the days are long; the moons are longer.

Дни тянутся слишком медленно. Это даже не преувеличение, ведь когда не пытаешься выжить, когда не работаешь в поте лица, зарабатывая гроши на еду и ночлег, часы и даже минуты длятся нещадно долго. Уже две недели прошло. Или, правдивее будет сказать, всего две недели. Заказ выполнен, княгиня воссоединилась с сестрой, народ празднует победу над злобной бестией. Туссент по-прежнему цветёт и пахнет, Боклер уже почти отстроен после погрома вампиров. По правде сказать, событие было страшное и разрушительное, но люди в Туссенте завзятые энтузиасты и прирождённые оптимисты, которые, ко всему прочему, любят и уважают место, где они родились и живут. Как бы то ни было, город почти сразу же возобновил работу, а по убыткам не стали горевать, так как знали, что наверстать упущенное не составит труда. В Корво Бьянко произошёл капитальный ремонт благодаря немалым вложениям, но, как поговаривают, это действительно стоило того. Дом преобразился, стал походить на имение какого-то богатого мещанина, что было более чем наполовину правдой. Теплицы засеяны семенами редких и от этого чрезвычайно нужных и полезных трав, Плотва радуется просторной конюшне, а слуги — отремонтированным, скромным, но от этого не менее уютным жилищам. Но Геральту почему-то совсем безразлично. Конечно, это можно списать на пресловутые мутации, некогда лишившие ведьмака чувств. Но это, чёрт бы их побрал, не так. Не сказать, что его вообще когда-то задевали подобные умозаключения и распространившиеся дурные слухи, но чувств он никак не лишён. Крайним тому доказательством стало нечто, взыгравшее пылким огнём где-то глубоко внутри около трёх недель назад. Сейчас ведьмак осознаёт, что чувствует, и в сто крат сильнее, чем раньше. Он, хоть и опытный, известнейший следопыт, никак не может определить, с чем связано это бурное обострение. А если быть точнее, то просто прикидывается дураком. Было бы ещё перед кем, так нет же, перед самим собой. Всё он прекрасно понимает, просто не хочет осознать и принять. Думает, что вскоре станет легче. Нет, Геральт, не станет. Белоголовый ведьмак сидит на скамье в укромном месте за домом, скрытом среди цветущих яблонь. Перед ним открывается вид на окрестности Корво Бьянко: разбросанные кое-где винокурни богатых помещиков, холмы, виноградники, а где-то вдалеке виднеется княжеский дворец. Всё это эстетическое богатство заливает алый свет заходящего за горизонт солнца, что уже не так слепит чувствительные глаза. Сидит в излюбленной белой рубахе, развязанной сверху, и плотных кожаных штанах. Под вечер уже начинает холодать, но босые ноги, зарывшиеся в прохладную невысокую траву, и наполовину оголённые руки, кажется, совсем этого не ощущают. Из пальцев едва ли не выскальзывает полупустая бутылка некогда любимого богатого и нежного на вкус Эверлюса, что сейчас кажется обыкновенным корчмарьским пойлом. Заселиться в винодельню, в коей осталось порядочно бочек с самым разнообразным и, на удивление, лишь самым лучшим туссентским вином, было одновременно и хорошим, и ошибочным решением. Кажется, Геральта уже не берёт даже вино, хотя и раньше он не был сверхвосприимчив к алкоголю. «Что-то кончается, что-то начинается», — думает он про себя, затем на выдохе издав тихое «хм». И правда, притуплённые ранее чувства стали преобладать над острыми ощущениями и рефлексами. Какая жалость. Взгляд Геральта устремлён куда-то вдаль, к горам, что протянулись вдоль горизонта. Смотрит он беспристрастно и отстранённо, погрузившись в свои не самые светлые мысли. У ведьмака была не самая лучшая жизнь. Сколько раз он был на волоске от смерти, сколько невинных душ пало от его меча, сколько же раз был предан и обманут. Он не из тех, кто станет жалеть себя, о нет. Однако сейчас воспоминания одно за другим проносятся в тяжёлой голове и медленно оседают некой тоской в самой глубине нутра. Несмотря на все испытания, что ему пришлось пережить за время прибывания в Боклере, Геральт, чуть ли не впервые за долгие полвека своей жизни, хочет повернуть время вспять и пережить всё снова. Всё, начиная с того судьбоносного момента, когда он сорвал с доски в Велене то объявление о боклерской бестии, и заканчивая последней ночью, что они провели вместе. Нет, он не стал бы ничего менять, даже если бы была такая возможность. Ведь для него всё сложилось как нельзя лучше, со всеми сказанными глупостями и опрометчивыми поступками. — Ради чего, Геральт? Ради чего ты рискуешь своей жизнью, выполняя очевидно непосильное для простого ведьмака задание? — Ради тебя. «Зараза, вот кретин», — снова эти досаждающие обрывки воспоминаний, что заставляют непоколебимого ведьмака испытывать странную тяжесть в глубине грудной клетки и тихо ругаться на самого себя. Он сидит чуть сгорбившись и расставив ноги в стороны, опирается на них согнутыми в девяносто градусов локтями. Глаза, что неустанно смотрели на угасающий закат, опускаются вместе с головой — видать шея уже изрядно устала держаться в столь неудобном положении. Слуги уже утихли и разошлись по домам, Плотва и стоящая рядом вороная кобыла устало посапывают в стойле, тонкое и мелодичное пение птичек плавно сменилось не менее мелодичным скрекотанием сверчков. Геральт прикрывает глаза и сосредотачивается на деталях, дабы отвлечься и вырвать себя из лап горькой апатии. Как-никак, он должен побеждать чудовищ. Слышится стук собственного сердца — медленное и размеренное, как и всегда; где-то внутри плещется выпитое вино; по стенкам сосудов плавно течёт, тихо шумит и приятно пульсирует в висках кровь. Внутри ничего не изменилось — его организм работает в таком же замедленном и размеренном темпе, от этого ведьмаку стало чуть спокойнее. — Геральт..? — из-за ближайшего дерева раздаётся едва слышное для обычного человека, но весьма отчётливое для Геральта. — Цири, это ты, — ведьмак улыбается уголком губ, открывает глаза и выпрямляет спину, — присаживайся. — Ты чем-то обеспокоен, я же вижу, — молодая ведьмачка усаживается рядом и встревожено смотрит на лицо, с которого как-то слишком быстро сошла приветственная улыбка, — ты в последнее время сам не свой. Я обеспокоена. — Почему ты ещё не спишь? Тебе рано утром отправляться в долгую дорогу, — взгляд белоголового устремлён куда-то под ноги, он разглядывает шуршащую траву, погружающуюся во тьму. — Ты ведь знаешь, Геральт, что игнорировать мои вопросы — такое же безрезультатное и бессмысленное занятие, как приказы или запреты в мою сторону. Уж ты-то знаешь. — Знаю. — Тогда говори, — Цири так и не посмела оторвать серьёзный и пронизывающий взгляд с покрытого шрамами, бледного лица. — Ты не просыхаешь уже несколько дней, — бутылка светлого полусладкого оказалась в сильных руках девушки, а затем отставлена на край скамьи, — ты хлещешь вино, словно воду, а нормальная еда поступает в твой организм чудовищно редко. Ты выглядишь болезненно, ведьмак. Ты. Болезненно. А твоя привычная серьёзность не выглядит боле как серьёзность. Я вижу в твоих глазах тоску и уныние. Так выглядят люди, которые потеряли что-то очень важное и дорогое, и ты знаешь, что речь не о драгоценностях. Геральт молчал. От Цириллы трудно что-либо утаить, особенно когда дело касается человеческих чувств. Он не боится осуждения или непонимания, нет. Он доверяет девушке, словно своей родной дочери. Он знает, что ей не чуждо всё это, знает, что она его поддержит. Но не видит смысла. Ведь как бы ни хотелось, время не вернуть назад, не пережить снова все те моменты, а главное — ничего уже не изменить. Из собственных мыслей Геральта выдёргивает Цири, взяв его огромную жилистую ладонь в свои не менее сильные, но намного более тёплые руки. — Скучаешь по нему, да? — тихо и осторожно спрашивает девушка, уже не глядя на отстранённое лицо. — Да, — сухо отвечает белоголовый, немного погодя, — да, ласточка, кажется, я скучаю, — его тон немного смягчается, а голос становится заметно тише. — Но знаешь, что уже ничего не изменить, и потому молчишь, справляя горе в одиночестве? — Тебе нужно поменьше водиться с Йеннифэр. Она дурно на тебя влияет. — Ты о чём? — Я о том, что ты без зазрения совести сидишь рядом со мной и читаешь мои собственные мысли, прямо как это делала она. Думаю, ты уже поняла, что их там больно много, а мне бы не хотелось, чтобы кто-то кроме меня был в них посвящён, — беззлобно отвечает ведьмак. — Спешу тебя обрадовать, ничего я не читала. У тебя всё на лице написано, белый волк. И каким бы мастером конспирации ты ни был, подобного ты от меня не скроешь, особенно если будешь пытаться. Ложь распознать ещё проще, чем истинные чувства, — так же беззлобно, с улыбкой отвечает девушка, в голосе которой улавливаются нотки превосходства и победы. — Будь по-твоему. — Геральт, я… — её улыбка сменяется серьёзным выражением, и она крепче сжимает прохладную руку в своих ладонях, — я знаю, каково это. Возможно, для тебя я вечно буду маленькой девочкой, которая ничего в своей жизни не видела и которой нужен постоянный присмотр. Пусть будет так, но я повидала уже слишком многое, думаю, ты догадываешься. Но сейчас не об этом. Я была во многих местах, а людей встречала ещё больше. Кто-то желал мне зла и становился моим врагом, кто-то проходил мимо и был мне никем, а кто-то помогал и заботился, и становился другом. И когда у меня каждый день на счету, когда людям, которые мне дороги, грозит опасность, лучшим решением будет покинуть их. Это больно. Привязываться, любить, а затем расставаться — ужасно больно. И я знаю, что ты не привык к этому. Обычный человек сталкивается с таким часто и с самого детства, а для тебя же это почти впервые. Ты не знаешь, как справляться с этой давящей тяжестью внутри, с этими мыслями и чувствуешь себя непривычно беспомощным. Просто пойми, что он делает это ради безопасности — твоей и его. Ты ведь не глупый, Геральт, ты знаешь, что, убив товарища, он стал предателем среди своих, а ты был его сообщником. Как бы вы ни хотели друг другу помочь, сейчас вы можете это сделать только так — разойтись и переждать в безопасности. Но когда-то вы обязательно встретитесь вновь. — Когда-то встретимся, да. Спустя долгие годы, при чертовски или, лучше будет сказать, вампирски странных обстоятельствах, при которых он снова будет спасать мою ведьмачью шкуру. В который раз, — ведьмак потирает переносицу, прикрыв глаза и переводит дух. — Ты права, ласточка. И мне жаль, что моя дочь пережила столько расставаний за свою недолгую жизнь, — продолжает белоголовый после небольшой паузы. — А мне жаль, что мой отец сейчас сидит рядом со мной и скорбит по существу, будто оно навсегда покинуло этот мир. Геральт, просто продолжай жить дальше, прошу тебя. Если у тебя есть дом, это не значит, что ты не можешь его покидать. Продолжай скитаться, убивать чудовищ, попадать в приключения, заводить друзей и наживать врагов. Так времени на тоску будет оставаться всё меньше. К тому же, у тебя будет намного больше шансов встретить того, кто тебе дорог. Геральт не отвечает. Выдержав недолгую паузу, он улыбается и приобнимает сидящую рядом девушку. Цири же обнимает ведьмака крепко, прижимаясь к его сильной, размеренно вздымающейся груди. Она ещё немного сидит рядом, сложив голову на ведьмачье плечо, а после удаляется в дом, предварительно потрепав белоснежную макушку. Уже совсем поздно. Солнце давно догорело и закатилось за горизонт, а воздух вобрал в себя ночной аромат трав и свежести. В нос ударяет горький запах полыни с дурманящими нотками мандрагоры. Разум снова захватывает тоска. Небо покрывается тысячами маленьких огоньков, которые складываются в причудливые узоры, напоминающие реки, тучи, а порой — дивные фигуры. Сизые облака медленно проплывают по тёмно-синему, почти чёрному небу. Луна светит ярко, кажется, не хуже солнца, а её свет отражается в спокойных водах Сансретуры. Где-то неподалёку, с соседнего дерева шумно взлетает в воздух ворон — наверное думал, что не будет замечен в темноте. Но Геральт замечает. Ещё в тот момент, когда крылатый шпион только-только притаился среди ветвей. Ведьмак горько улыбается и смыкает тяжёлые веки.