Невъебирский

      Он уехал отсюда. Уехал от тебя, будто вы никто друг другу. Будто в подсобке около запасного выхода вы не курили одну оставшуюся сигарету на двоих. Будто ты не приходил к его классу, чтобы просто сказать: "Привет, пошли домой вместе?" Будто он не соглашался тогда, игнорируя факт того, что твои сраные занятия закончились часа три назад и ты просто ждал его.       В голове гудит, навязчиво так, неприятно: "Перестань об этом думать." Не перестаешь, не хочешь, не можешь. Что-то ужасно личное, хрупкое до ужаса, было задето и разбито на тысячи мелких кусочков, которые колют пальцы и оставляют на них мелкие незаживающие ранки. Сука, как же это, блядь, неприятно.       Проходит неделя после исчезновения мистера "Съебался в туман посреди самого ахуительного лета и ничего не сказал". У тебя все планы под откос пошли. Хотя какая разница? Все эти планы были завязаны на том блондинистом мальчишке, теперь тебе просто нечего делать, только хуи пинать и пиздострадать, выпивая чего покрепче то с дедом, то с дядей.       Всю эту неделю мать спрашивает про Серёжу, отец спрашивает про Серёжу, все спрашивают про Серёжу, а ты в душе не ебёшь, где он, что он и как он. И самому тошно.       Уже три недели. Три недели ты каждый вторник стучишься в сто четырнадцатую квартиру, этажом выше, и спрашиваешь у ещё не ушедшей на работу тёть Светы, не вернулся ли её сыночек. Она вскидывает нос, болезненно кривится и отмахивается от тебя и твоих вопросов. Сама не знает. Никто не знает. "У него ведь тут только мать, отец то уже давно помер, царство ему небесное," — пьяно бормочет дед, закидывая голову и выпивая очередную стопку водяры. Вот к этому ты пришел, Александр, пьешь посреди недели, наплевав на учебу. Поздравления!       Через почти месяц мать выгоняет собственного отца с братом подальше, к матери, например, и устраивает нравоучительную беседу сыночке-корзиночке. На пары пришлось сходить. А потом учеба сама затянула, отрезая все лишние мысли. "Спасибо, наверное," — ты поджигаешь кончик сигареты, облокотившись на стену учебного заведения, втыкаешь куда-то перед собой и так и не берешь ее в рот, затушив и выкинув в мусорку. И ты понимаешь, что, нет, нихуя, учеба даже на миллиметр всепоглощающие мысли о Сибирском не отодвинула, только ещё сильнее сдавила и так трещащую от малейшего триггера голову.       Но учиться не перестаёшь, даже с успеваемостью более-менее. Мать радуется, думает, что всё устаканилось, что прошло всё, а ты стараешься её не расстраивать, вот и играешь свою роль дальше. Роль человека, которому похуй. Но ведь тебе ни разу не похуй, Саш. Только выговориться на этот счёт больше некому: дед и дядь Серёжа у бабушки теперь, а с отцом пить и разговаривать по душам — та ещё пытка — он всё матери расскажет.       Было некому выговориться. Было. А потом в жизнь ворвалась Чернышёва, дочь деканши факультета или кого там. Тёзка к тому же. Саша готова была выслушать, без алкоголя, правда, но это уже не столь важно. Она была той, кто не сможет просто-напросто рассказать эти глупости твоей родне. Ей и незачем. Чернышёва, сидя на перилах и воротя нос от запаха сигарет, слушала тебя и смотрела в глаза, в самую душу, как говорится. Совсем как Сибирский, про которого ты вещаешь ей. Совсем как... В голову стукнула наитупейшая идея — заменить Серёжу Сибирского, мальчика с серьёзным взглядом и острым языком, на Александру Чернышёву. Мать только обрадуется тому, что сыночек нашёл себе девочку. И не абы какую, а с хорошими связями.       Как только до девушки дошёл смысл сказанных тобой слов, она потупила взгляд, думая, что ей послышалось. "Замуж? За тебя? Сань, я думала, ты это.. по мальчикам, не?" — ещё бы ей так не думать, когда ты только и говоришь про Серёженьку.       — Ты не так поняла, — начинаешь ты, придумывая легенду на ходу. — Этот парень мне друг детства. Очень хороший друг, лучший, я бы даже сказал. Знаешь, как сложно смириться с тем, что тебя бросил лучший друг? Он же как родной человек.       Превосходно, Саш, белиссимо! Тебе бы в актёры, а не в менты, как думаешь? Чернышёва мало верит в твои сказки, но что-то её дёргает принять твоё предложение. Вы даже не встречались с ней, она думала, что ты для неё будешь просто симпатичным другом-геем, который не будет к ней лезть. В целом, она достаточно точно поняла кто ты, просто ты дохрена любишь удивлять людей. Иначе неясно, нахуй ты вообще это затеял. Ну, почти неясно. Так-то порадовать родных тем, что ты не помешался на Сибирском, — очень благая цель. А Саша просто под руку попалась.       Брак — это штука сложная, когда вы на самом деле любите друг друга. Но вы, Александр и Александра, вы даже симпатии друг к другу не испытывали. Это и браком по расчёту назвать нельзя, потому что никакого расчёта не было. Никому не лучше от того, что вы в паспорте заимели отметку "Замужем" и "Женат" на страницах про семейное положение. Никому и не хуже. Родители пару месяцев радовались тому, что их дети стали "чуть взрослее и ответственнее".       А вы ведь даже не целовались ни разу, если не считать свадьбу. И то, там только невинное прикосновение к губам. Саша так с подружками при встрече целуется. А ты и вовсе никакого значения этому жесту не придаёшь.       Развестись вы решили примерно через год — идеальное время. Вы словно не смогли притереться друг к другу, да и мучать себя этими "притираниями" не стали. Неплохая отговорка для твоей мамы и Сашиного отца. Общение сошло на нет и слава богу.       Ты выпустился из университета с неплохим результатом. Мать очень обрадовалась этому, даже отца с братом пригласила отпраздновать твою аттестацию. И ты смог хоть немного спокойно вздохнуть, потому что можно сейчас выговориться дядь Серёже. Выговориться за эти два года, что они жили отдельно от вас. И ты выговорился, не скупясь на подробности и на мат. Дяде Серёже можно всё сказать, дядя Серёжа хороший мужик, он поймёт. Все двадцать лет до отъезда понимал, как-никак. Он и сестре своей ничего не расскажет, потому что умеет хранить секреты, и посоветует именно то, что считает нужным, и честное, независимое оценочное суждение выскажет. Его, может, за то и полюбила Катерина — за честное отношение к людям. Он правда был очень хорошим человеком.       "...царствие Небесное," — прибавляет мать на поминках брата со слезами на глазах. Она приобнимает племянников и изо всех сил старается не расплакаться. Получается отвратительно, и она уходит в другую комнату. Ты идёшь за ней, потому что на душе точно так же всё мерзко, как и у матери. Ты её аккуратно обнимаешь, гладя по спине, и она наконец даёт волю эмоциям. А ты лишь крепче сжимаешь её в своих руках.       Отцу тоже не легче после смерти лучшего друга. Он стал как-то понуро ходить, могилу каждые полгода навещал и просто стоял там по часу, приносил туда стопку водки и пару сигарет. Сам зажигал одну и курил, смотря на фотографию на надгробии. Жалко. Очень жалко. И на душе особенно тяжко было.       Но время имеет одно очень хорошее свойство — залечивать душевные раны. Скучать по человеку ты не перестаёшь, но хотя бы не так больно вспоминать о детстве, которое вы провели вместе, о том, как Сергей радовался тому, что его лучший друг вот-вот женится на Людмиле, о том, как он особенно сильно обнимал своего маленького племянника Сашку и дарил ему пару купюр на жвачку и лимонад. Он так же и детей своих обнимал, со всей любовью, которую мог дать. Теперь Дашу с Филиппом так обнимает Валентин, стараясь быть лучшим крёстным в мире для них. И он справлялся с этим заданием. И справляется до сих пор.       Катерина повторно замуж не вышла, оправдываясь тем, что ей третий здоровый лоб на шею не нужен. Но она бы и не смогла ещё раз так же горячо полюбить кого-то, а без любви... зачем без любви ей кто-то? Она любила детей всем сердцем и отдавала им всю себя, всё внимание и заботу. Даша с Филиппом, видя, как матери тяжело, делали то же самое. Катерине было сложно оправиться, да, но она не была одна. Её приняли как родную Невские, всё время приглашали в гости, лишний раз не напоминали о покойном муже, если она того не хотела. И всё шло своим чередом. Люди умирают, по ним грустят годик-два, а потом с печальной улыбкой вспоминают, понимая, что не вернуть их больше.       Ты тоже понял это, смирился. Обидно, правда, что уже второй человек по имени Сергей тебя оставляет. По разным причинам, конечно, но обидно в равной степени.       Ты устроился на работу примерно через год после выпуска и попал в участок, какая неожиданность, самого Эдуарда Чернышёва, того самого, который приходится твоей бывшей жене отцом. Ну, ладно, не "неожиданность". Эдуард Степаныч вроде обещал тебя к себе устроить, когда ты отучишься. "Понравился как человек, Санёк, да и работником явно ты хорошим будешь," — подмигимая, говорил он, когда вы с Сашей только поженились. После развода даже зла на тебя не держал, с кем не бывает. У него самого за плечами два разрыва, он понимает.       В участке всё как-то не клеится с коллегами. Нет, люди они хорошие, правда, просто сложно снова начать взаимодействовать с другими людьми. Поэтому ты не общаешься ни с кем, кроме как с Эдуардом Степанычем и его дочерью, которая потом, конечно же займёт место отца. До поры до времени. Чернышёв всё же уходит в отставку, уступая место дочери, которую теперь следует звать по имени-отчеству. И особо ничего не меняется. Приходят новички, их знакомят со всеми, с тобой в том числе, кого-то к тебе приставляют, но ты слишком пугаешь молодых криминалистов своей угрюмостью и молчаливостью. Но раз на раз не приходится. В участке появляются особенный молодой человек. Евгений Андреевич Киров. Мальчишка совсем по поведению, бойкий, общительный до безобразия. И он очень сильно выделяется в этом месиве унылых лиц. И тебе снова посчастливилось заиметь нового напарника. И он не ушёл. Не уходит. И, видимо, не уйдёт вообще. Киров ёрзает на своём месте напротив, перебирает бумаги на столе. Что, может, и раздражало бы, но сейчас просто нет сил как-либо реагировать на это. Женя вскакивает с места и выходит из кабинета, а потом, словно вспомнив про что-то чрезвычайно важное, быстро возвращается.       — Валентин Алексаныч, не хотите?..       — Александр Валентинович, — бесцветным голосом говоришь ты, не обращая особого внимания на парнишку.       — Александр Валентиныч, — ничуть не смутившись исправляется Евгений, — Не хотите кофе?       Ты смотришь на бумаги, на которые пялился последние пятнадцать минут, зажмуриваешься до приятной боли, и всё же поднимаешь на парня взгляд. Он приветливо улыбается тебе. Улыбается. Тебе. Ты так давно не видел, чтобы кто-то так делал. Снова закрываешь глаза, устало откидываясь на спинку кресла, и киваешь. "Хочу."       Киров мигом вылетает из комнаты, направляясь в кафетерий. Там уже, видимо, достаточно долгое время стоит его бывшая однокурсница Лена, по-собственнически расположившись за самым удобным столом, около кофемашины.       — Привет, свет очей моих, — наигранно приторным голосом говорит девушка, подперев подбородок рукой. — Как жизнь молодая, как сам? Я-то уже и забыла, как ты выглядишь, не вижу ж тебя целыми днями, боюсь вот, что тебя злой и страшный дядя Саша слопал со всеми потрохами.       Женя старается не реагировать на шутки подруги, но всё равно не сдерживается и хихикает под нос. "Всё в полном порядке, Лен,"— отвечает криминалист и достаёт из упаковки две капсулы. Лена время от времени говорит что, где и как нажимать, потому что, очевидно, в приготовлении кофе с помощью машинки она преуспела за эти полгода работы здесь. Вы не подумайте, она очень усердно работает. Просто, чтобы усердно работать, нужно много сил, а много сил к Елене приливает лишь тогда, когда по венам течёт чистый кофе. Ты, Саш, с ней в этом даже схож. Удивительно, как именно эти двое — зелёные совсем, но такие искренние и храбрые (а они храбрые, ведь тебя ни капельки не боятся) — ужасно близко подокрались к тебе, может, даже другом тебя считают, или хотя бы хорошим товарищем. Один, правда, в имени-фамилии твоём путается, а другая слишком остра на язык со всеми. Но ты и сам точно таким же был, когда всё было хорошо, когда ты был на первом курсе.       Может, они потому тебе и понравились больше предыдущих новичков.       Женя возвращается с двумя дымящимися кружками; одну ставит тебе на стол, перед этим проверив, та ли, а другую — оставляет у себя. Ты благодарно киваешь, но не прикасаешься к кружке. Это ведь забота, верно? Ты в какой-то степени от неё отвык даже, живёшь же уже давным-давно отдельно от родителей, в одиночку. А тут Женя Киров приносит кофе. И для него-то он ничего не значит (кофе и кофе, что такого?), а для тебя это что-то вроде знака свыше. Смотри, мол, на Серёжке из детства ничего не закончилось, ты не пустое место для других людей без него.       Ты молчишь довольно долго, а потом ужасно невпопад говоришь "Спасибо, Жень", и Женя ещё шире улыбается. "Обращайтесь, Вален.. Александр Валентиныч." И ты неосознанно копируешь эту ухмылку. Спасибо, Жень, правда, спасибо.       Этот юный энтузиаст не только много говорит, но и внимательно слушает в ответ. Только он слушает, будучи трезвым, как Саш– Александра Эдуардовна.. Женя вообще не пьёт. Но он всё равно становится тебе настоящим другом. Первым, с которым ты говоришь по душам без алкоголя. Жене можно доверять: несмотря на его общительность, он никогда не разболтает о чужих секретах. О своих он, правда, иногда без умолку трындит, не стесняясь даже наиглупейших историй. Как оказалось, это у Кировых семейное. И его старший брат с сестрой, и племянники, и мать — все они по-хорошему открытые. Даже Женина невеста Рита такая же в какой-то степени. Кировы многим похожи на твою собственную семью, с несколькими исключениями, но похожи.       Забавно, как легко тебя приняли эти добрые люди, несмотря на твой прескверный характер. Они будто знают тебя настоящего; тебя, который был на первом курсе; тебя до отъезда мальчика с блондинистыми волосами и стервозным характером; тебя до смерти самого близкого человека. Они знают. Тебе не спрятать это за напускной суровостью. Они по глазам видят, по жестам, по тому, как ты непроизвольно стучишь пальцами по столу во время разговора с Жениным братом и им самим. Они довольно проницательное семейство.       — Саш, — вы стоите на балконе, пока ты куришь в форточку. Что-то есть во взгляде этого парня необычное сейчас, словно он раскрыл все твои настоящие секреты. Те самые, о которых ты не смел говорить. Те самые, что связаны с мальчиком из детства. — Вы опять какой-то хмурый. Всё в порядке? Ты молча киваешь и куришь дальше. Ложь настолько явная и наглая, что Женя сам сводит брови к переносице, непроизвольно копируя твоё выражение лица.       — Саш, мы же друзья. Перестаньте держать всё в себе.       — Не беспокойся, со своими проблемами я сам справлюсь.       — Справитесь с тем, с чем не справились за десять лет? — эта фраза в теории должна заставить щёлкнуть переключатель в твоей голове, но дело в том, что ты и сам все прекрасно понимаешь. Это не глупое упрямство, а просто нежелание втягивать других в свои проблемы. Женя смотрит прямо в душу, и под этим взглядом становится некомфортно. Слишком много он может увидеть. Точнее, уже увидел. Вцепился в эту слабость в твоих уставших глазах и не отпускает, хочет услышать правду, помочь он хочет — вы же друзья.       — Жень, прекрати этот детский сад, — тушишь сигарету и наконец поворачиваешься всем корпусом к напарнику. Он не прекратит. Ты сдаёшься.       После того вечера Женя прямо-таки горит идеей найти того противного мальчишку по имени Серёжа и свести вас снова. Тебе бы его энтузиазм. По правде сказать, ты уже привык к тому, чтобы держать мысль о Сибирском на периферии сознания, но не отдаваться ей полностью. К слову, благодаря новой атмосфере, которую привнесли Кировы. И Ветрова. И пришедшие в участок новички, которые не знают о твоём угрюмом прошлом. Тебе даже улыбаться теперь хочется, когда они в поле твоего зрения появляются — ты понимаешь, что искренне их любишь. Как мало человеку надо для счастья.

...

      Саш, ты ж никогда не верил в то, что жизнь чередует чёрные и белые полосы. Это так по-детски и глупо, конечно, не верил.       Но с каждым разом всё больше и больше думаешь, что ошибался все эти годы. Не то чтобы шибко обидно (пока-то везёт с хорошим только), просто после такого думаешь, что вся эта ебанина, происходившая "до", была одной чёрной полосой. Кажется, что просто всего хорошего ты не заслуживаешь. Эдуарда Степаныча, пристроевшего тебя в участок; Женька и Ветрову, которые с тобой поладили, несмотря на твою угрюмость; Серёжу, о котором ты снова услышал через десять лет, — не заслуживаешь всех этих счастливых совпадений.       Ты не веришь в это, не принимаешь сам факт того, что вот он Серёжа, живой и невредимый, вытянувшийся ещё сильнее и заимевший морщины на худом лице, снова почти рядом. Он зло щурится на Кирова каждый раз, когда тот слишком громко что-то говорит, едва ли терпит вечно отвлекающих его представителей правопорядка, которых, видимо, в университете не научили стучаться, вечно хмурится, так по-детски, даже не скрывая раздражения. Серёжа будто и не изменился. Повзрослел, а затем постарел, но это внешне. Но ты чувствуешь, что внутри него сидит всё так же ябеда-дежурный, который привлёк когда-то твоё внимание.       На тебя он смотрит странно. То ли не узнал, то ли узнал слишком хорошо. Но молчит. Он никогда не был шибко разговорчивым в жизни, вне школы, в неурочное время. Видимо, привычка молчать закрепилась сквозь года.       — Прикурить не найдётся, Сергей Михалыч? — вы стоите по разные стороны небольшого совместного дворика между моргом и отделом полиции, под козырьками, на ступеньках. Серёжа хмурится сильнее. Кивает. Ты быстро пробегаешь пространство, стараясь не сильно промокнуть — Петербург как всегда радует погодой — и становишься рядом, слегка пригнувшись к нему.       Он передаёт зажигалку, обжигая случайным прикосновением ледяных пальцев. Как в кино, ей-богу.       Ты поджигаешь сигарету и смотришь на него так, словно впервые видишь. Это явно сон. Сейчас вот проснёшься, и нет никакого Серёжи в морге по соседству, никакого Жени Кирова с его вечно горящими глазами, нет никого, кроме тебя и чувства покинутости. И ты смотришь жадно, особенно хочется поймать глазами его взгляд и не отпускать. Стоять так до конца обеденного перерыва-перекура, а потом и после, и не моргать никогда.       — Глаза высохнут, Саш, — он усмехается совсем как раньше, десять лет назад. И морщинки вдруг чудесным образом исчезают на доли секунды, и глаза хитро щурятся, и он всё так же видит тебя насквозь.       — Зачем ты уезжал? — говорить невпопад в привычку вошло уже у тебя. В детстве ты лучше контролировал этот словесный фонтан, порционно выпускал, фильтровал тщательно, чтобы не дай бог чего не подумали, чтобы маме потом стыдно не было.       — Совершать ошибки, — отвечает он расслабленно и закрывает глаза. — А приехал, чтобы решать их.       — Вот бы была замазка для жизненных ошибок, а?       — Дурак.       Он смеется, а ты понимаешь, что именно сейчас, в этот самый момент, всё наладилось.