Автофокус испоганил качество

      С большой вероятностью вам приходилось встречать людей с рождения не от мира сего умом своим и телом. У них нижняя челюсть выпирает вперед значительно заметнее верхней, рот всегда приоткрыт из-за слишком массивного географически исчерченного языка и в глазах навыкате застыла откровенная тупость. Вы будете наблюдать, допустим, сидя за рулем, как они неестественно шаткой походкой переходят дорогу, и сердце ваше сожмется от жалости и страха, будто этот нерадивый вот-вот кинется под колеса, сам того в полной мере не осознавая. Люди зачастую насторожены по отношению к тому, что разительно отличается от них самих, что ново и необычно, потому многие боятся их, пусть и не специально, за уродливость пропорций и до паскудства неразборчивую речь.       Однако куда страшнее человек, чей недуг пускает гнилые корни в мире духовном, и по-настоящему стоит опасаться таких сорняков, когда они оказываются среди люда наивного и внушимого. Они блуждают, точно неупокоившиеся души, вблизи строительных площадок и по темным закоулкам старых, заброшенных городских кварталов, тушат папиросы о могильные плиты, предварительно прикуривая от лампадок, и пьют молоко в претенциозных питейных заведениях. И иногда, именно в такие моменты, когда их наиболее легко спугнуть, рядом с ними вы можете увидеть незамысловатую фигуру того, кого они избрали своим собеседником.       Стэнфорд Пайнс оказался той самой незамысловатой фигурой в чужой тени, и тень эта принадлежала Биллу Сайферу.       Билл не любит современную фешенебельную молодежь, узость кругозора и претерпевать угасание увлеченности. Форд тоже все это не любит. Сайфер закатывает глаза на пустые разговоры и телячьи нежности, и Форд тоже находит все это той еще примитивщиной. И как бы горько Пайнсу ни было это осознавать, рядом с Биллом Сайфером он — всего лишь «тоже».       В университете у Стэнфорда один из самых высоких средних баллов, но какой прок во владении любой дисциплиной, если ни одна из них не приблизит его к пониманию Билла? Биллу же проще скандалить, лгать и в конечном итоге просто уйти, нежели дать себя понять.       Множество «тоже» буквально каждый день снуют подле Билла, а он вовсю купается в их внимании и восхищении, и Форду такое откровенно не по душе. Горько осознание того, что ему за всю свою жизнь не встать на одну ступень с Сайфером, однако наблюдать за тем, как другие пытаются ухватить кусочек его уникальности, — явно не то, чем Стэнфорду хотелось бы регулярно испытывать свое терпение. Разговоры на эту тему Билл пренебрежительно и раздраженно клеймит распусканием соплей.       Но, боги, как Сайферу не нравится, когда его люди покидают орбиту его же необъятного эго.       — Зачем они тебе?       — Всем нужны друзья или хотя бы знакомые... Они есть и у тебя, Билл, причем в избытке.       — Однако я не клялся тебе, будто во всем мире мне хватило бы тебя одного. Соответствуй, наконец, своим словам и не испытывай мое терпение. Я таскаю тебя по таким местам, где ни разу не ступала нога человеческая, так что прояви немного уважения и благодарности за то, что только я способен открыть твоему взору.       Сайферовы дружки считают Стэнфорда патологическим ревнивцем и собственником. Им жаль этого умалишенного, несчастного недотепу, запутавшегося в себе и своих идеализированных представлениях о Билле. И бедный Билли в их глазах не менее несчастный, ведь он — неприкаянная жертва деспотичного в своих страстях Пайнса. «Пускай не прибедняется», — говорят они, сочувственно гладя Сайфера по спине, пока тот с лицом святой Девы Марии осушает еще один стакан цитрусовой водки и пудрит нос табаком.       А в закулисье Билл Сайфер так и норовит выгрызть Стэнфорду Пайнсу если не изнывающее сердце его, то как минимум кадык, задушевно хохоча над каждым болезненным стоном. Он пристрастно давит большими пальцами на веки и отдает хозяйские пощечины, потому что это поднимает ему настроение. Потому что ничто не расслабляет Билла сильнее, чем саморучно вырванный клок волос с головы Стэнфорда и с удушливым шипением или злостным скрипом зубов адресованное ему же: «хочу тебе вмазать, честное слово».       — Говори мне, если тебе будет что-то не нравиться.       — Без проблем.       Но Билл никогда не говорит. Сайфер ждет, когда Форд зайдет слишком далеко, чтобы уколоть упреком как можно сильнее, а затем с нахальной невинностью захлопать ресницами со словами: «я лишь не хотел тебя обидеть».       Однако чего только не стерпишь ради любви? Стэнфорд никогда и не мечтал даже об этом чувстве, потому ценил его всецело. Безусловно, это была любовь, просто Билл давал ее по-своему, пусть и несколько извращенно и не в таком же объеме, в котором обожал его Пайнс.       Когда Форд чувствует, что превосходство Сайфера давит на него не так сильно, как обычно, ему хочется отдать тому все: отчаянные обещания, стихи на хрупком пергаменте и череп его условного злейшего врага, сервированный в каждом своем отверстии сухоцветами. Правда, Билл обо всем этом не просит. Он в принципе ни о чем не просит — берет, что хочет, по праву своего эгоцентризма. Он ожидает предложения и никогда не нуждается слезно в помощи.       И когда Стэнфорд отдает Сайферу весь мир, небольшую, но изрядно потрепанную тяжким опытом вселенную в своем собственном существе, дарует всего себя с потрохами — Биллу наскучивает принимать его подарки.