Вереск

Она не поняла, что произошло. Всё случилось быстро, словно кто-то переключил канал. Нажал одну кнопку, и сознание выключилось. Сойер помнила его губы на своих, помнила непривычный привкус его языка, который скользил по нëбу, помнила, как трепетало сердце. Это было головокружительно в том смысле, в котором она бы никогда не могла этого представить. Её маленькое разбитое сердечко собирали по кускам; дело было кропотливым, а скульптор работал несколько грубо, царапая всё изнутри. Но тем не менее чем сильнее, чем более жадно и грубо её сжимали, тем большее жжение Сойер ощущала внизу живота. Ещё совсем немного, пара секунд, и её кости, наверное, затрещат. Хелен грубоват, он наседает, неосторожен, когда ощущает нулевое сопротивление со стороны девушки. Перед её глазами ведь всё белым-бело; Сойер испуганно жмурилась, инстинктивно обняв его за плечи, но вместо чёрного ночного полотна, усыпанного звёздами, она видела пустой лист. — У тебя губы вкусные, — шепнули на ухо, и медиум непроизвольно задрожала. Хотелось спросить, что происходит, но она сидела, как маленькая девочка, глотая кровь, бегущую по горлу. На лист падали капли. Сойер практически чётко видела, как они разбиваются и впитываются в бумагу, словно влитые. Словно они всегда там были. Это ли не капли, которые пустил Дан, когда обвил её разум прочной лозой? Фанатение достигало своего апогея, и Сойер следовала выученным наизусть наставлениям. Великая мученица, готовая подставить свои мысли и тело под удар, когда того будет требовать брат. Верная последовательница, чья вера пошатнулась и рухнула. — Хезер, всё хорошо? — словно заметив, как тупо и открыто она пялится, прижатая к дивану, он ослабил свою хватку и отклонился назад, положив ладонь на её лоб. И почему-то этот жест почти мгновенно успокоил. Секунду назад юноша прокусил ей губу, а сейчас гладит волосы и осторожно, как матерь успокаивает взрощенное ею дитя. В глазах больше не отражался Дан, только Хелен и его растрепавшиеся волосы и высохшие губы, которые он незаметно облизал, пробуя остатки вкуса девушки. — Да. Ответ короткий и невнятный. Она наконец-то открыла глаза и почти мгновенно выпрямилась, поправляя смятую футболку. Сердце колотилось как бешеное, и каждый удар ломал грудную клетку и резонировал в мышцах. Её лицо не знало, какую эмоцию изобразить, кукольные, покрасневшие глаза захлопывались медленно, а алые от укусов губы мелко дрожали. — Может быть, хочешь поговорить? — подал ей ладонь и удивительно спокойно, прикасаясь к ней, как к настоящему сокровищу, помог принять сидячее положение. Нотки крови, как дорогое вино столетней выдержки, задержались на трещинах губ, и Сойер слизала их, не замечая того, как отражает движения на Хелена. Говорить было совсем не о чем. Это всё ведь было каким-то чужим. Она сама была чужой. Кассеты достоверны. Слова брата — чистейший поток его дрянных мыслей. На самом деле медиум всегда это знала. Кривая ухмылка, замеченная самым уголком глаза; прятки, в которых он не искал ее; слова, походившие на мантру. Просто так вкусно купаться в мёде, плавать на самой его поверхности и не задумываться о том, что сладкое послевкусие оставляет горькая правда. — Нет. Эмоции трещат, и искры, вываливаясь из головы, стремятся разлететься в углы комнаты. Ты дура. Дурадурадурадура. С҉о҉й҉е҉р҉ облокотилась на Хелена и снова закрыла глаза, вспоминая лопату в своих? руках. О҉н҉а҉ замахнулась, чтобы голос Чарли навсегда затих в темноте. Всё это было так чётко и явно, словно вчера. Ощущения до ужаса реальные, и С҉о҉й҉е҉р҉ хватается сильнее за его рубашку, пытаясь выгнать из головы все мысли. Прочь отсюда. Хочется выть от отчаяния, когда голова тяжелеет, но совсем не болит. Ничего не болит, просто сердце перестаёт биться и замирает. — Хорошо, — вместо всяких уговоров, Хелен молча жмет её ближе. Она уязвима. Она хрупка. Она разобьётся опять, если не дать клею высушить осколки. — Тогда просто посидим в тишине. Снаружи тепло. Сойер знает, там наверняка сейчас тепло. В это время года всегда так: немного солнечно, но не слишком, дует приятный ветер, щекочущий шею и нос. Мама любит копаться в огороде в это время, пересаживать цветы из горшков и потом появляться в доме только под вечер, когда её любимый вереск золотом мерцает в закатном море. А раз снаружи тепло, а она здесь, внутри, значит, что у неё есть какое-то время, чтобы послушать чужое сердцебиение прежде, чем наступит вечер, прежде, чем из кустов и веток вереска вылезут упыри и трупы, а Мама пустит их через парадную. Становилось и правда спокойнее. Отчего-то Сойер сосредотачивалась на том, что она испытала пару минут назад, на том, сколько серотонина выработал мозг во время этого внезапного, но такого интимного соприкосновения. Тук-тук. На Хелена никак не повлияло, он гладил её по тонким выпирающим плечам, пока сам лежал на спинке дивана; его сердце цельно и привычно билось около самого уха девушки. В этого рода отношениях всё было совсем не так. Даже металлические поцелуи ощущались как нечто тёплое, пока бывшие, мягкие и ленивые, которыми её целовал одноклассник — скучными, холодными и, на удивление, жестокими. Потому что это был поцелуй, диктуемый каким-то инстинктам? Потому что это было желание попробовать на вкус новую шоколадку? Возможно. — Хочу продолжать, — Сойер оживилась весьма резко, она вздрогнула, подняв на Хелена забитый взгляд. И это был взгляд совсем не Сойер, потому что сейчас на него смотрела Хезер. — Продолжать? — признаться, Хелен был удивлён, поэтому его рука замерла. — Хочу заняться с тобой сексом, — напрямую высказалась Сойер. Наступила пауза. Хелен неотрывно смотрел на девушку, которая сейчас казалась совсем не той, которую он видел перед собой всё это время. И это было понятно. Он забрал в свой дом никого иного, как оболочку реального человека, и сейчас забрался под сухожилия, чтобы выковырять оттуда отрезанные чувства. Сойер бунтует. По её щенячьим глазам заметно, что ей движет исключительно желание вкусить запретный плод. — Со мной? — уточнил Хелен. Входило ли в его план нечто такое? Ну, пожалуй нет. Это вызвало у него легкий смешок, и он посмотрел на Сойер маленькими звездочками, которые засверкали в глубине души. И хотя Сойер прочитала в этом взгляде загоревшийся охотничий азарт и поняла, что Хелен, вероятно, принял ее слова за испытание, она не отпрянула. Все-таки только рядом с ним ее внутренности растекались по полу. — Ты так мне доверяешь, что хочешь позволить такое? — на его лицо упал тонкий лучик света из-за занавесок, и радуга разрослась по бледному лицу, словно язва. В глазах Сойер он приобретал краски. Его образ и аура мерцали все ярче, становились единственным фонарем, на который ослабшие крылья могли взять ориентир. — Если что, ты всегда можешь отказаться… твой комфорт для меня очень важен. Когда Сойер услышала это, у нее внутри все сжалось. Не важно, что смысл, который Хелен заложил в свои слова, был явно не тем, который Сойер хотела видеть. Это было опасно. Но голова была пуста, нет, скорее ее просто не существовало. Назойливый писк вместо мыслей, сброс настроек до заводских. Нужно было срочно заполнить пустоту хоть чем-то, ведь лицо Дана, то, как он высказывается о ненависти ко всей своей семье и описывание грязные картины того, как его пьяный разум показал себя во всей красе, когда толкнул Чарли, ещё теплились. И откуда вообще Сойер знала это имя, откуда помнила размытый силуэт с чёрными разводами вместо лица. Всё это было неправильно. Просто ты виновата за то, что не дала мне право на жизнь. Просто ты должна была умереть. Умри ради меня, пока ещё не поздно. Хелен схватил копну волос девушки. Его рука медленно скользнула к её затылку и дёрнула ближе. Сойер слишком долго сидела рядом, как кукла, совсем не настоящая. Её лицо, с этими раздражающими мелкими ранами в уголках губ и щёк, замерло с единственной эмоцией, которую знало. Шок, отражённый в стеклянных глазах, словно открывал дорогу в глубины её души. И когда Хелен смотрел сквозь них, он видел стены больницы и решётки на входе в палату. Нечто, похожее на отблеск его собственного мира. — Мне вообще всё равно. — наконец выплюнула Сойер. Её губы еле двигались, а кончик носа тёрся о нос Хелена. Ради удобства она забралась к нему на колени и положила руки на спинку дивана позади его головы. Хотелось сказать, что он красивый. Почти такой же красивый, каким был ее брат. Сойер так помешалась и так запуталась. Положила ладонь на его щеку, чтобы ощутить хоть что-то. Бог слышал её, позволяя гладить юношу вдоль линии подбородка и чувствовать щекотку от редкой щетины. Так дайте же ей вкусить самую резкую физическую боль, убейте ее тело, чтобы дурные проклятые мысли никогда больше не тревожили и не резали нервы. Она наклонилась и закрыла глаза, крепче прижавшись к нему. В этот момент было принято решение, о котором она не жалела и не думала. Отойди от него, потому что он не достоин твоего внимания. Правда? Сойер дрожала так сильно, когда настойчиво, имитируя поведения юноши ранее, кусала его нижнюю губу и наваливалась всем телом, отчего Хелену пришлось сжать костлявые бёдра свободной рукой, чтобы удержать её на месте. Пряди его волос щекотали лицо, а пальцы сильнее накручивали пучок девушки на кулак, так, что хотелось дёрнуть в сторону, но вместо этого Хелен лишь углубил поцелуй, который начала она. Забыть. Забыть. Забыть. Язык Сойер сплетался с языком человека, которого она в какой-то мере считала гнилью, но в то же время её мысли в беспорядке метались из стороны в сторону и казалось, что если она сейчас переключит своё внимание, то всё придёт в норму. Он ведь наверняка её хочет. Об этом говорят рисунки её обнажённого тела. Ещё более явно об этом кричит реакция его тела, которую девушка начала ощущать. Всё это отложилось в закромах разума как истина. Правильный исход. — Постой. — Хелен все-таки дёрнул её назад, и Сойер пискнула. Его губы оставались влажными. Сойер даже не успела ничего толком понять, когда он подхватил её на руки, и она обвилась вокруг него, словно попыталась слиться с ним в одного человека. Дан тоже иногда носил её так. Мимолётное сравнение кольнуло сердце. Сойер положила подбородок на плечо юноши, хватаясь за его рубашку, как за последний шанс. Так грустно и противно. Дрянная мелкая сука. Никогда не было «Сойер», никогда не рождалась «дорогая младшая сестра Дана», вовсе не существовало ее как отдельной личности. Лишь отстранённо понимая, что Хелен идёт в комнату на втором этаже, Сойер задумалась. У неё самой не было имени, как и у всех тех людей, лица которых она не запоминала. Её кинули на кровать, и Сойер инстинктивно подогнула ноги в коленях. Однако Хелен тут же навис сверху и настойчиво надавил, заставляя выпрямить их. Черт возьми, она совсем не понимала, почему хотела его. Почему резко поменяла всё своё мнение и сейчас с таким благоговением смотрела в голубые глаза, как когда-то смотрела на брата. — Ты девственница? — юноша задал вопрос прямо в лоб, с этим самым непробиваемым выражением лица, которое она привыкла видеть. Никакого смущения и такта, просто вопрос. — Нет. — медиум медленно, будто была сосредоточена на чём-то другом, мотнула головой. И к её удивлению Хелен усмехнулся и натянул улыбку. Сойер повторила эту жалкую попытку показать миру эмоции. Не осознаёт того, как начинает мимикрировать. — Я думал твоя мать хорошо следила за тобой, — положил руку на её шею и скользнул подушечкой пальца по шраму, оставленному им самим. — Нет. — снова коротко ответила девушка, судорожно вздохнув, когда палец пошёл дальше по ключицам. Занервничала. По тому, как Хелен ухмыльнулся и перевёл взгляд с проглядывающихся сквозь футболку сосков на её лицо, стало ясно, что заметил. Реакция была ему совершенно понятна. Человек перед ним требовал любви и понимания. — Расскажи мне об этом. Хочу послушать тебя. — говоря это, раздвинул её ноги, чтобы удобнее устроиться сверху, пока ещё удерживая вес своего тела на локте. О, как же сильно билось её сердце в этот момент. Он хочет слушать и слышать. Он не Мама, которая делает всё по-своему. Он не Папа, который пропускает всё мимо себя. Он не Дан, который лишь делал вид, что понимает. Становилось так приятно и тепло. — Просто одноклассник во время старшей школы… — её голос был еле слышным, взгляд убежал в сторону, а щеки покраснели, — знаешь, я просто хотела попробовать то, что уже пробовали все, — пока она говорила, Хелен словно бы заинтересовано и внимательно слушал, но его рука все равно провела по футболке и потом залезла под неё, чтобы полностью почувствовать кожу, показавшуюся ему в моменте мягче, чем она была на самом деле, — я ожидала, что может во время первого раза мне будет больно, но я практически ничего не почувствовала. Ни боли, ни удовольствия. Хелен наклонился, и его сосредоточенные глаза нарочно столкнулись с её, чтобы разглядеть внутри хрупкость. Знакомое чувство. Именно это молчаливо говорил он сам. Никакой обиды и никакой вины. Никакого чувства радости от того, что он расправился с проблемами. Сойер заворожило, и она снова на несколько секунд прильнула к его губам, чтобы выйти из транса в тот момент, когда Хелен сжал грудь. Больше не говорил ни слова, лишь подмял её под себя сильнее и продолжил целовать и сжимать. Оставлять на её губах, на подбородке, шее и плечах сначала аккуратные, но затем более беспорядочные красные мазки. Его губы рисовали на ней пятна, а пальцы руки перекатывали затвердевший сосок между собой, щипая и вытягивая. Было интересно попробовать уместить всё в ладони, представить, каким бы оно было, если бы находилось в его маленькой коллекции. От футболки быстро избавились. Она упала куда-то на пол, кажется, Сойер не следила за этим. Всё, что действительно интересовало её — лицо Хелена. Медиум глядела в его глаза сквозь растрепавшиеся пряди волос и всё никак не могла избавиться от ощущения, что смотрит на нечто прекрасное. Словно стояла в картинной галерее напротив совершенного полотна, которое прорывается в реальность сквозь холст и наконец сжимает груди. Это вышло с тихим хлопком. Как только взгляд Хелена упал на её маленькую грудь, его ладонь сразу упала сверху и сжала. Это было неловко. Сойер покраснела, однако не до конца поняла, отчего конкретно её щеки залились румянцем. Возможно то, с какой неприкрыто приторной нежностью юноша продолжал целовать её, пока его руки рисовали узоры на оголенной коже, намеренно нажимая на шрамы, приносило свои плоды. — Что ты…? — на секунду Сойер будто вынырнула из толщи океана. Хелен, казалось, перекрыл ей кислород, когда опустился ещё ниже и нащупал клитор сквозь тонкие шорты. В этот момент на её лице расцвёл бутон ужаса, и она было подумала, что что-то не так. Мысли пробежались по мозгу, втоптав логику в грязь. Если эти руки делают ей приятно, значит всё хорошо. Если она чувствует такие эмоции рядом с ним, значит это правильно. Не заметив сопротивления, Хелен тихонько хмыкнул и сам отбросил верхнюю часть одежды в сторону, прежде чем снять с неё шорты, а вместе с ними и трусы, словно он совсем терял терпение. И его творение наконец-то оказалось цельным. Хелен провёл указательным пальцем вниз, рисуя пунктирные линии. Вся она была, словно манекен, идеальна для изучения того, как обычное человеческое тело реагирует на те или иные воздействия. А Сойер неловко краснела, словно школьница. Груди немного скатились в стороны, а покрасневшие соски затвердели и стали похожи на горошины. Палец юноши медленно двигался вниз; его подушечка впервые не казалась чем-то страшным и грубым, скорее наоборот, теперь, когда Сойер была обнажена для него, только для его игривых коротких касаний и дразнящих улыбок, он стал расслабленным. Обвёл вокруг слегка выпуклую тёмную родинку на выпирающих рёбрах, ухмыльнулся. И его улыбка вызвала у Сойер неконтролируемый нервный смех. — Я сделал что-то смешное? — Хелен наклонился к ней ближе, продолжая щупать рёбра немного более, чем нужно было, отчего под кожей Сойер, казалось, начинали шевелиться нервы. Полностью сбитая с толку, Сойер захохотала только сильнее и лишь схватила Хелена за два пальца его свободной руки, сильно их сжав. Её смех чем-то походил на задыхающийся хрип животного. Она вся сжималась от каждого, буквально каждого прикосновения, очевидно не привыкшая к такого рода вниманию. Обворожительна. Втянула в себя дрожащий живот и отвернулась, спрятав нос глубоко в подушку. — Ответишь? — Хелен нарочно вернулся выше, зажимая сосок между пальцев и медленно перекатывая его. Улыбка на его лице расцветала всё шире, будто ему действительно нравилась эта маленькая игра. Нравилось смотреть на сияющие под ним грубые кляксы, оставленные его языком. Это лучший рисунок за всё его время: алые пятна на белоснежном сугробе. — Мне не смешно… — пропищала Сойер, поворачивая к нему голову и делая тяжёлый вдох. — Просто нервничаю. — Поэтому недостаточно мокрая? — пальцем нарочно раздвинул половые губы, проверяя, насколько большое количество смазки успело выделиться. И к его удивлению не так много, как он, возможно, ожидал. Это заставило Сойер глухо застонать, сжав губы. Сразу два пальца внутри вынудили заерзать и изогнуться, хотя оно не приносило страшного дискомфорта. Просто пульсация, смешанная с отчётливым ощущением заполненности. Скривилась. — Расслабься, Хезер, — прошептал он, погладив свободной рукой внутреннюю часть её бедра. И его слова правда достигли её разума. Жажда тактильного контакта, жажда чувствовать человеческую привязанность и жить полноценной, самой обычной жизнью, наполнила тело. Поцелуи и ласки стали настойчивее, его пальцы не шли ни в какое сравнение с тем, как обращались с ней раньше. Ведь если ей не больно, значит не нужно готовить её к этому. Когда стоны превратились в нуждающийся скулёж, а бёдра задрожали так, что Хелену стало даже трудно удерживать их на месте, юноша наконец приостановился. Начал спокойными движениями массировать клитор, смотря на её вспотевшее красное тело так, будто отмечал слабые точки. Здесь она чувствительна. Если мысленно нарисовать прерывистую линию и провести скальпелем вверх, то откроется вид на её чудесный внутренний мир. А он у неё явно был необычайный. Её сердце, подвешенное к стене, могло бы нарисовать самые идеальные картины тем, что вытекло бы из него. Ощущения впервые в жизни стали настолько яркими и отчётливо забрызгали за пределы головы, фантаном выливаясь на пол, что Сойер не сразу услышала шуршание ткани. И стоило приоткрыть глаза, как Хелен положил на них одну свою ладонь, в то время как вторая подхватила бедро и закинула его на плечо. — Ты знаешь, — он наклонился к её уху. Восприятие обострилось, и его дыхание искрами рассыпалось по коже, — возможно я даже люблю тебя, Хезер. Этого было достаточно, чтобы трещины в её душе перестали разрастаться. Дыхание участилось, бёдра сами двинулись навстречу его члену. Сойер счастлива. Она не столько на седьмом небе, сколько ещё много много выше. Ведь она часть чего-то. Она любима, потому что она медиум. Она любима, потому что она такая дурочка. Она любима, потому что она всё ещё Хезер. Девушке стало не хватать того, что ей давали. Она потребовала больше, захотела, чтобы его бёдра сильнее и быстрее врезались в её, но юноша словно нарочно растягивал процесс. Прижимал её к себе, целовал. Его грудь активно вздымалась и падала будто бы в такт каждому толчку. Сойер даже не смотрела какой он. Не интересовалась тем, как выглядит его голое тело. Картинки, пойманные мутным глазом, даже не застревали в памяти. Он был просто красивым. Почти таким же красивым, как и её брат когда-то. Состояние, в котором она находилась, в действительности можно было назвать нирваной. Будто она познала все истины этого мира и теперь могла проповедовать их. Просто наслаждалась и наслаждалась холодными руками, пустым взглядом и внезапно грубыми попытками довести её до оргазма. Просто… Приятно. А когда взамен умиротворенности и наслаждению внутри неё родились непонимание и безразличие, Сойер уже лежала в кровати и смотрела в стену. Вечерело. А Хелен спал рядом. Он, казалось, принёс ей стакан воды в конце и чмокнул в лоб. Как будто так оно и должно быть. Сейчас медиум не была связана, и ее жизни ничего не угрожает. Идеальное время для того, чтобы сказать прощай. Однако вместо того, чтобы воспользоваться ключом от входной двери, Сойер тихонько встала и ушла вниз. — Алло, Мам? — она села на диван перед телевизором и позвонила Маме, пропущенные от которой мозолили нервы, — мне не нужна твоя помощь. Её голос, как лист — гладкий, но режущий. Под глазами синяки, а внутри них — схваченная цепкой памятью пустота. — Передай Папе, что ему тоже не следует обо мне беспокоиться, — повторила она в, наверное, третий раз. В это же время палец щелкнул на пульт, чтобы включить одну из кассет. Дан вновь уставился на неё через экран. Его голос сливался с голосом Мамы и продолжал настойчиво повторять. Убейсяубейсяубейсяубейся. Рука непроизвольно сильно сжала телефон, то ли от раздражения, то ли от страха. Но Сойер затряслась. Голова закружилась, а к горлу поступил ком. Пока Мама читала нравоучения в трубку и разбрасывалась советами, брат рассказывал самую дрянную дрянь. Из его рта словно лился поток дерьма вместо слов. — Мама, спокойной ночи. Наконец удалось процедить ей сквозь зубы и бросить трубку. Но, кто бы сомневался, ночь не будет спокойной. Как и предыдущая, как и предпредыдущая, как и предпредпредыдущая, как и… Вся её жизнь. Солнце заходило, и мёртвые всплывали из-под паркета, как трупы из рек. Разница была лишь в том, что призраки не испускали газов. Их укоризненные взгляды говорили о том, что они знают. Она предатель. Она чужая. Она враг. Она тупая мелкая мразь, — как сказал её брат. На его записях мелькало оно. Когда он записывал вне улицы, похоронная фигура преследовала до дома, оставаясь на приличном расстоянии. Когда он был дома, оно пряталось в тенях комнаты и ждало. Когда он засыпал перед камерой, тонкий человек, вызывая помехи на экране, подходил совсем близко и смотрел прямо ей в душу своей безликой рожей. Сойер плюнула в телевизор. — Ты давно не спишь? — вопрос, заданный очевидно Хеленом, раньше заставил бы её вздрогнуть, но она даже не напряглась. — Нет. — ответила коротко, продолжая просматривать запись за записью, словно анализировала что-то. — Узнала что-то новое? — Хелен подошёл ближе и положил ладонь ей на макушку. Не последовало никакой реакции, зато мёртвые зашумели. Они внезапно всё разом начали пытаться болтать, создавая в вакууме звуки, которых там быть не должно. Кто-то свистел, кто-то гудел, кто-то громыхал. Эта какофония нервировала больше и больше, и Сойер пришлось рявкнуть на них, что Хелен нашёл изумительно привлекательным. — Дан смотрел записи какого-то Алекса, когда искал информацию про… Ты понял, — она махнула рукой и наконец-то оторвалась от телевизора. — это всё. Как прекрасно было видеть её в таком состоянии, когда она грызла ногти, озиралась по сторонам медлительно и потеряно. И вовсе не замечала угроз. В ответ на её слова Хелен только пожал плечами. В его руках была небольшая тарелка с едой, которую он, очевидно, успел взять с кухни. И Сойер было не интересно, для чего она ему посреди ночи. Как и в принципе ничего не интересно. Она вообще не заметила, сколько времени конкретно прошло с того момента, как она спустилась из комнаты. Кусок плёнки словно кто-то отрезал. — Хочешь сходить со мной к Дениз? — наконец спросил юноша, когда заметил, что какая-то часть внимания медиума всё ещё прикована к почившему ублюдку брату. Эти слова тоже не вызвали тот эффект, которого он хотел. Сойер выключила экран и встала, поправляя съехавшую с плеча футболку, тем самым прикрывая мелкие засосы. Кивнула. Но тем не менее не было в ней той рьяности, которая была раньше. Старая Сойер бы, возможно, сорвалась с места и попросила немедленно отвести её к бывшей подруге. Эта же медленно последовала за Хеленом на второй этаж. Дениз всё это время была совсем рядом: вторая дверь на втором этаже, запертая, в которую Хелен периодически наведывался, была оснащена шкафом, за которым, как оказалось, пряталась ещё одна комната. Стоило Хелену открыть дверь в неё, как в нос Сойер ударил до рвоты мерзкий запах мочи и экскрементов. Остатки какой-то еды гнили в углу, пыль оседала на наспех окрашенных бетонных стенах. Бедолага Дениз скрутилась в углу, сидя в кромешной темноте и ужасе. — Хезер? — пленница приподняла голову, когда услышала, как Хелен пропустил Сойер вперёд. Глаза Дениз опухли и покраснели. Контактные линзы, которые она выковыряла из глаз грязными сломанными ногтями, валялись где-то на полу, засохшие и испорченные. Она не видела лица, но чётко различала очертания высокой худощавой фигуры, стоящей в проходе. Даже в том, как медиум стояла, смотря на Дениз уставшими мёртвыми глазами, больше не читалась неловкость и живость. Тень Сойер вытянулась, ложась на самые кончики пальцев Дениз, но всё, что увидела девушка — Хелена, чье присутствие слилось с присутствием медиума. Они были как одно целое, как продолжение друг друга. И Хелен чётко изображал собой ту самую тень, которую теперь отбрасывала Сойер.