйти из этой ситуации. Они с Платоновым уехали, перед этим Лёша поцеловал Настю, как в последний раз, как будто действительно уходил на каторгу, а потом позвал Дашку и крепко прижал её к себе, уткнувшись в плечо ребёнка. У Насти разрывалось сердце. Час ожидания был бесконечно долог, она перебирала в голове все варианты и не знала, НЕ ЗНАЛА, что делать. Она уволилась с работы, потому что была уверена, что в ближайшее время не вернётся в Москву, у неё на личном счёте лежало три миллиона рублей, у Лёши, как она знала, сбережения намного скромнее. Ей не дадут кредит, пока она без работы, у неё нет подруг, которые имели возможность ей помочь, а ещё у них нет времени. Четыре дня — и его посадят, а их жизнь снова разобьётся на кусочки. Единственным человеком, который мог бы помочь ей, как ни иронично, был её всё ещё не бывший муж. Муж. Чёрт, почему она так долго думала. Она знала код от сейфа, в котором лежали бумаги, что могут его закопать — переводы на его личный счёт денег со счетов клубов и ещё много интересного. Он предпочитал тактику «держи врага близко» и хранил их в собственном доме, а код Настя узнала случайно, пару месяцев назад, и ни на секунду не упускала из головы. Словно подсознательно чувствовала, что это может ей пригодиться. Решено. Ехать нужно было завтра утром, благо, ключ всё ещё при ней, сейчас, когда Дашки нет рядом, он наверняка заполнил всю жизнь работой и уедет к девяти, как обычно. Он даст деньги, если она начнёт его шантажировать, ведь, дай она бумагам ход — он может не только лишиться работы, но и сесть сам. Буквально вся его жизнь пойдёт прахом. А в глубине души она знала, что, хоть первое время она и мечтала только о мести, она не хотела разрушать его жизнь, никогда больше не сталкиваться с ним - да, но он всё ещё был важен для Даши, а она всегда будет благодарна ему за её счастливое и спокойное детство. Ну вот, теперь намного легче. Она не скажет Лёше, он не захочет принимать деньги от врага. Но он вот-вот вернётся, а она пообещает ему, что обязательно решит все проблемы, и сдержит своё обещание. И у них наконец начнётся то самое «жили долго и счастливо».<center>***
</center> Лёша шёл домой словно после дозы наркотиков, до конца не осознавая, что происходит. Он получил подписку о невыезде, у него было четыре дня, ему нужно было найти неподъёмную сумму денег, и он совершенно точно знал, что помочь ему некому. Ни кредитов, ни друзей, ни-че-го. Его жизнь так резко перевернулась за последнее время. Ещё месяц назад у него не было никаких опор в жизни, а сейчас рядом с ним снова любимая женщина и их общая дочь. Дочь. Он видел, что она страдает здесь, хотя он и делал всё возможное. Он гнал от себя эти мысли, но на самом деле знал, чувствовал, что, когда она узнает правду, только возненавидит их обоих. Что отцом для неё всегда будет этот ублюдок Казанцев. Да и сам он никак не мог почувствовать себя до конца папой этой девчушки, знакомой ему всего пару дней. Он смотрел на неё, так сильно похожую на него, и переживал какой-то внутренний диссонанс — ведь кроме внешности они не имели никаких общих точек. Можно ли было это исправить? Он не знал. Да и что он мог дать им, кроме этой пресловутой любви? Деньги? Стабильность? Он не знал, что будет с его судьбой завтра, и уж тем более не мог распоряжаться их судьбами, так быстро доверенными ему его любимой женщиной. От тяжёлых мыслей Лёшу отвлёк телефонный звонок. — Ну привет, Платонов. Этот голос было невозможно спутать ни с чем. — Звонишь поглумиться над опять сломанной тобой жизнью, ублюдок? — Очень душещипательно, но, как ты понимаешь, на твою жизнь мне глубоко плевать. Хотя, я оговорился, всё же я немножко увлёкся твоей судьбой и вот совершенно случайно узнал о том, что тебя ждёт в ближайшие дни. Как ты думаешь, в тюрьме реально организовать хоккейную команду? — Пошёл ты нахер, урод! Говори, что тебе от меня опять нужно?! — На самом деле, у меня к тебе очень интересное взаимовыгодное предложение. — Мне от тебя ничего не надо! — Ах, какие скоропалительные выводы. Ты бы сначала послушал. Лёша задумался, в сердце что-то неприятно кольнуло. А вдруг он как-то сможет ему помочь? Если Платонов сядет, его жизнь будет кончена. — Говори. — Молодец, всё же мозг ещё на месте, мальчик. Смотри, я могу предложить тебе сумму, в два раза большую, чем та, что от тебя нужна, и ещё одну интересную штуку. Видишь ли, пражскому хоккейному клубу «Лев» очень нужен перспективный нападающий. Я хочу предложить им тебя. Платонов остановился посреди тротуара и тупо заморгал. Это был… Это был билет в новую жизнь. Но вот только Казанцев уже не один раз ломал ему старую. Это всё не могло быть приступом его гуманизма. — И что же тебе нужно взамен? — А ничего особенного, должок возвращать не потребую. Одна мелочь: получив деньги, ты позвонишь Насте и расскажешь ей всё, как есть. А потом сделаешь всё, чтобы ты никогда больше не увидел её и нашу с ней дочь. Платонов засмеялся. — Ты же понимаешь, что она только возненавидит тебя ещё больше? Что она никогда не вернётся к тебе после этого? И МОЯ дочь никогда не вернётся! — Эту проблему я, к счастью, наконец, решу без твоего участия. И не трогай уже моего ребёнка. Что ты знаешь о ней, Платонов? Её любимый цвет? Любимая игра? Цвет ночника, без которого она не может засыпать ночью? Сторона кровати, которую она всегда выбирает? Ты чужой ей, Алёша. Поздно играть в папу, и не обманывай себя, тебя никогда не интересовало что-то, кроме собственной личности. До своих детей тебе ещё расти и расти. — Я не сделаю этого. — Ну конечно. Я бы разочаровался в тебе, если бы ты сразу дал положительный ответ. Ты подумаешь сегодня весь день и скажешь мне, что решил. Я готов приехать завтра утром. После этого Казанцев бросил трубку, а Лёша вдруг что есть мочи заорал на пустой ещё парк, в котором остался стоять. Парк за шаг до дома, где его ждёт семья, которую он только обрёл и вот-вот мог опять потерять. Но ведь Казанцев был прав. Для Даши он никто, Настя наверняка рано или поздно заскучает по обеспеченной жизни. Да и это был его единственный шанс спастись от тюрьмы, а, сев, он уж точно сломает жизни и себе, и им. Он отогнал от себя эти мысли, устыдившись. Как он может снова её предать? Дома Настя сразу же обняла его, ничего не спрашивая про мрачный вид. Даша гуляла на улице с няней, найденной Настей здесь недавно. Последовавший за объятиями поцелуй внезапно перешёл к чему-то куда более откровенному. Это был секс двух отчаявшихся людей, отдавшихся страсти, не видя для себя другого исхода. После они лежали в постели, он гладил её по волосам, а она что-то говорила про то, что поможет ему, что завтра всё решится, но он был уверен, что это было очередное успокоение себя и его. Тотальная безысходность. Никто им не поможет. Вечером привели Дашку, они сели смотреть какой-то семейный фильм, и девочка была грустнее, чем обычно. Ей плохо здесь. — Что случилось, моя малышка? — Настя прижала девочку, лежащую на диване в центре, к себе и, осознанно или нет, обняла и Лёшу. — Мам, а когда мы поедем домой? Я очень скучаю по папе, а дядя Лёша вроде бы уже гораздо лучше себя чувствует. А ещё, я видела, полиция сегодня приезжала. Мне было страшно, мама. Платонов вырвал руку из руки Насти, вскочил, как он потом понял, неосознанно ударив девочку по голове. — Твой папа урод, ты поняла! Вы обе ему не нужны, он любит только деньги и ломать чужие жизни! Он почти побежал на кухню, потрясённый собственным всплеском эмоций. Он слышал, как за его спиной плакала его дочь, а ещё Настино потрясённое: — Лёша! Что ты творишь, что ты говоришь ей! — и её голос тоже сорвался. Он стоял на кухне у открытого окна, безумно мечтая о сигарете, хоть никогда и не курил, он ведь спортсмен. Он слышал, как обе девочки плакали в гостиной, и Настя успокаивала их дочь (может, стоило сказать ей?): — Всё будет хорошо. Забудь всё плохое, моя малышка. Всё обязательно будет хорошо. Платонов знал, что он сделает дальше. Он пойдёт в гостиную, извинится перед девочками и постарается успокоить их. А потом позвонит Казанцеву. Он решил.<center>***
</center> Она выехала около пяти утра, надеясь справиться со всем как можно раньше, тихо собрав полуспящего ребёнка и отправив в соседний дом к чудесной няне Марине, найденной здесь совершенно случайно, но запавшей в душу и ей, и дочке, и оставив Лёше записку: — Уехала по делам! Даша у няни. Всё будет хорошо! Потом она обязательно расскажет ему правду, но пока нужно просто его спасти. Случившееся вчера ранило её. Её дочь, её всегда счастливая озорная малышка, вчера плакала так, как никогда раньше. Как он мог? Она понимала, что ему было плохо, но ведь им с дочкой тоже было тяжело, почему он этого не понимал? Конечно, Платонов извинился потом, конечно, у него были причины так поступить, но ведь они с Дашей только установили контакт, а теперь он сделал ей больно. Почему он не видит ничьих проблем, кроме своих? Так же сильно её ранили и слова дочери. Она думала, что малышке стало легче, но оказалось, она всё так же скучает по Казанцеву. Что нужно делать? Как распутывать всё это? Она понятия не имела. Но сейчас нужно было решать их главную проблему. Делать то, что она должна была. Около десяти она приехала. Вошла домой. В сердце что-то ёкнуло. В отличие от смоленской квартиры, как она ни старалась внести туда уют, это место было её домом. Провела руками по родным стенам. Здесь всё было, как когда они уехали, никакого холостяцкого беспорядка, Казанцев всегда был чистоплотным. А на кухне пахло пирогом. Дашкиным любимым пирогом. Её вдруг одолели сомнения, впервые за всё время. Как будет лучше для её ребёнка? Стоит ли всё это делать? Ведь до появления Лёши её дочь была бесконечно счастлива, а сейчас всё гораздо сложнее. Но счастье заслужила и Настя тоже. А всё остальное они с любимым обязательно смогут исправить. Она как раз собиралась идти за сейфом, когда ей позвонил Лёша. То, что она услышала по телефону... Она думала, что ничего больнее, чем то, что уже произошло, с ней уже не случится. Оказывается, она ошибалась. И тогда Настя села на пол и заплакала. Так, как не плакала никогда. Она словно выплакивала всё то, что не удалось маленькой девочкой, нелюбимой родителями, не нужной, брошенной всеми. Он её предал. Его любовь опять оказалась ничем, пустым сосудом. И Казанцев предал, снов растоптав только начавшее формироваться её счастье. Сил встать хватило только чтобы дойти до коньяка. Она выпила совсем немного и, сама не ожидая от себя, вдруг заснула на родном диване их гостиной, измученная всем, что с ней произошло. Проснулась она уже накрытая одеялом и изнывая от головной боли от количества слёз, заправленных коньяком. Она не знала, сколько спала, по ощущениям совсем немного, но, что самое страшное, он уже приехал. — Встала? — Вошёл со стаканом чая в руках. — Ты! — Она схватила этот самый чай и выплеснула ему в лицо. Опять! Растоптал! Мою! Жизнь! Он даже не стал вытираться и прямо посмотрел ей в глаза. Её вдруг потрясло то, что она увидела. С момента их последней встречи всегда моложавый Казанцев словно постарел на десять лет. — Если бы он отказался, я бы всё равно дал ему денег. Я лишь хотел проверить, стоят ли эти руки того, чтобы отдавать в них моего ребёнка и мою любимую женщину. Я клянусь тебе в этом именем нашей дочери. Она потрясённо уставилась на него. Она чувствовала, что он не врёт. Слёзы вдруг опять хлынули из глаз. Он прижал её к себе, а она не стала сопротивляться. А потом вдруг ещё раз посмотрела ему в глаза и начала медленно снимать свою блузку. — Тебе плохо. Я тогда сказал, что не поступлю так с тобой, и сейчас не изменю своего решения. — Мне плохо. Но я действительно хочу этого. Я хочу тебя. — Она вдруг с удивлением осознала, что говорит правду. — Я. Хочу. Тебя. Они опять посмотрели друг другу в глаза, а потом он прижал её к себе, вдруг взял на руки и понёс в его спальню. Впервые за пять лет. Это был их первый раз. Это было совсем не как с Лёшей, здесь почти не было страсти, хотя она в каком-то смысле была в состоянии аффекта, а он ждал этого пять чёртовых лет. Их разрывала бесконечная нежность. Настя словно таяла у него в руках. Конечно, у неё был секс, и в эти пять лет супружеской жизни был, и потом с Лёшей, но ей никогда не было так хорошо, как сейчас. В их отношениях была намешана самая сложная гамма чувств, и сейчас они словно соединились в одно - сложное, с трудом объяснимое Она с удивлением прислушивалась к себе и вдруг поняла, что прикосновений приятнее в её жизни никогда не было. И ещё один удивительный факт, который она осознала только потом — она не думала в этот момент ни о Лёше, ни о дочери. Только о нём, впервые за долгое время в положительном ключе, и о себе, и о том, как ей хорошо прямо сейчас, в эту секунду. Потом они долго разговаривали в постели обо всём: о своём детстве, о переживаниях. Они не хотели говорить о случившемся, даже о дочери, он не спрашивал у неё, что она здесь делала, им словно нужно было восполнить запас всех разговоров, словно нужно было узнать друг друга впервые за долгие пять лет супружества. Когда он заснул, она сразу же встала, вызвала такси и уехала назад в Смоленск. Всю дорогу она проспала, словно боялась бодрствовать, растворившись в той странной гамме чувств, которую испытала. И вот она стояла в этом самом почти ночном парке, и ей всё же пришлось задуматься обо всём. Любовь к Платонову всё ещё с ней, никуда не делась, и наверное, она всегда будет жить в её сердце, как первое, удивительное и повлекшее за собой так много всего, подарившее ей самый ценный подарок на свете — её девочку, чувство. Но эта любовь — больная и очень далёкая от счастья. И лучшее, что она может сделать сейчас для своего ребёнка и, самое главное и самое удивительное, себя — это вернуться домой, к своему мужу. И пусть между ними пока нет любви (хотя кто знает, она ведь никогда не чувствовала ничего, кроме своей страсти к Платонову, кто же может подсказать ей, что такое любовь настоящая), у них всё будет хорошо, и то странное тепло и нежность по отношению к Вадиму, которое она сейчас ощущает, намного приятнее ей, чем то, что она чувствует к Платонову. Наверное, после всего произошедшего с ней, Настя, наконец, повзрослела. И тогда она поехала забирать своего ребёнка. Она никогда не вернётся в эту смоленскую квартиру, ей не нужны вещи, как напоминание о произошедшем. Ей, кажется, больше не нужен Платонов рядом. Настя поблагодарила за всё их чудо-няню, дав ей в два раза больше денег, чем следовало, и пообещав, что всегда будет рада взять её на постоянную работу дома, в Подмосковье. Марина обещала подумать, и Настя была искренне рада; эта женщина была лучшим, что случилось с ними в Смоленске. Насте снова пришлось разбудить спящую девочку, но, когда Дашка услышала, куда они едут, она больше не могла спать и почти всю дорогу болтала с матерью и водителем, будто захлёбываясь своим счастьем - ведь они едут к папе. Настя смотрела на неё, и впервые за долгое время ей было легко и спокойно. Он не звонил ей. Она не знала, что он думал всё это время, но когда Казанцев открыл им дверь, он впервые при ней заплакал по-настоящему, громко и не стесняясь. И она заплакала тоже. От счастья.***
Они гуляли в своём любимом парке недалеко от дома, ожидая скорого киносеанса. Счастливая Дашка неслась где-то впереди, распугивая бедных голубей и вся светясь от счастья, ведь мама и папа были рядом, а скоро приедет и любимая няня. — Спасибо тебе. — Настя вдруг взяла его за руку. — За эту удивительную жизнь. В его голове пронеслась непередаваемая гамма чувств. То, что он сделал, стоило всего этого. Платонова скорее всего поймали на границе, ведь половина купюр были фальшивыми, а, учитывая ещё не до конца замятое прошлое дело, возможно, он сел на много-много лет. Но Казанцев уже не хотел этого знать. Он и вправду был готов отдать ему своих девочек, если бы Платонов выбрал другой путь. А может, и не был готов. В любом случае, Казанцев хорошо узнал Лёшу за то время, пока следил за его жизнью. Он был почти уверен, что тот выберет деньги. И не прогадал. И кажется, вообще всё произошедшее стоило этих её слов сейчас. С-ч-а-с-т-ь-е. — Я люблю тебя. Как тогда, много лет назад, увидел, так, наверное, сразу и понял, что без тебя уже не смогу. — Он посмотрел в её зелёные глаза, самые любимые на свете, и поцеловал её. А она вдруг почувствовала, что прямо сейчас она не хочет больше ничего, только целовать его так и слышать сзади счастливый смех своей дочери. — И я тебя люблю. Вот и настало время их «долго и счастливо».