Все началось с косплея

— Слушай, мне это не нравится. Ямагучи смотрит на него своим «ну ты конечно удивил меня» взглядом, и Тсукишима, сжимая в пальцах дужку очков, наконец не выдерживает: заявляет, что пошло оно все к черту, я на это не подписывался и вообще, Тадаши, ты просто предатель — нет, Тсукишима, к сожалению, так не делает, хотя очень, очень хочет. Под напором Ямагучи он сдается и — что еще более ужасно — принимает свою незавидную участь. Если бы он тогда только знал. Если бы вселенная дала ему хоть один здравый сигнал, одну малейшую подсказку, что будет после того, как он подпишет себе приговор, Тсукишима клянется — он бы ни за что не согласился тогда на внезапную просьбу Ямагучи, будь он хоть тысячу раз ему лучшим другом, окей, да, понял, Тадаши? Вот настолько ты вынуждаешь его, бедного, страдать. Ты хотя бы доволен? Видимо, Тсукишима произносит это вслух — последний вопрос, конечно, а не все до — потому что Ямагучи улыбается, кивает и будто бы не замечает, на какую жертву ради этого идет Тсукишима. Потому что ни черта это не похоже на помощь с организацией «лучшего на свете, Тсукки, ты не понимаешь, я просто не могу упустить эту девушку, ты должен мне помочь» свидания. Потому что это хитрейший (и Тсукишима уверен, действенный) способ свести его с ума, да, такое гораздо более вероятно, Тсукишима — реалист. Да, Ямагучи, Тсукишима реалист, не пессимист, нет, не фаталист, скорее уж детерминист, да, это разные вещи, Ямагучи, чем ты на занятиях слушал и, боже, господи, Ямагучи, как же ты достал. Голова у Тсукишимы работает так себе — не после двух с половиной дней без сна, без кофе, без настроения, зато, к сожалению, с кучей конспектов, которые нужно упорно заучить так, чтобы если он все-таки уснет, и его разбудят, он смог бы, не соображая, дать правильный ответ. Потому что Тсукишима подозревал — на экзамене ему это пригодится может даже больше, чем сам правильный ответ. Но это на самом деле не главное, потому что проблема Тсукишимы не в недосыпе и перенасыщении безликой сухой информации с зубодробительной терминологией, а в том, что из-за этого всего предложение помочь Ямагучи воспринималось мозгом как отдых и поэтому было принято без колебаний, угрызений совести и лишних нервов. Все это пришло потом. Тсукишима не знал, когда точно, потому что сначала все выглядело вполне безобидно, и даже чуйка на неприятности у него молчала прямо-таки показательно, и, наверное, стоило задуматься уже тогда, но Тсукишима (сейчас он, конечно, признает за собой эту ошибку) думал, что вот он, возможно, действительно долгожданный отдых. Что могло пойти не так с помощью в организации нормального, хорошего свидания? Тсукишима, конечно, не считал себя мастером (ладно, вообще не считал себя хотя бы новичком) в этой нелегкой среде романтики и всей прочей мишуры, но он все еще думал, что достаточно знает вкусы Ямагучи и — предположительно — может представить вкусы гипотетической девушки, которая могла так сильно ему понравиться. Он даже в перерывах между зубрежкой и сном, когда удавалось выкроить время на кофе, прикинул парочку вариантов, которые даже собирался предложить, когда все пошло, прости господи, к черту. Началось все с заявления Ямагучи о том, что свидание будет проходить на отаку-фестивале. — Они не отаку, — поправляет его Ямагучи сразу и, решив, видимо, добить Тсукишиму окончательно, добавляет, — всего лишь косплееры. Проходит минута, две, и Тсукишима отрывается от тетради только для того, чтобы тупо посмотреть на мнущегося на полу Ямагучи. Его неуверенность настолько видна невооруженным взглядом, что Тсукишима сразу понял — сейчас или никогда. — Я в этом не… Его обрывает вцепившийся в ногу смертельно испуганный Ямагучи. Его обрывает воющий мольбы под самым ухом Ямагучи. Его обрывает отобравший его тетрадь наглый, слишком уверенный в себе Ямагучи. «Черт, — думает тогда Тсукишима, слишком отстраненно наблюдая, как методы шантажа Ямагучи из ранее недопустимых принимают вид даже не условно-разрешенных, а прямо любимых и действенных, — видимо, уже никогда» Ладно, косплееры. Ладно, хорошо, косплей-фестиваль. Ладно, он понял, Ямагучи, отдай, пожалуйста, конспекты. Ладно, хорошо, он тоже там будет. Нет, стой, Ямагучи, какого черта он там будет? Стой, Ямагучи, оставь конспекты в покое, они тебе не помогут. Закрой, пожалуйста, окно. Ладно, да, он понял, он тоже там будет. Что значит ему тоже надо быть косплеером? Ямагучи, это уже… Ладно, хорошо, он понял, он будет косплеером. Конспекты, пожалуйста, не урони их. Вот так все обернулось тем, что сейчас Тсукишима сидел на стуле посреди комнаты в одних шортах, среди расстеленных объявлений и газет, чтобы не запачкать пол, и говорил: — Слушай, мне это не нравится. Потому что та самая девушка сегодня придет к ним, чтобы — Тсукишима все еще не хотел верить в это — покрасить ему волосы. Волосы. В зеленый. Потому что он, черт возьми, идет на гребаный косплей-фестиваль, и та самая девушка, увидев его впервые, сказала, что он будет Джокером. Она сказала, он будет Джокером, Ямагучи сказал, что Тсукки не против быть Джокером, заглянувший к ним из соседней квартиры Суга-семпай сказал, что будет весело — предатель, кричал в душе Тсукишима — увидеть его Джокером, а спустившийся на шум Акааши-сан в своей обычной отстраненной манере добавил, что для этого надо или парик, или красить, а та самая девушка — последняя надежда Тсукишимы утонула в ее радостных заявлениях — сказала красить. Красить, конечно, это ведь тоник, смоется быстро, за недели две. Им еще повезло, что осветлять не нужно. Быстро, да, за недели две. Им еще повезло. Господи. Господи, если бы Тсукишима знал, что это — не апогей, он бы пошел подавать заявление в полицию — на себя, конечно, за многосерийное жестокое убийство, чтобы его упекли настолько далеко, что ни одна больше та самая девушка не смогла бы пролезть в его спокойную жизнь зубрежки и бессонницы. Но Тсукишима не знал и малодушно надеялся, что на этом все закончится. Его чуйка хранила гробовое молчание, и Тсукишима с сожалением понял — что-то явно со вселенной не так. Что-то явно со вселенной не так, потому что его добрый, стеснительный, мягкий Ямагучи становится будто другим человеком, когда речь заходит о той самой девушке. Тсукишима знал, как ее зовут, потому что он жил вместе с Ямагучи и, к сожалению, его треп о ней доставал его даже через наушники в ванной. Он мог бы включать воду, чтобы все это заглушить, но это слишком расточительно, а потому бесполезно. Для Ямагучи она была «лучшая в мире прямо-ангел-во-плоти Ячи-чан», для него же, Тсукишимы, чисто из чувства собственной гордости, которое эта «ангел Ячи-чан» раздавила своей дурацкой любовью к косплею — господи, почему Ямагучи выбрал именно ее — или же просто из вредности была «той самой девушкой». Это было весьма удобно — Ямагучи думал, что Тсукишима имеет в виду «та самая девушка, которую любит Ямагучи», поэтому не имел ничего против, хотя и пихал его под ребра локтем, легонько, чисто от неловкости. Это было весьма удобно, потому что Тсукишима знал — это «та самая девушка, которая разрушает его жизнь». Никто его в этом переубедить не сможет. И либо после всего этого цирка они — Ямагучи и эта девушка, конечно — поженятся и заведут кучу таких же долбануто-милых в край детей, либо Тсукишима отплатит Ямагучи за все, и тот явно не обойдется одними отобранными конспектами, покрашенными волосами и наряжением в дурацкие костюмы. Тсукишиму, правда, не устраивала мысль о том, что по крайней мере два из этих пунктов Ямагучи не воспринимал как наказание. Оставалось только дожить до тех полных сладкой мести времен, и тогда уж Тсукишима придумает хорошую, обстоятельную подставу. Его месть будет страшна, с толикой ехидства думает Тсукишима. Его месть будет страшна и он готов начать прямо сейчас, думает Тсукишима, с отсутствующим выражением лица наблюдая за своим отражением в зеркале. Господи. Это даже хуже, чем он себе представлял. Хотелось снять очки, кинуть об пол, раздавить ногой, а потом со всей силы ударить кулаком по зеркалу, чтобы ни в коем случае не видеть больше свое отражение, но для этого таких действий мало, потому что ему казалось, он отражался вообще везде, так что легче было просто не открывать глаза и просто не думать, на кого он был похож. У него было несколько вариантов и все они лежали в одной плоскости, отражая лишь разную степень ужаса, где самым нормальным было то, где он действительно был похож на Джокера. Господи. Господи, за что ему это? Господь не ответил, Тсукишима не особо расстроился, потому что куда уж еще больше — и пошел звонить брату, но остановился. Господи, что о нем подумает Акитеру? Господь в его голове звучал спокойно и больше походил на их семпая Акааши-сана с верхнего этажа: позвони и узнаешь. Тсукишиме не хотелось узнавать. На следующее утро, часов в пять — какого черта вообще? — к ним заявилась она. Тсукишима знал, что беда не приходит одна, и вот, все было именно так, как он и думал. Потому что чертова «прелестный ангел Ячи-чан» принесла одежду. В пять часов утра. Она больная, что ли, Тсукишима очень хотел бы знать, но спрашивать было нецелесообразно, потому что он и так знал ответ — человек, который настолько серьезно относится к косплею, господи, о чем он вообще рассуждает, не может быть адекватным по определению. Впрочем, он все еще ждал ответ на более важный вопрос. Какого черта пять утра? Она застенчиво улыбалась, кланялась и искренне извинялась за неудобство, за то, что так внезапно, да еще и так рано, но просто она подумала, она предположила, она решила — сейчас удобнее всего, перед занятиями, чтобы никто не опоздал, не пропустил пары и еще куча всякого бессвязного, Тсукишима уже не слушал. Ямагучи с улыбкой до самых ушей уверял ее, что все в порядке, но Тсукишиму не обмануть — потому что он видел, каким взглядом Ямагучи провожал свой диван, на котором он буквально и двух часов не провел. Господи, что с людьми делает любовь. Господи, неужели с ним тоже такое будет? Господи, это риторический вопрос, можешь не отвечать, пожалуйста, он не хочет знать ответ. Ячи достала из пакетов одежду, и тут Тсукишима уже со всей накопившейся злостью поставил свое условие — только не костюм Джареда Лето, нет и еще раз нет, если уж он Джокер, если уж он пошел на то, чтобы покрасить свои волосы, то, как минимум, это должен быть Хит Леджер, как максимум — Джек Николсон, иначе все, он выходит из… На этом моменте Тсукишима замолчал, потому что лицо Ямагучи не предвещало ничего хорошего, а все потому, что лицо Ячи, кажется, не предвещало ничего, кроме слез. Но Тсукишима имел гордость, и все те ее остатки, что еще не были окончательно в нем убиты, он потратил на возможность по крайней мере выглядеть нормально. Выглядеть нормально, ага, с его-то зелеными волосами. Господи, когда это закончится. Видимо, и это тоже риторический вопрос. Через десять минут жалобных переглядываний — и Тсукишима искренне верил, что его взгляд в этом не участвовал — решили остановится на Джеке Николсоне, потому что, цитата: «у Леджера были длинные волосы, тебе не подходит, а у Николсона клевая шляпа, но… у меня будет два дня на исправления, и, ох… хорошо, я думаю, что успею все переделать». Тсукишима хочет чувствовать себя победителем, но не получается. Не только потому, что побеждать в этом особого смысла не было, но и из-за недовольного взгляда Ямагучи. А при чем здесь Тсукишима, собственно? Это не он виноват в том, что та самая девушка решила сшить для него черт знает что и вообще — во всем виноват Ямагучи, а Тсукишима вообще жертва обстоятельств, морального и особенно физического надругательства. И все-таки сердце как-то неприятно ноет, когда на следующий день он видит исколотые и обклеенные пластырем маленькие пальчики Ячи. Тсукишима не хочет думать, что ее синяки под глазами связаны с экстренным перешивом одежды, но все же думает и — господи, что с людьми делает любовь — извиняется. Тсукишима, конечно, не любит Ячи — но Ямагучи ему друг, лучший друг, и он определенно ловит все отголоски его чувств сам, потому что они, черт возьми, живут вместе и Тсукишиме просто некуда от этого всего деться. Универ — почти выход, потому что Ямагучи там только на перерыве, а еще там голова работает и, кажется, не так уязвима перед всеми этими дурацкими происшествиями. Тсукишима решает, что все в его жизни катится в пропасть, когда он не думает. Впрочем, видимо, это касается не его одного. Ладно, думает Тсукишима, рассматривая плод многочасовых трудов Ячи на себе. Ладно, думает Тсукишима, покорно идя за болтающей парочкой по коридорам. На их фоне он даже не выглядит так ужасно. Ладно, думает Тсукишима, когда садится в машину, достает наушники, натягивает на лицо приятную на ощупь шляпу из фетра и наконец отдыхает от раздражающих голосов. Еще бы кофе успел выпить, так можно было бы даже считать, что день задался — если не вспоминать о том, что его ждет дальше. Черт возьми, ладно, думает Тсукишима, когда широко распахнутыми глазами осматривает толпы самого пестрого на его памяти народа. А он волновался, что будет выглядеть как идиот. Впрочем — Тсукишима очень не хотел это признавать, но себе врать еще хуже, чем другим — Ячи действительно постаралась, и костюм сидел на нем весьма хорошо. Тсукишима был даже в какой-то степени рад, что он сегодня Джокер, а не — он задержал взгляд на проходящей мимо идентичной копии Майкла Джексона, только, почему-то, в юбке — а не вот это. Копия Майкла Джексона подмигнула ему и ушла, пока Тсукишима решал, какого черта тут вообще происходит, а потом выкинул из головы, как страшный сон, и пошел дальше. Тсукишима волновался, и это было понятно. Во-первых, тут очень, очень-очень много людей. Тсукишима даже и подумать не мог, сколько таких же ненормальных, как и — теперь, когда Ямагучи и Ячи шли рядом, Тсукишима называл их эта парочка. У них на шее висели специальные бейджи, как и где их достала Ячи, Тсукишима не знал, но это было даже приятно — оказаться в положении выше, чем остальные, учитывая то, через что он прошел. Каждый раз думая об этом, Тсукишиму мутило. Впрочем, Тсукишиму начало мутить сильнее, когда он узнал, что эти бейджи означают, что любой — нет, вы понимаете, любой — мог подойти и фотографировать тебя сколько угодно, потому что, черт возьми, те, у кого есть эти бейджи — сегодня еще и на сцену выйдут, покрасоваться. Господи, молит Тсукишима в отчаянии, господи, прекрати это, пожалуйста. Господь его не слышит, потому что, видимо, слишком многого Тсукишима хочет. Однако каким-то чудом — неужели день налаживается? — его слышит Ямагучи. — До начала нашего выхода еще где-то часа два, так что ты, если хочешь, можешь постоять где-нибудь у стендов — там не так много народа. Цены бы у Ямагучи не было, если бы он не продолжил: — Но чтобы не опаздывал, понял? А то я натравлю на тебя Сугавару-семпая. И ты, Брут? — хотелось спросить Тсукишиме, но он уже давно понял: Суга-семпай на стороне глупой подростковой влюбленности Ямагучи, и, видимо, совершенно не поддерживает спокойное и уединенное времяпрепровождение Тсукишимы. Он даже не удивился, когда увидел его в толпе, с дурацким ободком с рожками — и это весь костюм, негодовал Тсукишима — болтающим с Асахи-семпаем. С Асахи-семпаем, думает Тсукишима, останавливаясь, как вкопанный. С Асахи-семпаем, который вырядился в пикачу. Что с этими людьми не так? И все же совет Ямагучи сработал. Тсукишима победно улыбнулся, отыскав глазами не самый приметный уголок между несколькими стендами. Вот она, долгожданная прорезь его спокойного островка. Тсукишима даже сделал пару шагов в том направлении, но его прервали. Стайка мелких, пищащих от восторга девушек в одежде сейлор-мун — Тсукишима вспомнил как-то внезапно и не слишком охотно — облепили его со всех сторон, прося сфотографироваться. У Тсукишимы было два варианта — либо он соглашается, либо нет. Тсукишима подумал, что раньше бы у него был только один вариант — развернуться и уйти, не объясняя причины. Господи, «болезнь той парочки» передается воздушно-капельным? Он надеется, что это еще и летально, потому что помереть уже не кажется такой уж плохой идеей. Тсукишима не успевает среагировать, его ловко берут под локти и уводят — он печально смотрит в сторону своего найденного уголка — к большому, яркому плакату, на фоне которого ему приходится стать жертвой грозно настроенных девушек. Не проходит и пяти минут, как к ним присоединяются еще — не только девушки, конечно, Тсукишима не успевает подмечать персонажей, да и встречаются те, которых он вообще в жизни не видел, но это дает ему даже время на передышку — все вокруг так увлечены друг другом, что забывают о не самом активном участнике действа, и Тсукишима, решительно настроенный, сбегает. Ну, не совсем сбегает. Хочет сбежать. Пытается. Его останавливают не другие люди, а резкий тычок в бок, почти столкновение. Он бы даже мог упасть, если бы его не поддержали. Все-таки нестись сломя голову в такой толпе — не самое умное его решение, но от отчаяния и не на такое пойдешь. Тсукишима поднимает взгляд, чтобы поблагодарить поймавшего, благодарности особо не чувствуя — если бы тут этот кто-то не стоял… На внимательность Тсукишима никогда не жаловался, но у него уходит секунд десять, чтобы полностью осознать ситуацию. Он стоит, отклонившись назад, а над ним нависает, прости господи, Бэтмен. И Бэтмен этот держит его так крепко, что Тсукишима даже засомневался, человек ли это вообще. Сомнения уходят сразу после глухого смешка сверху. Сквозь прорезь маски Тсукишима видит удивительно светлые карие глаза, и, возможно, ему только кажется, но есть в них что-то неуловимо знакомое. От глаз его отвлекает внезапно появившаяся ухмылка на чужом лице и еще восхищенный писк где-то сзади. Нервно Тсукишима тянется поправить очки, но вовремя вспоминает, что их нет, поэтому меняет место назначения и тянется к шляпе, приподнимает ее и, отвечая ухмылкой на ухмылку, говорит: — Благодарю. И вроде на этом обмен любезностями должен быть окончен, и Тсукишима с чистой совестью хочет пойти дальше, но что-то явно идет не так. За последнюю неделю у него вообще все, кажется, идет не так. Они почти отстраняются друг от друга — почти, потому что Бэтмен не особо торопится вообще что-либо делать, каким-то особо цепким взглядом рассматривая лицо Тсукишимы. Проходит несколько секунд, прежде чем Тсукишима открывает рот в попытке попросить его отпустить, но его — господи, какой это по счету раз за эту неделю — перебивают: — Смотрите, Бэтмен поймал Джокера! — Да, прям в тисках его держит, ну, давайте, вы должны еще драться! — Нет, вы что! Они же созданы друг для друга, видите, как они смотрят! Тсукишима думает, что он смотрит на этого незнакомого придурка только с одним-единственным всем понятным чувством — раздражением. Его вообще возмущает эти странные намеки толпы, потому что, черт возьми, Тсукишима на это все не подписывался — ладно, фактически да — но это все было подстроено! Его заставили и силой сюда притащили, поэтому он глубоко возмущен сложившейся ситуацией. Возмущение быстро проходит: по крайней мере, на выкрики из толпы. Потому что находится — неожиданно — объект еще более возмущающий. — Что вы делаете? — сипит недовольно Тсукишима, когда его мастерски разворачивают, делая почти идеальный полицейский захват. Почти — потому что этот наряженный придурок явно не полицейский. — Теперь Готэм будет спать спокойно! — пафосно заявляет Бэтмен за его спиной, а потом Тсукишима чувствует дыхание над ухом и шепот: — Ну, а нам можно и не спокойно… и даже не спать. Дыхание было теплым, оно обволакивало открытый участок шеи, и Тсукишима чувствовал, как по коже ползут мурашки. Телу было приятно, Тсукишиме — нет. Возможно, он бы даже смутился, если бы не саднящая за спиной рука и факт того, что сейчас какой-то незнакомый, черт возьми, Бэтмен, пытается к нему подкатить. Что ему делать? Его явно не собираются отпускать, а даже если и отпустят, то как потом нормально отвязаться? Вокруг толпа, заинтересованная действом, вспышки камер и ждущий его возвращения Ямагучи — Тсукишима надеялся, что эта парочка о нем не забыла. Он никогда особо не считал себя тем типом умных парней, что долго думают над стратегией и возможными вариантами событий перед тем, как выйти из дома. Если бы был, никогда бы на такую авантюру не согласился. Скорее наоборот, его конек — анализировать ситуацию на ходу. В каком-то смысле это даже можно назвать импровизацией. Тсукишима всегда знал, что это у него получается лучше, чем следовать установленным загодя планам. И все же в этой ситуации мозг, казалось, перестал работать даже на те свои обычные мизерные пять процентов, или на сколько там обычно считается он должен работать. Да, в этой ситуации в общем и целом было сложно что-то придумать. Точнее, сложно что-то придумать нормальное. Тсукишима громко рассмеялся. Непривыкшее к такой громкости горло подвело, и смех приобрел легкую толику неестественности. Но это только придало звучанию какой-то странной глубины и опасности, которая заставила ближайших к нему людей замолкнуть. Те, кто стоял чуть дальше и еще не замечал их импровизированный спектакль, тоже начали обращать внимание. Хищный оскал на собственном лице не только заставил Тсукишиму задуматься о поступлении в актерское, но и какую-то впечатлительную эльфийку впереди вскрикнуть. — Конечно, Готэм может спать спокойно. Если к утру от него еще хоть что-нибудь останется. Фигура сзади напряглась, народ, притихший, начал шептаться. — О чем ты? — недовольно спросил Бэтмен, немного ослабляя хватку. Тон его голоса, казалось, снизился до терпкого и осторожного, в нем с трудом можно было найти ту искру игривого азарта. Тем не менее, Тсукишима все еще чувствовал, что чужое горячее дыхание у основания его шеи не отдалилось ни на миллиметр. — Разве ты не понимаешь, глупый, глупый Бэтс… — Тсукишима попытался повернуть голову, насколько это позволяло его неудобное положение, затем судорожно облизнул пересохшие губы, почувствовав на языке странный привкус грима, и, полный какого-то странного азарта, почти томно добавил: — Спокойно спать могут только трупы, мой дорогой. Бэтмен не отрывал от его губ взгляда, пронзительного и горящего. Толпа вокруг охнула, все явно заволновались. Волнение это было вызвано скорее не страхом, а восторгом от открывшегося шоу, потому что, господи, Тсукишима, театральное отделение только что потеряло великого актера в твоем лице. Однако Тсукишима отказывался признавать, что и сам был немного взволнован. — Что ты сделал, Джокер? — Бэтмен наклонился к нему чуть ближе, и, несмотря на суровость тона, Тсукишима чувствовал легкое прикосновение чужих пальцев к своим лопаткам. Это могло бы быть даже приятно, не будь так не вовремя, и не с незнакомцем посреди толпы народу. Тсукишима ничего не имел против Бэтмена, но не когда этот самый Бэтмен прижимается к его спине, заламывает ему руки и томно дышит на ухо. Ну уж нет, Тсукишима так просто не сдаться какому-то извращенцу — у него в планах еще не исполненная месть той парочке, Суге-семпаю и — Тсукишима еще не уверен до конца — Акааши-сану. За невмешательство, так сказать. — Глупый-глупый Бэтс… Есть ли хоть что-то в этом городе, что я не сделал? Нервное хихиканье вышло у него так натурально, потому что Тсукишима, честно говоря, действительно был не прочь нервно похихикать. А что ему еще остается? Только посмеяться в голос да прошептать следом хрипло: — Поспеши, Бэтс, или тебе уже некуда будет спешить… Толпа кричит и восторженно зовет Бэтмена их спасать — Тсукишима точно не знает, от чего именно, потому что он в действительности вообще ничего не сделал — но кто-то из толпы воет «нам нужно в левое крыло! Джокер точно сделал что-то со статуей Евы» и все дружно, почти одним сплошным потоком, уходят прочь. Уходят прочь, утягивая за собой ошарашенного Бэтмена. Тсукишима на прощание даже хотел сделать что-то эдакое, язык там показать или усмехнуться особенно злорадно, из вредности или, может, от переполняющей его радости после долгожданного освобождения, но все, что он на самом деле успел — заметить скрывшийся за человеком в костюме динозавра край черного плаща. Встреча с темным углом между стендами была самым лучшим, что случалось с Тсукишимой за последние пару часов, поэтому он понял, что после нее его ждет что-то совершенно ненормальное. Его сердце билось как бешеное, когда он думал о том, не случится ли с ним подобное еще раз? Господи, пожалуйста, нет.

***

Когда та парочка позвала его к сцене Тсукишима был морально готов и настроен на самый худший исход событий, потому что он уяснил: когда думаешь «куда уж хуже» всегда это самое куда найдется. Поэтому он с самым ошарашенным видом сидел в машине и пялился на проносящийся мимо городской пейзаж, не понимая, почему самой адекватной частью этого дня было их выступление на сцене. Все, что от него требовалось — Тсукишиме, конечно, в принципе не нравился сам факт этого требования — это вовремя выйти на сцену с напечатанным на листке номером, дать судьям рассмотреть себя получше с разных ракурсов и сфотографироваться после с желающими из довольно ограниченной зоны для фотосессий. Это было, конечно, запарно и довольно долго, но зато без каких-либо ненужных с его стороны активностей и, что самое главное — без особо тесных физических контактов. Не то чтобы Тсукишима противник физических контактов — ладно, может, отчасти так и есть — но абсолютно точно никакой нормальный человек не будет рад, если какой-то незнакомый парень будет к тебе прижиматься и томно дышать на ухо. Эти мысли возникали в голове Тсукишимы каждый раз, когда он задумывался о прошедшем дне, и это скорее ожидаемо, чем наоборот — все же это большое и странное событие, произошедшее с ним, можно сказать, впервые. Но Тсукишима никак не ожидал, что он, Тсукишима Кей, рассудительный, собранный и ненавидящий подобного рода ситуации — особенно такие, как тесные физические контакты с незнакомцами, одетыми в костюм Бэтмена — будет думать об этом посреди ночи, почти как две недели спустя, во время зубрежки и отсиживания в ванной — потому что та парочка слишком шумела в гостиной, пытаясь к завтрашнему утру закончить какой-то проект. Тсукишима думал, что само желание вспомнить тот момент не особо странное, потому что все-таки это в какой-то мере смущало, а Тсукишима, блин, живой человек, конечно, он не может такое забыть. Но то, что он думал об этом как о довольно-таки забавном моменте того дня, давало Тсукишиме повод беспокоиться за свое психическое здоровье. Может, он перебарщивает с кофе? С занятиями? Или дело в той парочке, которая после этого дня решила вконец его душу выпотрошить своими уговорами сделать это все вместе еще раз на следующем фестивале? Тсукишима не был уверен до конца, но то, что оставалось неоспоримым фактом, было его постоянное мысленное возвращение к тому жаркому дыханию у своей шеи, к блестящим светло-карим глазам и ухмылке, которой обзавидовался бы любой нарисованный анимешный кот. Господи, что с ним делает та парочка. Тсукишима пытается от этих мыслей отмахнуться и углубляется в конспекты, и у него даже хорошо получается. Через три дня ему впервые за долгое время снится влажный сон, где Бэтмен таки своего добился и прямо вдолбил бедному и несчастному Джокеру свое правосудие по самые гланды. — Я больной ублюдок и конченный извращенец, — говорит Тсукишима, проснувшись, не особо заботясь о моральном состоянии Ямагучи после этих слов, потому что Ямагучи уже ничем не спасешь — Тсукишима видел его лицо и понял, что собственная привычка болтать во сне, возможно, приобрела особый навык появляться именно тогда, когда ей меньше всего это нужно делать. Ямагучи целый день смотрел на него таким взглядом, будто бы это Тсукишиме просто необходимо что-то важное с ним обсудить, но Тсукишима закончил это ментальное издевательство над собой словами «помнишь о сентябре третьего класса старшей школы? Вот и я помню». На этом Ямагучи свой пыл поубавил, но сверлить Тсукишиму взглядом не перестал. Но все стало только хуже, потому что, во-первых, эти сны стали появляться все чаще, а во-вторых, Ячи тоже стала поглядывать на него обеспокоенно. Тсукишима, честно говоря, уже начал вести длинный список, за который Тадаши ему точно когда-нибудь ответит, и он думает, что на первые пункты — сразу над «помощью в организации свидания» — он поставит «разбалтывание лишнего посторонним». Ладно, хорошо, может, Ячи уже и не такая посторонняя после такого количества времени, проведенного у них в квартире, но он все еще простить Ямагучи не может, ибо это уже откровенно предательство какое-то, с какой стороны ни посмотри. А Тсукишима, между прочим, никому не рассказывал о сентябре третьего года старшей школы…! А все потому, что Тсукишима, в отличие от некоторых, хороший друг. — Знаешь, ты ведь можешь снова встретиться с тем парнем, — тянет однажды Ячи, заставляя Тсукишиму замереть на месте прямо с протянутой к холодильнику рукой. — Те, кто любят устраивать подобные сцены, обычно часто посещают фестивали. Да, Тсукишима кается перед Господом, но он им все рассказал — потому что эта парочка изжила бы его с этого света быстрее, чем он бы успел сдать экзамены и свалить к родителям на каникулы в безопасное место, так что он решил не испытывать судьбу. Он, конечно, не надеялся, что утолит их безудержное любопытство своим рассказом, но такого поворота точно не ожидал. — Глупости, там было огромное количество народа, — отвечает Тсукишима с заминкой, открывает холодильник и достает свою спасательную капсулу — припасенную на самый ужасный день холодную баночку кофе из автомата. — Даже если, по твоим словам, он и будет на следующем, не факт, что мы снова столкнемся в такой-то толпе. Тсукишима не стал добавлять вслух, что, между прочим, это вообще странно, пытаться встретиться с человеком, который подкатывал к тебе в костюме Бэтмена и на чей тембр голоса и практически кошачью усмешку у него уже которую неделю стоит. Тсукишима не стал добавлять вслух также и то, что он, Тсукишима, видимо, извращенец, а косплееры хоть и странные, но вряд ли на такое согласятся, даже те, которые в костюме Бэтмена и которые флиртуют, используя полицейский захват. Весьма хороший, кстати, у Тсукишимы потом рука болела еще дня четыре как минимум. — Ну, — тянет Ячи, покусывая кончик карандаша — Тсукишима старается не замечать, с каким видом Ямагучи провожает движения ее губ. — Даже если и так, никто ведь не отменял счастливую случайность? Знаешь, у меня такое ощущение, что тебе повезет. Ячи улыбается лучезарно-лучезарно, затмевая этой улыбкой свои синяки под глазами, и Тсукишима действительно хочет поделиться с ней своим ощущением данной ситуации. Только вот снова получать от Ямагучи локтем не хочется, а еще, честно говоря, не хочется продолжать фантазировать на тему отношений с парнем, переодетым в Бэтмена, поэтому Тсукишима, самому себе удивляясь, правда пытается в сказанное поверить. Тсукишима был также готов реально поверить в Господа, когда через пару дней Ячи объявила, что они не будут красить ему волосы, а обойдутся париком. Честно, Тсукишима бы заплакал от счастья, если бы мог. Но он слишком плохо разбирался в аниме, так что не мог судить о том, кем ему предстоит быть. Эта парочка заверила его, что ему понравится, потому что он может просто стоять у стенки и делать вид, что читает книгу — и это никоим образом не будет чем-то из ряда вон выходящим. Тсукишима решил загуглить этого Хатаке Какаши, посмотрел скрины из аниме, прочитал статью на вики, перешел — как обычно, непреднамеренно — по одной занятной ссылке и вот перед ним контент строго для совершеннолетних и тех, кто, видимо, как и он, дрочат на всяких переодетых Бэтменов. Он бы мог сказать, что открыл для себя целый новый мир, но это мало чем отличалось от его обычного, но довольно редкого просмотра гейского порно. Возможно, если бы ему правда нравились персонажи, он бы и на такое мог… Честно говоря, Тсукишима не до конца разобрался, почему фанаты рисуют постельные сцены его персонажа с человеком в оранжевой маске, но он не стал углубляться в подробности — на носу были экзамены. Даже Ячи стала заглядывать к ним реже, тоже готовилась. Ей это, видимо, не особо мешало ночами сидеть и шить, потому что почти сразу после сдачи она принесла им готовое, примерить. Тсукишима искренне поражается ее искренней страстью к косплею. И думает, что, может, он не сильно и отличается от Ямагучи, если уж ему понравился чертов переодетый Бэтмен, прижимающийся к нему сзади. Суга-семпай пожелал им хорошо повеселиться, а Тсукишима мысленно пожелал ему этой пытки париком, потому что, черт возьми, как же у него все чесалось. Чесалось и потело, и из-за этого чесалось еще сильнее. Он ни за что не признается, что в следующий раз готов на покраску. Он ни за что не признается, что вообще думал о следующем разе. Неужели так люди и попадают в эти сраные секты? Неужели… его спокойные и скучные деньки сочтены? Ну, если уж он на своих законных каникулах сейчас не дома, а в машине, едет на тусовку любителей переодеваться во всякое, чтобы найти там одного конкретного Бэтмена, увидеть его без маски, разочароваться лицом обычного и непритязательного отаку и закрыть вопрос с мокрыми трусами по утрам, то ответ, скорее всего, будет «да». Тсукишима почувствовал, что даже Господь на небесах ответил ему голосом Акааши-сана что-то вроде «и ты еще спрашиваешь». У Тсукишимы не было какого-то особо плана, но даже если бы и был, то он бы пошел к черту, потому что он не мог выносить этот долбаный парик, ни за что он не будет в нем столько времени таскаться, он сказал, и точка, все, никакой активности до выступления на сцене и конкурса. Ему оставили ключи, включили кондиционер, бросили одно неловкое «но так ты точно его не встретишь» от Ячи и одно серьезное «не придешь на сцену мы тебя домой отвозить не будем» от Ямагучи, помахали на прощание и бросили одного на произвол судьбы. На самом деле Тсукишима мог и потерпеть, ну правда, не такой уж он и неженка. И не то чтобы он не смог бы пережить кучу народа и желающих с ним сфотографироваться — прошлый раз как-то же пережил. Но вся эта двоякая ситуация его угнетала. Тсукишима не привык к такому сильному угнетению, а потому угнетался еще сильнее. Чертов порочный круг его самокопания грозился плавно перетечь в бесконечность. Вероятность встретить этого ублюдка со своим ублюдским сексуальным голосом была невероятно мала, но она была. И проблема Тсукишимы была в том, что он не мог до конца понять, нужна ли ему эта встреча, или же лучше оставить это все как есть. Он правда хотел этого Бэтмена найти, хотя бы ради того, чтобы стукнуть разок за то, что ему, Тсукишиме, пришлось выносить все это время. Однако что он скажет? Простите, но я дрочил на ваш образ, а еще мне постоянно снится, как вы из меня душу вытрахиваете, поэтому, может, вы не согласитесь выпить со мной чашечку кофе? Нет, Тсукишима еще не до конца от своей гордости избавился. А еще Тсукишима в делах любовных был действительно полным профаном, учитывая то, что девочки ему никогда не нравились, а парни в современных реалиях еще не кричали на каждом углу о своей ориентации, а играть в такую русскую рулетку Тсукишима отказывался. Ямагучи спрашивал его, почему он не сходит в заведение, где обитают подобные ему, но, боже, Ямагучи, ты серьезно, у меня тут вообще-то учеба в самом разгаре, думаешь, мне есть до этого дело? Так что для Тсукишимы стало очевидным то, что такой явный подкат от другого парня — можно считать, первый и единственный на его памяти — отразится на его организме с таким бурным восторгом. Впрочем, помимо плотского желания Тсукишима вряд ли чувствовал к этому Бэтмену что-то еще. Он его совершенно не знал, не считая, конечно, некоторых внешних характеристик, вроде необычайно красивого разреза и цвета глаз, высокого роста (что тоже весьма необычно, Тсукишима даже не привык смотреть на кого-то не сверху-вниз), сильных рук и очень, черт возьми, сексуального голоса. Узнать о нем побольше, как о человеке, а не объекта для дрочки, тогда, при их первом знакомстве, может и было самое время, но вот желания не было абсолютно, а потом… да где бы они встретились еще потом? Честно говоря, Тсукишима надеялся, что это пройдет, что он устанет от этих воспоминаний и они сойдут на нет, а он сможет жизнь спокойно, счастливо и скучно, время от времени влезая во всякие авантюры той парочки. Честно, он от жизни больше ничего не просит, Боже, послушай его хоть раз. Тсукишима вышел из машины, поправил свой жилет и огляделся, ища взглядом вход с парковки. Он застыл как вкопанный, заметив скрывающийся за дверью туалета черный плащ. Ноги, предатели такие, понесли его туда. Тсукишима их, на самом деле, понимал. Просто они боялись, что если не дойдут как можно быстрее, то сердце решит сбежать из его груди, оставив медленно помирать от кровопотери. Не самая гуманная смерть, Тсукишима предпочел бы этого избежать. Но с каждым шагом приближаясь все ближе он чувствовал, что вот-вот выплюнет его. Он ли это был только что? Бред, не может быть, чтобы косплеер ходил в одном и том же — Тсукишима уяснил это, наблюдая за скурпулезной работой Ячи — а тот Бэтмен был одет весьма качественно, не просто какой-то дешевый костюм из интернет-магазина. И все же Тсукишима должен был проверить — ну, может быть, его переодетый Бэтмен слишком сильно любит свое амплуа? Это, конечно, немного грустно, потому что Тсукишима хотел бы увидеть его, возможно, в чем-нибудь более открытом… Господи, он уже думает как они. Срочно, ему срочно нужно уносить отсюда ноги, сейчас или никогда — с негромким скрипом дверь открывается, и Тсукишима заходит внутрь. Бэтмен перед ним на две головы ниже, чем надо. Тсукишима не чувствует ничего, кроме бухающего в ушах сердца и проходит дальше к раковинам. Не-тот-Бэтмен смотрит на него с восторгом, но сказать что либо не решается и вскоре выходит. Зачем, спрашивается, только заходил. Тсукишима смотрит на себя в зеркало, думает, ну и жалкий же ты, блин, придурок, говорит вслух «не круто» и поворачивается к двери. В зеркале мелькает что-то ярко-оранжевое, когда он сталкивается лицом к лицу с человеком в оранжевой маске, тем самым, с которым он видел арты людей довольно откровенного содержания. Тсукишима устало добавляет мысленно «совсем не круто», вздыхает и собирается пройти мимо, потому что смысла тут торчать больше нет, но только он делает шаг в сторону, как ему тут же преграждают путь. — А я думал зеленый твой натуральный цвет. Тсукишима сквозь маску чувствует эту озорную кошачью улыбку, но глаза не те — красные, в линзах. От этого не по себе, потому что ну не идет ему, пусть уж лучше с заостренными ушами ходит. — Ну что вы, на самом деле у меня малиновые волосы, фиалковые глаза, крылья за спиной и русалочий хвост, а ночами я превращаюсь в девочку-волшебницу, но это, конечно же, абсолютный секрет. Господи, что Тсукишима несет. Видимо, кроме сердца еще и мозг решил устроить ему забастовку, потому что другого объяснения он просто найти не мог. В ответ он готов был услышать что угодно, даже смех или глубокий вздох, означающий «ну и придурок» (вариант, который бы выбрал сам Тсукишима, услышав подобное в свой адрес), но не это. Абсолютно точно не это. — Слава Богу, а то я думал, что один такой. Какое счастье. Не хочешь сегодня ночью превратиться вместе? У Тсукишимы дергается глаз, а еще явно так пошаливает сердце, потому что ну что за придурок, господи. И самая главная проблема сейчас — он не уверен, к кому именно эта мысль относится. Возможно, к обоим. — Я с теми, кто мне руки заламывает, дел иметь никаких ночью не хочу. Опасно, знаете ли. — Прости, тогда как-то само вышло, — Оранжевая маска неловко повел плечами и поднял ладонь, будто бы хотел поправить волосы, но остановился на пол пути, опустил руку обратно и просто чуть наклонился к Тсукишиме. — Ты же понимаешь, ситуация обязывала… Тсукишима коротко хмыкнул в ответ на его игривый тон: — А я уже подумал, что это у вас привычка такая. — Привычка заламывать руки? Тсукишима не успевает ответить ничего раздражающе тупого (потому что, кажется, все, что в последнее время говорит Тсукишима — раздражающе тупое), потому что его перебивает Оранжевая маска. Оранжевая маска, который подходит к нему ближе — Тсукишима может разглядеть в темной прорези каждую черную ресницу в отдельности. Оранжевая маска, который издает тихий смешок — Тсукишима может уловить остатки знакомого одеколона. Оранжевая маска, который говорит достаточно тихо для того, чтобы звучать приглушенно, и достаточно громко для того, чтобы Тсукишима поймал каждое слово: — На самом деле я давно хотел быть к тебе ближе. И вот как раз случай подвернулся. Так что думай об этом, Тсукишима Кей, как об одной из тех странных попыток флирта, в которых я абсолютный профессионал. У него в мозгу явно что-то переклинило, может быть, даже случилась критическая ошибка — сервер не найден, попробуйте восстановить соединение — потому что все, что крутилось у него в голове сейчас — в каком это смысле давно? Тсукишима очнулся буквально через минуту из-за вибрирующего в кармане мобильника. На экране фотка Ямагучи, сделанная Тсукишимой год назад совершенно случайно и непреднамеренно, а потому хранимая как настоящее сокровище — на ней Тадаши имел лицо настолько сложносочиненное и комичное, что Тсукишима какое-то время использовал эту физиономию для своего аккаунта в твиттере. Сейчас эта фотография не вызывала у него ничего, кроме назойливого чувства скопившейся усталости, неприглядной и безысходной, как та пучина, в которую его затянул этот чертов Ямагучи. Вишенкой на торте его паршивого настроения послужил тот факт, что от Оранжевой маски и след простыл, стоило Тсукишиме оторваться от телефона. Тсукишима был слишком горд для того, чтобы побежать следом за захлопнувшейся дверью. А еще Тсукишима не хотел сесть за убийство, поэтому лучше ему сейчас успокоиться и ответить на звонок. К сожалению, пришлось делать сначала второе. И все же Тсукишима рад возможности наконец свалить отсюда нахрен. Он благополучно прослушал курс лекций на тему «какого черта», оно же «где тебя носит» от Тадаши, тихое «а вдруг ему стало плохо» за кадром от Ячи, и, внезапно, спокойное «не знал, что вы его сюда заставите приехать» от Акааши-семпая. Тсукишима был заинтригован. Он проигнорировал собственное саднящее сердце, решив не думать о каких бы то ни было сраных Бэтменах-членах-акацуки и так далее и тому подобное. Было проще, конечно, сказать, чем сделать, и тем не менее Тсукишима в каком-то смысле преуспел — его голову заполнила мысль, а что, собственно, здесь забыл Акааши-семпай? Акааши-семпай, его оплот спокойствия и рациональности, тот, чье неявное предательство Тсукишима великодушно и с чистой совестью забыл, как страшный сон, потому что без Акааши-семпая, без его успокаивающе холодного выражения лица и мягкого спокойного голоса Тсукишима давно бы свихнулся. Один-единственный здравомыслящий человек во всем доме! После некоторого времени Тсукишима с сожалением признал, что больше сам к таким относиться не может. Поэтому… как такое могло случиться, что и Акааши-семпай оказался в ловушке той парочки?! Это явная западня! Тсукишима не был из тех, кто тянет близких с собой на дно, поэтому твердо решил, что поможет Акааши-семпаю выбраться из этой отаковской трясины, что бы ему ни стоило, раз уж его самого спасать уже было поздно. Тсукишима который раз подумал, что горько заплакать — не такая уж и плохая идея, в конце концов. Эта мысль пришла к нему в голову еще раз, когда он добрался до машины. И увидел. И увидел… Так вот как чувствуют себя герои, когда им не удается кого-то спасти? Когда дорогой им человек умирает прямо у них на руках, и все, на что они способны — тихо глотать слезы и звать этого человека по имени? — Акааши-семпай… Сначала Тсукишима его не узнал. Под черной мантией с красными облаками, с длинными черными волосами (однозначно парик!) и глазами, красными, как кровь (они еще и линзы заставили его носить!) стоял почти неузнаваемый Акааши-семпай. А рядом с ним… — Хэй-хэй, Акааши, это еще один твой друг? Как круто, такой крутой Какаши-сенсей! Ячи-чан обалденная, в следующий раз я тоже хочу костюм от Ячи-чан! — шумный длинноволосый блондин в такой же черной мантии с красными облаками и странном устройстве на одной половине лица, казалось, светился от счастья и не переставая болтал то с Акааши-семпаем, то с той парочкой. Тсукишима чувствовал, что что-то в нем определенно ломается — с каждым разом все сильнее и сильнее. Он неловко, натянуто улыбнулся: — Не знал, что Акааши-семпай увлекается косплеем. — Не увлекаюсь, — мягко качает головой Акааши. Он кивает в сторону все еще энергично хвалящего костюмы Ячи блондина, — Это Бокуто-сан. И таким образом Тсукишима узнал три вещи: Бокуто был старше на два года, они с Акааши-семпаем встречаются и он переедет к нему после каникул. Конечно, на самом деле он узнал информации куда больше, чем вообще хотел бы узнавать. Например, что это был его последний год в университете, а учился он на физическом факультете, но что конкретно Бокуто изучал, Тсукишима так и не запомнил. Он дружит, оказывается, со многими знакомыми ему семпаями, как, например, с Сугаварой, и является капитаном их университетской сборной по волейболу. А еще… они встречаются с Акааши-семпаем уже два года, и давно собирались съехаться, но сосед Бокуто только недавно смог найти работу, чтобы оплачивать их квартиру самостоятельно, так что… Черт возьми! Они! Встречаются! Уже! Два! Года! Два года!!! Тсукишима просто не мог поверить. Он… он настолько невнимателен? Настолько глуп? Как он мог не заметить, что его семпай встречается с кем-то — и! — уж тем более с кем-то вроде парня! П-а-р-н-я! — Не понимаю, чему ты так удивлен, — тихо смеется Ямагучи, — Твой гей-радар явно сломан еще со школы. — Нет у меня никакого гей-радара… — Тсукишима фыркает, скрещивая на груди руки и несильно пихает Ямагучи после того, как тот начинает смеяться громче: — То-то оно и видно… Тсукишима больше не сидит в машине — они вместе пошли дожидаться выхода на сцену. Хотя у Акааши-семпая и Бокуто-сана не было конкурсного разрешения на участие, они все равно весело проводили с ними время. В основном весело проводил время Бокуто. Он делился своим опытом косплея и постоянно крутился вокруг Акааши-семпая, словно прося у него подтверждения его славных побед. Удивительно, но Акааши-семпай всегда мягко кивал и даже улыбался гораздо более раскрепощенно, чем Тсукишима видел когда-либо еще. Честно говоря, он до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что… А, впрочем, пытаясь об этом не думать, он внезапно почувствовал нечто странное на дне своего сердца, какое-то подозрительно щекочущее чувство неправильности. Резко, будто бы его дернули за горло, пришло слабое осознание, и его собственное гулко колотящееся сердце ушло в пятки. Его голос был ровным и спокойным, почти равнодушным, когда он спрашивал, но кончики пальцев предательски мелко дрожали: — …Вы ведь… почему вы выбрали эти костюмы? Из всех возможных совпадений сегодня произошло аж целых два, и все эти два совпадения решили выбрать именно этих персонажей. Почему? Почему он сказал «давно»? Почему он уже второй раз подряд выбирает костюм, подходящий его собственному? Почему, черт возьми, он назвал его по имени, если на этом гребанном бейдже его однозначно не было?! Тсукишима сначала подумал, что имя, слетевшее с чужих губ, всего навсего было прочитано — с такого-то расстояния даже он без очков смог бы прочитать, что уж тут говорить о каких-то цветных линзах. Но. Но! На бейдже не было его имени! Как объяснила на его тихий вопрос Ячи, он в конкурсе участвует только как модель и помощник, для регистрации не нужно было указывать его имя, только ее собственное. Так что… Откуда он, черт возьми, мог его узнать? Ответ напрашивается один: он знал его до их встречи. Тогда кто он? Кто он такой, мать вашу? Тсукишима был зол, рассержен, взволнован и опустошен одновременно, все эти чувства бурлили в нем, как какое-то отвратительно пылающее варево, заставляя мысли медленно плавиться. Ответ Бокуто тоже совсем не помог: оказывается, все университетские любители косплея состоят в одном клубе, и у них есть собственная беседа, куда они и кидают свои творения, в том числе и Ячи. Почему Тсукишиме от этого стало не легче? Да потому что в этом клубе как минимум больше сотни участников! Черт бы всех вас побрал, любители косплея! Почему это настолько популярно? Боже, он действительно хочет знать. Впрочем, немного поостыв после фестиваля, стоя под прохладным душем и прижимаясь лбом к влажному кафелю, Тсукишима взбудоражено думал, что больше сотни студентов — это не десятки тысяч неизвестных, и поэтому… Злорадная улыбка сама собой весьма естественно расползлась по его лицу. Ну что, Бэтмен-член-акацуки, рано или поздно… Рано или поздно я найду тебя!

***

Тсукишима, конечно, не ожидал, что поиск одного сраного отаку, переодетого в Бэтмена, займет пять секунд, но он также не думал, что это займет чертовых две недели — две недели! — только для того чтобы просто отсеять половину подозреваемых. По его расчетам это не такой уж и плохой результат. Тсукишима игнорировал две пары горящих в его сторону глаз. Он, в принципе, понимает, почему эта парочка в таком предвкушении: есть способ закончить все весьма быстро. И способ этот максимально Тсукишиме не нравился. Причина была весьма прозаична: он не был готов. Если бы, как ему предложила Ячи, они написали бы в их беседу и спросили бы, «а кто был тогда…», то, возможно, они получили бы ответ. И… Честно. Вот правда. Тсукишима еще не был готов получить ответ. Его собственное расследование не было таким уж запарным, учитывая то, что он не перестал вести свой образ жизни заучки, так что, ну, какие проблемы могли бы возникнуть кроме тех, что это занимало время? Тсукишима не видел ничего страшного. Ямагучи сказал, что если он не видел ничего страшного, то ему просто надо пойти посмотреться в зеркало, потому что в этих синих мешках под глазами можно прятать трупы. Тсукишима полностью осознанно заявил, что он знает, что так было всегда и что к парочке завалявшихся там добавятся еще, если Ямагучи не отдаст ему его кружку кофе — да, спасибо, Тадаши, а теперь кыш отсюда, у него еще по расписанию просмотр двадцати страничек инстаграма отобранных на сегодня любителей косплея. Через неделю Тсукишима пришел к выводу, что зашел в тупик. Он исследовал все, что можно, начиная от твиттера и их университетского форума, заканчивая инстой и даже ютюбом (некоторые из этих студентов вели свои блоги, Тсукишима не мог просто так это проигнорировать!). По итогу осталось двадцать пять людей, которые в принципе могут подойти по соотношению рост/цвет глаз/телосложение, и еще двенадцать, о которых как раз таки он совсем ничего не узнал. Всего получилось тридцать семь человек, ни много ни мало, и это заставило Тсукишиму задуматься, не приступить ли ко второму шагу? Но он действительно не хотел… не хотел расспрашивать людей. После того, как ему все же пришлось походить в университете с зелеными волосами, каждый из его группы думал, что он действительно увлеченная творчеством натура и… ну… они стали интересоваться им. Это раздражало больше всего. Он мог бы стерпеть какие-нибудь едкие замечания или глупые шуточки, но… его группа была чертовски нормальной! Многие улыбались и расспрашивали его, чем он занимается в свободное время, и делились своими экспериментами с внешностью. Один из семпаев, приставленных к их группе наставником, Танака-сан, даже рассказал, что однажды сбривал волосы почти под корень, и после неверящих и полушутливых вопросов он пришел на следующий день выбритым почти наголо. Тсукишима… Тсукишима правда не мог понять, что у этих людей в голове. Так что он, честное слово, не хотел привлекать к себе еще больше внимания всеми этими расспросами. И тогда произошло то, чего он совсем не ожидал. Ячи, эта маленькая добрая душа, сказала — Тсукишима боялся пропустить малейшее движение ее губ — «а давай мы просто пригласим всех из нашей беседы на косплей-вечеринку?» Тсукишима не мог поверить. Он не мог поверить, почему эта гениальная мысль появилась в этой светлой голове только сейчас! В необычайно радостном возбуждении он даже погладил Ячи по волосам и, в предвкушении закусывая губу, направился к своему любимому уличному автомату с кофе, пока эти двое, оставшись дома, радостно начали планировать. Какой отличный сегодня день! Было два с половиной ночи, когда Тсукишима спустился на лестничную клетку. Ему навстречу неожиданно вышел Акаааши-семпай с большой сумкой в руке. Рядом поднимался высокий темноволосый парень, несущий на спине Бокуто. На самом деле было довольно темно, и Тсукишима узнал Акааши-семпая только потому, что тот уже стоял на лестничной клетке под слабым светом коридорной лампы. Лестница этой привилегии была лишена, но макушку Бокуто на чужой спине Тсукишима узнал бы из тысячи — пока более ужасной прически он еще не встречал. — Что-то случилось? — вежливо поинтересовался Тсукишима, снимая наушники. Если бы это был кто-то другой, то он бы, может, и не остановился, но ради Акааши-семпая он мог и потерпеть, кофе от него не убежит. — Ох, Тсукишима-сан, — Акааши спокойно улыбнулся, — Все в порядке, просто Бокуто-сан уснул после дружеского матча, так что я попросил его соседа помочь принести его. — Тогда, если все хорошо, то я пойду, — Тсукишима кивнул, давая им место пройти. Когда сосед вместе с Бокуто на спине поднялись достаточно, Тсукишима уже начал спускаться. Мягкий свет коснулся чужого лица, и Тсукишима на секунду остановился, коротко провожая взглядом поднимающихся выше людей. Да уж, он думал, что хуже прически Бокуто найти сложно. Что же. Все могут ошибаться. Холодный кофе из автомата в эту ночь казался еще более бодрящим, чем обычно. Но более бодрящими были новости: через пять дней, на выходных, все эти любители косплея из их университета соберутся вместе! И тогда… что тогда он собирается делать? Пять коротких дней длились, казалось, вечность. Тсукишима даже успел выполнить всю накопившуюся за то время, что он занимался «расследованием», работу — он уже полгода как устроился на полставки в небольшой музей, в основном разбираясь с сортировкой и редактированием документов — раньше, когда он только стажировался, ему не разрешали брать работу домой, но после того, как он доказал, что хороший и ответственный сотрудник, старый директор позволил ему работать удаленно. Между прочим, если не считать время сдачи экзаменов, то Тсукишима весьма работоспособен. И за эти пять бесконечно длинных дней он понял, что ему в кои-то веки нечем заняться. Даже выбор костюма прошел в мгновение ока. Сама их встреча должна была выпасть на приближающуюся дату Дня Всех Святых, так что все члены клуба с радостью согласились устроить мероприятие «для своих». Впрочем, такое большое количество людей не поместилось бы в их клубной комнате. А она, впрочем, не маленькая, Тсукишима однажды приносил туда Ячи обед (по просьбе Ямагучи, конечно, ох уж их эти розовые сопли, боже). И все-таки клубы их университета — это мощно. Умудриться договориться об аренде спортивного зала на выходной для такой оравы народу, это надо быть кем-то на уровне Сугавары-семпая. Если бы Тсукишима не знал, что Сугавара-семпай был председателем клуба чайной церемонии, он бы действительно решил, что тот является этим легендарным переговорщиком. И так как с местом не возникло никаких проблем, неудивительно, что и тему выбрали за пару секунд — Хэллуин же на носу! Тсукишима знал, что не обязательно было заморачиваться — это ведь не конкурс и не выступление, поэтому он заставил Ячи относиться к этому более расслабленно и не шить ничего нового (ладно, он признается, что все еще чувствует вину за перешивание его прошлого костюма). Она согласилась и решила подобрать им из своих старых запасов, и, если придется, лишь чуть-чуть подправить. Вот так Тсукишима и стал настоящим ночным кошмаром — Фредди Крюгером. Не было никакого грима, просто немного порванная футболка в красно-черную полосу, грязные черные джинсы, шляпа и — честно, Тсукишима впервые почувствовал себя маленькой визжащей девочкой-фанаткой — перчатка с когтями. Перчатка с чертовыми, мать вашу, когтями! Это было слишком круто даже для него. Он не знал, откуда Ячи достала эту невообразимую конструкцию, но он был беспредельно счастлив — даже если когти были всего лишь пластмассовой заменой железным. Впрочем, Тсукишима не собирался никому вредить. Но он ничего не мог обещать тому извращенцу, неа, никаких обещаний! И все же он отчего-то совершенно не нервничал. Они приехали уже как пять минут назад, но он совершенно спокойно вышел из машины, совершенно спокойно шел следом за парочкой трупов жениха и невесты — Тадаши, я тебе клянусь, будь я на ее месте, сказал бы да — совершенно спокойно растворился в толпе самого разношерстного народа и совершенно спокойно искал глазами этого человека. Тсукишима почему-то верил, что это не было его воображением и этот человек действительно учится вместе с ним в одном университете, потому что если нет, то Тсукишима никогда больше в жизни не появится ни на каком бесполезном косплей-фестивале. …Когда его жизнь повернула не туда? Странное чувство охватило его сердце, когда Тсукишима посмотрел на человека у стены. Это был Джейсон, он стоял в нескольких метрах от него самого, немного привалившись к стене. Его одежда была рваной, грязной и пыльной, в руках он держал мачете — тоже пластиковое, скорее всего — а на лице у него, как и всегда, была маска — хоккейная на этот раз, покрытая царапинами и слоем застарелой грязи. Впрочем, то, что привлекло Тсукишиму было не это — взгляд светло-карих глаз цеплял, и Тсукишима не мог понять, сколько минут прошло с тех пор, как он поймал чужой взгляд. Тсукишима естественно не видел этого, но почему-то точно знал, что этот человек ухмыляется. Джейсон легко оттолкнулся от стены, наклонил голову, а затем, спустя несколько секунд, направился к задней двери спортзала. Снаружи уже было темно. Вечер в это время года наступал рано — горели яркие уличные фонари. У двери спортзала тоже горела лампочка. И тем не менее Тсукишима не увидел здесь этого человека. Он оглянулся и, немного подумав, прошел чуть дальше, за спортзал, где обычно некоторые студенты любили коротать время на перерыве. Не прошло и пяти минут, как Тсукишима нашел его. Он сидел у стены на перевернутой для удобства коробке из-под спортивного инвентаря. Рядом, словно ожидая, стояло еще несколько таких. Тсукишима без приглашения сел рядом. Они молчали все это время. Человек рядом не произнес ни единого слова, но Тсукишима уже чувствовал мурашки, пробегающие по шее. Чужое дыхание казалось громким и естественно притягательным. Стоял конец октября, и вечера уже не были такими теплыми, как раньше. Легкая дрожь заставила Тсукишиму стиснуть собственные пальцы, но он не показал вида. Говорить не хотелось. На самом деле Тсукишима не был уверен, что именно стоит сказать. Он никогда не был хорош в долговременном планировании, но сейчас анализировать ситуацию было выше его сил. Они сидели так близко. Тсукишима плечом чувствовал, как чужое плечо немного двигается в такт мерному дыханию: вверх-пауза-вниз, вверх-пауза-вниз. Чужое плечо было теплым и твердым, но совсем не жестким, Тсукишима с легкостью мог представить, как перекатываются мышцы под кожей этого человека. Насколько он помнил, она немного отливала бронзой… Тсукишима вздрогнул, внезапно услышав шуршание рядом. Тепло соседнего плеча исчезло, словно растворилось в пустоте. Он повернулся, чтобы взглянуть на лицо в хоккейной маске, но все, что смог увидеть перед собой — протянутую потертую грязную куртку. Тсукишима отстраненно уставился на нее, словно это не куртка вовсе, а палеонтологический объект, требующий непременного скрупулезного изучения. Рядом прозвучал приглушенный смешок. Глаза из-под маски горели особым потаенным весельем: — Тебе, кажется, холодно. Весь дрожал. Взгляд Тсукишимы вновь был прикован к этим светло-карим глазам, он всматривался в них с такой силой, что не сразу сообразил, что ему сказали. Впрочем, как только до него дошло, он медленно растянул губы в вежливой улыбке, забрал и накинул на себя куртку: — Это от страха. — Боишься за свою жизнь? — Джейсон рассмеялся, приподнял мачете в своей руке и навел его на Тсукишиму. Впрочем, тон его голоса все еще был очень теплым, — Не переживай, у меня нет желания с тобой бороться. Если только не… в этом смысле, понимаешь? — Я скорее умру от вашего ужасного флирта, чем от оружия, — Тсукишима закатил глаза, отвернувшись. Впрочем, это не помешало ему стиснуть в пальцах куртку. Она все еще хранила тепло чужого тела, и легкий запах знакомого одеколона и пота пока не успел полностью выветриться. Тсукишима не хотел признавать, что хотя это был непривычный запах, он не был отвратительным. Он легко смог бы привыкнуть к нему. К чему он привыкнуть не мог, так это к своим новоприобретенный иррациональным желаниям. Он хотел зарыться в куртку глубже, укутаться ею, как одеялом, так крепко, чтобы она приклеилась к нему и проникла под кожу, оставляя на нем остатки запаха этого человека, несносно ворвавшегося в его спокойную жизнь. А еще он безумно, просто невероятно сильно хотел спросить… Кто же ты такой? Тсукишима не был уверен, произнес ли он это вслух, но рядом снова послышался приглушенный смешок, после чего что-то темное закрыло ему глаза. Прежде чем он успел хоть как-то отреагировать, горячее дыхание мазнуло по его уху, возмутительно близко прошло по скуле, а затем теплые, сухие, обжигающие губы коснулись его щеки. Когда он убрал с глаз свою собственную шляпу, он застал только чужую спину, скрывшуюся за поворотом спортзала. Все еще теплая куртка неподъемной тяжестью осела на его плечах. Ну какого черта он постоянно уходит?!

***

Тсукишима валялся на кровати уже битый час, но учебник так и остался в полуоткрытом состоянии. Тсукишима подозревает, что и сам он, возможно, в состоянии похожем. Этот чертов Бэтмен-член-акацуки-джейсон! Разве так сложно по-нормальному поговорить? Лицом к лицу, так сказать, глаза в глаза. Тсукишима уверен, что этот человек знает его, возможно, они даже не просто где-то пересекались, но почему, черт возьми, из всех способов знакомства он решил выбрать такой? Тсукишима, конечно, не мог быть уверен, что не проигнорировал бы попытку сблизиться с ним в университете. Ну… ладно, он точно уверен, что проигнорировал бы. Но этот человек откуда бы это знал? Спутанные мысли клубились, не желая облегчать подавленное настроение Тсукишимы. То же самое можно, однако, сказать и про его соседей. Бокуто, который уже некоторое время жил вместе с Акааши-семпаем, сегодня устроил празднование победы их университетской сборной по волейболу прямо у Тсукишимы над головой — в их с Акааши-семпаем квартире, если быть точнее. В принципе, это не так бы сильно ему и мешало в любое другое время, все же Тсукишима мог просто достать наушники и попрощаться с внешним миром, как делал это обычно. Но сегодня был особый день. Особый день — с их знаменательной встречи с этим отаковским придурком прошло даже менее чем двадцать четыре часа. Да, правильно, сегодня воскресенье! И Тсукишима все еще не успокоился после такого нахального ухода. Ему не хотелось слушать музыку, ему не хотелось заниматься, ему не хотелось ни с кем болтать — хотя ему было действительно не с кем, потому что та парочка уже ушла наверх, праздновать. Все, что Тсукишима действительно хотел, так это ударить этого чертового придурка! Ну и может прижать к стенке разок-другой, хорошо, ладно? Зачем ему вообще были даны те пластмассовые когти, если он даже разок этого отаку проклятого не коснулся? Тсукишима прижал ладонь к своей поцелованной в тот вечер щеке. Он знал, что это всего лишь его мнимое ощущение, но ему все еще казалось, что она была обжигающе горячей. Это был самый безобидный и невинный поцелуй из всех самых возможных разнообразных поцелуев, что существуют на свете, но для него это было так же ярко, как если бы молния осветила небо сквозь чернильные тучи. Тсукишима не был привычен к такой близости. Да, Ямагучи немного расшатал его зону личного пространства неприкосновенности своими обнимашками и неустанно любящими что-то трогать руками — Тадаши был, есть и всегда будет в его глазах тактильным маньяком — но! Кроме как Ямагучи, больше его никто так близко не касался. И ведь этот Бэтмен весьма резво начал с залома и обжигающе сексуального дыхания на ухо, а закончил невинным детским поцелуем в щеку. Тсукишима не считал себя тупым, но… он правда, правда чувствовал себя немного тупым прямо сейчас. Поэтому, когда он пытался заняться тягучим размышлением и самокопанием, и, может быть, даже через время залезть себе рукой в трусы — как-никак, одному дома как-то спокойнее — музыка, доносящаяся сверху, немного играла на нервах. Смотря на часы, Тсукишима действительно задавался вопросом, каким образом Акааши-семпай позволил всему этому случиться. Телефон вдруг ненавязчиво пиликнул в попытке привлечь к себе внимание, Тсукишима неохотно вздохнул, решив проигнорировать, но не смог, учитывая то, что звук сообщений не прекратился. Тсукишима снова вздохнул, обреченно достал из кармана телефон, лениво взглянул на экран и замер. Во рту резко стало сухо, сердце забилось так быстро, что Тсукишима решил потом обязательно наведаться к врачу, потому что такая реакция, черт возьми, в край его доконала. Тсукки!!! ОН ЗДЕСЬ!!! Скорее поднимайся!!! Если это окажется таким изощренным пранком, думает Тсукишима, он поселится в ванной, как какой-нибудь злобный дух, и не впустит туда Ямагучи, по крайней мере, три дня! А может и целую неделю! А вообще Тсукишима слабо соображал. Он никогда еще так быстро не бегал и уж тем более не поднимался по лестнице. Дверь чужой квартиры заставила его остановиться, но эта заминка продлилась недолго — не успел он постучать, как Ямагучи почти врезался в него. Слабый запах алкоголя не был отвратительным, но Тсукишима все же поморщился. Ямагучи, впрочем, не обратил на это внимания, он широко улыбнулся, его блестящие глаза ярко горели неописуемым восторгом. Они не говорили. Ямагучи просто кивнул в сторону гостиной, а затем ушел на кухню, Тсукишима уловил оттуда девичий смех — даже тупой догадается, куда пошел Тадаши. Тсукишима не тупой. И все же он некоторое время тупо и нерешительно мялся у двери. В квартире было довольно шумно, музыка, казалось лилась отовсюду, и много людей болтали, пили — Тсукишима чувствовал еле уловимый алкогольный запах от некоторых стаканчиков — и вообще вели себя очень открыто. Это не то место, в котором Тсукишима мог чувствовать себя как рыба в воде. Потому что он чувствовал себя выбросившимся на берег детенышем кита в неопознанном акте желания самовыпилиться из жизни. Но если он там… Тсукишима может побороть неловкость, если в конце концов наподдаст этому придурку как следует! Он прошел мимо парочки каких-то вроде бы даже знакомых ему людей (судя по их радостным приветствиям) и направился прямиком в гостиную. Там было не так уж и много места. Планировка ничем не отличалась от его собственной, поэтому легко было найти центр всего этого сборища. Удивительно, но по какой-то причине сборище состояло менее чем из десяти людей. Тсукишима кивнул Сугаваре-семпаю, который приветственно поднял свой ярко-красный стаканчик. Тсукишима сомневался, что там что-то менее крепкое, чем камень, учитывая то, насколько сильно Сугавара-семпай распластался по груди у какого-то довольно крепко сложенного парня. Впрочем, этот парень — не он, слишком темный цвет глаз. Тсукишима примостился неподалеку, наблюдая за собравшимися людьми, и чувствовал себя металлодетектором в аэропорту, тщательно сканирующим каждого подозрительного путешественника на наличие контрабанды. Их было девять — минус двое, Сугавара и мускулистый парень, еще минус двое — Акааши-семпай и Бокуто. Осталось пятеро, Тсукишима мельком оглядел их по порядку. Невысокий, светло-рыжие волосы, ворчит, как старый дед — мимо. Слишком высокий, долговязый, с кошачьими глазами и собачьими повадками, радостно что-то рассказывает — не тот. Тсукишима думал, что это стардатное клише — найти нужного человека последним. Но в его жизни с недавних пор все идет наперекосяк, так что не удивительно, что нужным оказывается, тот, что посередине. Светло-карие глаза горят удивлением, неожиданным озорством и предвкушением, от которого у Тсукишимы крутит живот. Так значит это ты, мистер победитель номинации Худшая Прическа Вселенной? Тсукишима бесится. По-настоящему, прямо серьезно, сжимает и разжимает со злости кулаки и скрипит зубами. Он встает со своего места, в пару шагов доходит до этой наглой морды — до этой чертовски привлекательной наглой морды — и, набирая побольше воздуха, чтобы высказать вот этому вот придурку все — говорит почти беспомощно давайте поговорим. Под звенящий в ушах ритмичный шум они выходят за дверь, в коридор — он выходит на улицу, и ночная прохлада ударяет по коже с размахом бейсбольной биты — Тсукишима даже никакой толстовки не накинул, когда несся сюда, как придурок. Его жизнь катится в пропасть. Даже не катится — прямо падает, тяжелым камнем бросается вниз, словно знает, что в итоге только щепки и останутся. Тсукишима знает этого парня. Даже знает его имя и где он учится, и все бы было бы абсолютно нормально, если бы не тот факт, что Тсукишима абсолютно точно лишился парочки цифр в своем айкью, раз не сопоставил концы с концами и не допер до этого раньше. Еще когда Тсукишима был третьегодкой, он ездил на день открытых дверей в этот университет. И провожающий их группу свежего мяса был назначенный оргкомитетом наставник-студент, тогда еще первокурсник Акааши-семпай. Отчасти его заслугой стало то, что Тсукишима выбрал этот университет, и Тсукишима все еще за это ему безмерно благодарен. И за всеми насыщенными событиями того пролетевшего как мгновение дня Тсукишима совсем забыл о наставнике другой группы, который приходил к Акааши-семпаю во время обеда — это был Куроо Тетцуро. Куроо Тетцуро, получивший от него в тот момент мимолетный скучающе-раздраженный взгляд с беспредельной ироничной жалостью — так Тсукишима всегда относился к людям, чьим больничным диагнозом рано или поздно будет «беспрецедентный идиотизм». Впрочем, это не помешало нахально улыбающемуся второкурснику провести их группу по другому, более интересному маршруту, с разрешения Акааши-семпая, а так же всучить свой номер телефона на «вдруг тебе станет одиноко, крошка» случай, совершенно без разрешения Тсукишимы. Когда он вернулся с экскурсии домой, Тсукишима удалил этот номер, а также спрятал глубоко-глубоко воспоминание об этом инциденте в своей голове, сокрушаясь, что в человеческом мозгу все еще нет кнопки «стереть». И как можно понять, Тсукишима этот момент еще помнил, и потому максимально старался избегать этого человека, когда поступил сюда — к счастью, их корпуса находились далеко друг от друга и пересекались они нечасто. Они даже не говорили друг с другом, и Тсукишима, со всей этой учебой и экзаменами, а так же дурацкой косплеерной лихорадкой за эти два года как-то и забыл… Тсукишима думает, что именно ему сейчас как никогда срочно надо получить диагноз «беспрецедентный идиотизм», чтобы хоть как-то в своих собственных глазах оправдаться. Впрочем, Тсукишима знает, что это не поможет. Его «давайте поговорим» уже как десять минут никуда с мертвой тишины не сдвинулось, и Тсукишима действительно не знает, как это исправить. Осознание, навалившееся на него, подарило такую гамму невиданных до этого им чувств, что он бы и рад вернуть подарок отправителю, но быть со своей головой не в ладах это уже та грань, которую Тсукишима переступать не готов. Он делает глубокий вдох. Куроо рядом упирается ладонями о лестничную решетку и выпаливает: — Прости. Тсукишима сглатывает желание выплюнуть что-нибудь колкое. В основном он злится на себя, но и на Куроо тоже, а потому мысль устроить ему взбучку не ушла. И все же эти слова выбили из него желание открывать рот. — Наверное, ты сейчас не лучшего обо мне мнения, — продолжает Куроо, сцепляя пальцы ладоней в замок. Тсукишима тупо смотрит на то, как белеют чужие костяшки от приложенной силы. Он слышит сбоку нервный, тихий смешок. — На самом деле я все не так хотел сделать. Но, понимаешь, я увидел тебя тогда совершенно случайно, такого… красивого, в этом с иголочки костюме, и это просто сама судьба была, честное слово, я сам не ожидал, — Куроо снова смеется, на этот раз громче. Он закусывает губу и поворачивается лицом к Тсукишиме. — Потом, конечно, я все уже, можно сказать, спланировал… Но… Ты был такой очаровашка, я просто не устоял. Тсукишима смотрит на него, на эти глубокие, чистые глаза мягкого карамельного цвета, сверкающие, как теплое полуденное солнце (успокой свое сердце, Тсукишима, это всего лишь отсвет лампы), на эти губы, скрывающие за собой пьянящее его дыхание и сотню ухмылок, каждая из которых хранит за собой сотню оттенков веселья, беззаботности, уверенности, игривости и азарта, на эти руки — неуверенно сжимающие друг друга, боящиеся сделать что-то не так, на самом деле боящиеся обидеть или разозлить его, словно не он один тут на иголках стоит и не знает, успокоится ли когда-нибудь колотящееся сердце. И Тсукишима не может, он не может это терпеть, черт, это слишком, это невыносимо. Он выдыхает, и его дыхание неровное, нервное и короткое, будто бы он только что марафон пробежал туда и обратно. В груди тесно и горячо, но в голове горячее, даже в очках все вокруг плывет размытым, неясным маревом — лицо все словно красное-красное, Тсукишима думает, что никогда еще в жизни так не краснел. — Я тоже… не устоял. Это вырывается так естественно, что Тсукишиму вовсе не удивляет происходящие дальше. Они целуются. Конечно, не как тогда, в щеку, но и не так, как Тсукишима себе это представлял во снах. На языке терпкий, горячий вкус спирта, чужая короткая щетина колит его подбородок, а душку очков косит набекрень, но это так быстро уходит на второй план, что мыслей каких-то лишних в голове не остается вовсе — только ощущения. Чужие прохладные пальцы зарываются где-то на загривке и тянут ближе, и Тсукишима тянется, стягивая с лица очки. Они холодным стеклом морозят его пальцы так сильно, и он хочет думать, что дрожит от этого. Рука Куроо ведет по спине вниз, от лопаток до поясницы, и Тсукишима поддается этим пальцам, придвигается ближе, теснее — влажный язык проходится по пересохшим губам и они выдыхают в унисон, и это длится от силы секунду, две, может быть пять, но Тсукишима не дышит, не думает, не отрывает взгляд — пока вновь не припадает к горячим губам, сильнее и больше, дальше, глубже, даже немного ударяясь зубами — ему, правда, плевать. В горле эхом отдается вибрация чужого стона, ноги немеют, и собственные пальцы, дрожащие и непослушные, зарываются в чужие волосы. Внезапно так хочется этого придурка проучить — Тсукишима думает о том, чтобы сказать такого, или может быть резко все прекратить и заставить Куроо помучиться, как он сам. Тсукишима отстраняется и прижимается к уху напротив. Его, возможно, колотит. — У меня все еще ваша куртка. Он не это хотел сказать, абсолютно точно не это, но рот — о, его чертов грязный извращенский рот, проданный этому придурку с потрохами, он больше Тсукишиме не принадлежит. Смешок Куроо похож на мурлыканье кота. — Мне за ней зайти? Тсукишима взвешивает в голове причины и следствия, все те за и против, которые он только может себе представить, а затем, ухмыляясь, отстраняется, натягивая очки обратно на переносицу. Он звучал бы как обычно язвительно, если бы не дикий румянец на его коже и охрипший голос: — Нет, я ее забираю в качестве компенсации морального и физического ущерба. Куроо закусывает губу, игриво поднимая брови: — Еще что-нибудь? Тсукишима отводит взгляд. Все силы его уходят на то, чтобы посмотреть на Куроо вновь и, не меняя выражения лица, произнести: — Чашка кофе. И тогда, может быть, я подумаю над вашим предложением. — Каким именно? — Куроо улыбается так лучезарно, что у Тсукишимы точно скоро заболят глаза. — Таким, где мы вместе ночью превращаемся в девочек-волшебниц с русалочьими хвостами и крыльями за спиной. Громкий смех Куроо теряется в чужих губах. Тсукишиму, кажется, уже не спасти.