как рай земной

— там такая весна, ты себе не представляешь, неми, там цветет все, вообще все! очень красиво! кеджуро легкой поступью, смеха россыпью проникает в ее квартиру уже второй год кряду. целует в висок, целится своим любящим взглядом как будто туда же. улыбается в ответ на «доброе утро». — сейчас обед, дурилка. приветики, — замирает в объятиях, дышит — весной, любовью и запахом шампуня санеми. — дай пройду в ванную. у нее на джинсовом сарафане оседают капли воды, когда она руки встряхивает, игнорируя полотенце. санеми в дверях пялится на нее без стеснения. — где ты это достала? — а? а! — теряется и находится за долю секунды. — это тебе! у кеджуро на голове — венок из каких-то неопознанных полевых цветов, переплетенное розово-желто-белое нечто, которое она аккуратно пытается снять, ничего не сломав. санеми ее руки укрывает своими. — оставь. тебе больше идет. — не-а. я для тебя собирала, — ренгоку уходит из-под рук, как каждый раз уходит земля из-под ног санеми, когда она так улыбается; вьется — и в следующую секунду ее нет. — примерь. когда кеджуро ей на голову водружает венок, санеми хмурится. к растянутой пижамной футболке это вряд ли подходит. — так откуда? — пытается узнать опять, когда ведет ренгоку в гостиную. — на пустыре за железной дорогой растет всякое. собрала по дороге. — ты пешком что ли шла? дурочка. кеджуро целует ее в щеку и стаскивает с плеч рюкзак: красный, с нашивками и значками, переживший все их вылазки на пикник и одно случайное падение в реку. вишневый сидр и острые чипсы — для санеми, печенье в виде цветочков с желейным центром — для кеджуро. гнездится, спиной прижимаясь к груди санеми, когда они садятся на диван. пальцы — в пыльце и цветочном соке, неотмытые впопыхах — опускает прямо в пакет с печеньем. — так что? — жует, обкусывая бисквит вокруг желе. крошки сыплются на сарафан, под футболку. — перекусим и гулять? — наверное, — санеми гладит ее по плечам, зевает в ее макушку. — звучит как «я все еще сплю, отвали и печенье свое забери». кеджуро над ее сбитым режимом смеется уже давно, но еще дольше она умиляется тому, как каждый раз застает домашнюю санеми. полусонную, помятую, упакованную в пижаму и проклинающую громкие звуки; выбирающуюся в ванную к вечеру, ведомую гневом, возмущающуюся нехватке вишневого сидра; любимую, лучшую. в сарафане лежать на диване неудобно, ноги приходится на бок класть, чтоб ничего не задиралось. кеджуро съезжает ниже, голова — на чужой груди. крошки теперь и на футболке санеми. — как там погода? — санеми перебирает ее волосы одной рукой, второй сжимая бутылку из цветного стекла, сквозь которое волосы кеджуро кажутся каштановыми. ей бы подошло. что угодно на свете ей бы подошло. — жарко. — тебе всегда жарко, ке, — целует в темечко. — глянь прогноз. — зануда. венок в итоге все равно возвращается на голову кеджуро, когда санеми идет переодеваться: находит какие-то джинсы, перехватывает их ремнем, заправляет футболку. то, что кеджуро называет «жарко», оказывается хоть и теплым, но ветреным весенним днем, поэтому сверху приходится накинуть широкую рубашку с коротким рукавом. — ты такая красивая, — кеджуро находит ее перед зеркалом, ловит в объятия. — перестань, — отнекивается, голос сразу пытается сделать суровее, но плывет, когда кеджуро целует ее шею. — ни за что. от кеджуро жарко. она льнет, руки запускает под рубашку, гладит поверх футболки. дышит горячечно в шею, целует везде, докуда может дотянуться; не дает санеми застегнуть сережку. недовольное «блять» — знак того, что та случайно прищемила кожу. — ты будешь в аду гореть. — я уже горю, лапуль, — кеджуро хмыкает, когда санеми, наконец, сдается, и разворачивает ее к себе лицом. злость санеми уходит все дальше с каждым новым поцелуем. кеджуро, наученная опытом, предпочитает помаде тинт для губ: так можно не бояться, что макияж смажется, и целоваться хоть сто часов подряд, но в этом удовольствии санеми часто ей отказывает. — мы так никуда не пойдем, — не надышится никак, не соберется в единое целое. дергает осторожно кеджуро за волосы, чтобы остановить хоть как-то. — пойдем. надо же мне показать всему миру, какая у меня красивая девушка. у кеджуро губы красные от тинта, у санеми — просто зацелованные; глаза блестят, влажные и безумные. когда ренгоку снимает венок со своей головы, внутри санеми все тянет нежностью: к каждому ее задумчивому «о» и к каждой попытке поправить цветы, чтобы они красиво торчали; к каждой веснушке, к ямочкам на щеках, морщинкам вокруг глаз от постоянных улыбок; к ее заколкам, значкам, безумным экспериментам с волосами. к тому, как она заботливо помещает венок на голову санеми и поправляет ей волосы, смотрит со стороны, словно оценивая, и еще раз поправляет, пока в глазах не загорается огонек полной удовлетворенности своей работой. — вот так лучше. пойдем, пока они тут совсем не завяли, — светится изнутри счастьем-радостью, руку протягивает. и ведет к пустырям и железным дорогам, пыль собирая кедами, солнечные блики — своим довольным лицом; к городским джунглям через заполненные битком автобусы от конечной остановки, через пешеходные переходы и переулки; к звездам через все их совместные тернии.