Бремя белого человека

Неси это гордое Бремя — От юности вдалеке Забудешь о легкой славе, Дешевом лавровом венке — Теперь твою возмужалость И непокорность судьбе Оценит горький и трезвый Суд равных тебе! Р. Киплинг

      Первые дни на безымянном острове посреди Индийского океана Фредерику Райленду запомнились смутно. Боль, беспамятство, унизительная необходимость принимать помощь пиратов и страшные вести из письма мисс Эмили Гарди слились в череду кошмаров, застилавших действительность. Бородатый великан по имени Педро помогал ему выползать из шалаша, чтобы оправиться, перевязывал, обтирал, менял подстилку из листьев, подавал воду и скудную пищу. Второй пират, немолодой и одноглазый, лежал по другую сторону костра и то бредил, то костерил Педро на испанском, мешая речь с богохульствами и проклятьями. Не сразу сэр Фредерик осознал, что именно этому сквернослову он обязан и жизнью, и заботами Педро, и даже сохранением письма мисс Эмили, которое Педро хотел пустить на растопку.       Он почти удивлялся доброму отношению пиратов. Когда Педро посчастливилось подстрелить дикого козленка совсем рядом с шалашом и притащить еще свежим, одноглазый старик, которого Педро называл капитаном, ругательски ругаясь, велел влить кровь добычи в рот сэру Фредерику. Сопротивляться великанской силе Педро у Райленда, конечно, не получилось бы, да и не хотелось — он потерял много крови, и приказ пиратского капитана звучал и заботливо, и разумно. Хотя самому пирату такое нехитрое лекарство тоже пошло бы на пользу.       Он еще сумел поблагодарить и выслушать цветистое испанское проклятие в ответ, а потом уснул, как после сытного обеда, и проснулся уже менее обессиленным. Даже смог с помощью Педро принять сидячее положение и самостоятельно удерживать ложку, хлебая мясной бульон.       Пиратский капитан в это время метался в горячке — по словам Педро, тропическая лихорадка трепала его еще до захвата «Офейры» пиратской шхуной, носившей имя «Черная стрела», и кабы не эта болезнь капитана Бернардито, нипочем бы корабли не разбило о рифы у острова. Заодно Педро поведал сэру Фредерику, что «Офейру» и мисс Эмили захватил в плен пират Джакомо Грелли по прозвищу Леопард, и он же нанес эти раны своему капитану. Сэр Фредерик подивился дрожи, которая звучала в голосе Педро, — казалось, огромный корсар вот-вот заплачет. Впрочем, что Педро добродушен и прост, сэр Фредерик понимал, еще сам пребывая в полусознании.       За капитаном Бернардито бородатый великан ухаживал с терпением и заботой поистине материнскими, но состояние пирата, сколь мог оценить сэр Фредерик, было тяжелым — с двумя ранами в спине и запущенной лихорадкой шансы невелики. Ко всему прибавлялся голод: времени на охоту у Педро не хватало, а скудный запас продовольствия, оставленный Грелли, быстро истаял.       Впрочем, шансов у них у всех было немного. Придя ненадолго в себя, Бернардито потребовал у Педро отчета и долго ругался, поминая всех угодников, святых и прочих небожителей вместе с сатаной, Джакомо Грелли и французским корветом. Хотя Педро обыскал разбитые останки «Офейры» до последней обугленной досочки и снес все мало-мальски пригодное к их шалашу, имущества у островитян оказалось до смешного немного. Ружье Грелли, нехитрые инструменты, обрывки парусины и несколько одеял, драгоценные котелки, ложки и кружки. И еще более драгоценные бочонок пороха и немного свинца, которые пираты успели вытащить на берег с «Офейры», но не успели использовать. Форма для литья пуль, ножи, одежда с трупов убитых пиратов и немного веревок, которые не успели сгореть. Бесценными находками стали корабельный фонарь и точило.       — Педро, сукин ты сын, — буркнул, с трудом приподнявшись, Бернардито. — В бога душу и груди девы Марии, ты что, даже топора не нашел?..       — Там все песком затянуто, капитан, и крокодилы, чтоб им сгореть, — смущенно потупился великан. — Что нашел, то принес.       — Сын плешивой ослицы и монаха! — рявкнул Бернардито. — Ищи, недоумок!       На взгляд сэра Фредерика, корсарского капитана по отношению к Педро можно было бы назвать как минимум неблагодарным. Труд по его спасению великан предпринимал просто каторжный, кротко сносил беспрерывные проклятия, а порой и зуботычины, которыми награждал его Бернардито за малейший промах, вроде оступиться на неровном полу шалаша, поднимая раненого, чтобы сменить подстилку. Сэр Фредерик даже как-то спросил Педро шепотом, за что он так благодушно все переносит.       — Так больно ему, мистер Фред, — изумленно ответил огромный пират. — Вот и бесится. А так-то у Педро Гомеца нет друга лучше, чем капитан Бернардито!       Поверил Педро сэр Фредерик той же ночью — слушая хриплые, сдавленные стоны, от которых Бернардито воздерживался, пока был в сознании. Еще днем, раскалив стамеску в костре, Педро с помощью Райленда вскрыл и прижег воспаленную рану на спине капитана. Бернардито вытерпел страшную операцию молча, только хрустнул зубами, но к ночи снова впал в беспамятство и горячку. Педро сидел у изголовья и все время смачивал ледяной водой тряпку у него на лбу, а к утру забормотал на латыни католическую молитву, роняя тихие слезы.       Движимый сочувствием и признательностью за спасение, сэр Фредерик, едва сумев самостоятельно доковылять до ближайших кустов, отважился потащиться дальше, в обход шалаша по лесу, в поисках каких-нибудь трав. Бенгальские экспедиции научили его многому, и лекарственные растения индийских джунглей он знал весьма недурно.       Хотя здесь джунгли были скорее африканскими, ему посчастливилось найти кое-что неподалеку, но на возвращение сил почти не осталось. Пришлось ползти через бурелом на локтях и коленях, кусая губы, чтобы не звать на помощь, и смахивая злые бессильные слезы. Педро наткнулся на него в ста шагах и донес. Это было бы унизительно, не будь огромный бородатый пират столь по-детски счастлив, когда сэр Фредерик, чуть отдышавшись, объяснял ему, как готовить отвар для капитана.       Отлеживаясь потом два дня в шалаше, сэр Фредерик начал собой даже немного гордиться — от его лечения раненому быстро легчало. Поэтому, а еще от нечего делать, он принялся изучать случайного товарища и спасителя и пришел к выводу, что в корсарском капитане есть не только неистощимый запас многоязычных ругательств, но и какая-то загадка.       Во-первых, вряд ли Бернардито был действительно стар. Седина и увечье добавляли видимого возраста, между тем сэр Фредерик со своей лежанки мог разглядывать его только справа и обратил внимание, что ему немногим больше сорока. Во-вторых, черты узкого лица с типично испанским орлиным профилем были тонки, руки маленькие, хорошей формы, и в поставе головы проглядывало что-то, что отличает благородных людей так же, как породистых собак и чистокровных коней. С другой стороны, испанцев сэр Фредерик в жизни почти не видел, а у индусов тонкие руки и красивые лица встречались равно у раджей и неприкасаемых.       В бреду капитан много говорил по-испански, но сэр Фредерик знал лишь некоторые обиходные фразы и не мог определить ни наречие, ни степень изысканности родного языка Бернардито. Остальные слова включали лишь запас ругательств и морских команд чуть ли не на всех языках Средиземноморья. Имелась еще длинная толедская шпага, которую Педро заботливо положил рядом с койкой. Впрочем, объяснить шпагу было как раз легко вне зависимости от происхождения пирата.       На второй день Бернардито пришел в себя и смог выпить немного бульону, а на третий, проснувшись, потребовал трубку, которую Педро, видимо, заботливо берег в ожидании. Закурил с наслаждением, предложил сэру Фредерику — но он вежливо отказался, зная, что табаку у них кот наплакал.       — Каррамба! — проворчал Бернардито, изучив кисет и, очевидно, придя к тому же выводу, и вдруг обратился к сэру Фредерику на довольно чистом английском: — Вы хорошо стреляете, мистер Фред?       — Недурно, — опешив, ответил сэр Фредерик.       — К дьяволу тогда охоту Педро, он мне нужен. Завтра на охоту вы, а мы посмотрим, что сталось со шлюпкой с «Офейры».       — А вы встанете? — сэр Фредерик, задетый беспардонным приказанием пирата, не удержался от скептического любопытства. — Мне кажется, вам следует еще несколько дней полежать.       — Мне кажется, вам надо заткнуться, — отрезал капитан Бернардито, бешено сверкнув единственным глазом. — С тем, что есть, мы двух недель не протянем, или я драная каракатица!       — Однако куда торопиться? — возразил сэр Фредерик просто ради того, чтобы возразить. — У нас есть две недели.       — Слушайте... сэр! — рявкнул пират, и Райленд еще успел подивиться, сколько презрения можно вложить в столь короткое слово. — Первый же шторм оставит нас без надежды разжиться барахлом из остатков моей «Черной стрелы», и дальше мы начнем жрать друг друга! Ежели английскому джентльмену эта мысль не по уму, так пусть займется тем, для чего пригоден, чтоб ему провалиться, или мы сожрем его в первую очередь!       От вспышки в адрес «джентльменов» сэр Фредерик немного опешил и подумал, что внешность все же обманчива. Брань он, впрочем, предпочел пропустить мимо ушей, поскольку объяснение от пирата все-таки получил, а ежели тот себя джентльменом не считает, тем важнее сэру Фредерику спокойно сносить выпады от невоспитанного плебея. Среди опыта, коим его обогатили экспедиции в джунгли, было и знание, как легко люди озлобляются в трудных ситуациях и сколь важно для выживания беречь хотя бы подобие мира. Сохраняй спокойствие и делай свое дело, как говорили в колониях. Единственную защиту от пагубы раздражения сэр Фредерик видел в воспитании — воспитании и манерах благородных джентльменов, и что бы ни думали по этому поводу пираты, в их точке зрения он определенно не нуждался.       Наутро, преодолевая мучительную слабость, он взял ружье и в одиночку отправился по острову. Очень скоро он понял, что остров изобилует крупными хищниками — сначала это показалось бредом, но кучка львиного помета на тропинке убедила его в ясности собственного рассудка. Из открытия следовала необходимость беречь заряды к единственному ружью, и сэр Фредерик, благословляя свою страсть к научным изысканиям, принялся мастерить силки наподобие тех, что видел в джунглях Бенгалии. Перед этим он с грустью подумал, что дурной прогноз капитана Бернардито не оправдается — здешние звери сожрут их много раньше, чем они начнут жрать друг друга.       Однако пока они друг друга не жрали и не собирались. Кипучая энергия и заковыристая ругань капитана Бернардито, казалось, могли поднимать мертвецов из могилы, не то что усталых и отчаявшихся, но пока еще вполне живых людей. Услышанное от Педро прозвище «Одноглазый Дьявол» шло Бернардито лучше крещеного имени: он беспардонно распоряжался не только кротким Педро, но и самим сэром Фредериком, обсуждение приказов пресекал либо грубой бранью, либо хмурым молчанием, при каждом удобном случае едко высмеивал британских джентльменов.       Тем не менее беспристрастное размышление показывало, что пощады Бернардито не давал также и себе. Поднимая шлюпку со дна лагуны, он, едва державшийся на ногах, доработался до обморока и весь вечер утирал кровь, бегущую из ноздрей на полуседую черную бороду. Выслушав вести о хищниках, распорядился дежурить ночью и отвел себе «собачью вахту». Нагрузив сэра Фредерика обязанностью обеспечивать их пропитанием, сам возился на берегу и латал шлюпку, пока Педро бродил по берегу и джунглям, собирая все, чем можно законопатить дыры.       На шлюпке пираты трижды ходили аж до гряды рифов — судя по карте, которую Бернардито каждый вечер рисовал для памяти на куске парусины, миль восемьдесят туда и обратно на веслах, да еще Бог ведает сколько между подводными скалами. Если бы не эта карта, сэр Фредерик усомнился бы, что Бернардито вообще знает грамоту, — письма леди Эмили, как выяснилось, пиратский капитан не читал, а на искреннее удивление ответил залпом брани, сводившимся к «делать нечего — читать дамские писульки». Однако к решению загадки, что собой вообще представляет одноглазый корсар, сэра Фредерика это не приблизило ничуть. И это было бы огорчительно, уставай он хотя бы несколько меньше. Пока же оставалось утешать себя мыслью, что отсутствие образования и манер у случайных товарищей с лихвой компенсируется пользой их умений, столь нехарактерных для людей образованных и столь ценных в их теперешнем положении.       Когда сэр Фредерик отыскал заросли дикого проса и в кровь разбил руки, пытаясь растереть крошечные зерна между камней, капитан Бернардито сначала соорудил примитивную дикарскую меленку, а потом сам нажарил первые пресные лепешки на раскаленном железном листе — куске искореженной обшивки «Офейры».       Он же в свои «собачьи вахты» сплел рыболовную сеть из обрывков веревок. Получилось, правда, коряво, пришлось переделывать трижды, а потом эту сеть они ставили с Педро, уходя на шлюпке, и сами снимали, настрого запретив сэру Фредерику соваться в одиночку в лагуну, где полным-полно крокодилов. Однако к тому времени, как Райленд разведал тропки крупных зверей и выкопал кое-где ловчие ямы, в меню пленников острова были птицы, просяные лепешки и свежая и копченая рыба.       По ночам капитан Бернардито не только составлял карту подводных рифов и дежурил в очередь, оберегая шалаш от хищников, но еще резал деревянные миски, штопал порванную одежду и даже сшил сэру Фредерику удобные охотничьи сапожки из выделанной шкуры козленка взамен забытых у костра и прогоревших туфель. Впрочем, обуваясь каждое утро, сэр Фредерик вспоминал также темпераментный и пересыпанный богохульствами монолог, который произнес капитан Бернардито о ротозеях и белоручках, не способных даже за собственной обувью приглядеть.       Он сделал еще одну попытку подружиться с капитаном, разыскав в джунглях заросли бетеля и высокую траву с резными листьями, которую курят индусы. Высушенная смесь не только заменяла табак, от отсутствия которого пираты страдали куда больше сэра Фредерика, не бывшего заядлым курильщиком, но еще и успокаивала и прибавляла сил. Простодушный Педро был счастлив и бурно выражал благодарность, даже взял привычку за вечерней трубочкой просить «мистера Фреда» рассказать что-нибудь интересное, «что в книгах пишут». Выражение единственного глаза Бернардито при этих разговорах было неописуемо, но сэр Фредерик старательно его не замечал, ибо считал своим долгом порадовать славного товарища Педро, да и тосковал по беседам о чем-то кроме рыбной ловли и опиловки бревен.       Впрочем, курить и разговаривать времени у них было немного, а жевать бетель приходилось всем, чтобы находить силы при столь скудном рационе и недостаточном сне. Тем не менее, когда первый шторм действительно уничтожил остатки пиратской шхуны на рифе и завалил обугленный остов «Офейры» песком по самые мачты, островитяне успели поснимать с них все мало-мальски пригодное, даже гвозди обшивки. О, эти проклятые гвозди! Сколько часов сэр Фредерик провел, распрямляя двумя камнями эти искореженные, покалеченные и абсолютно необходимые изделия цивилизации!..       Пираты, в отличие от него, были привычны к ремонту кораблей своими силами, а потому отменно управлялись с топорами, которых в распоряжении островитян оказалось целых два — один обнаружился на «Черной стреле», второй нашел Райленд, блуждая по острову. Но топора ему не доверяли — Бернардито посмотрел хмуро и высказался в том смысле, что пусть сам Сатана лечит сэра Фредерика, когда тот прорубит себе голову или ногу, а с него, Бернардито, хватит отбитых пальцев сэра Фредерика и, кстати, почему эти гвозди, сто залпов в задницу благородному джентльмену, по-прежнему настолько кривые?       Поквитаться в словесных поединках с пиратом сэру Фредерику удавалось нечасто. Один раз — когда Бернардито попробовал грубо разыграть его в ответ на цитату из «Божественной комедии» и ткнул вместо Южного Креста в первое попавшееся скопище звезд на ясном небе, и второй — когда капитан издевательски осведомился, не следует ли благородному джентльмену побриться. Сэр Фредерик с достоинством ответил, что только самоубийцы бреются в джунглях, а опытные люди предпочитают не рисковать заразиться через рану всевозможными тропическими болячками. Хотел добавить, что, если капитан желает, сэр Фредерик готов поискать возле болота акацию, надрать коры и сделать дубильный раствор для обработки порезов, но благоразумно промолчал. Бернардито как раз предпринял вторую попытку сложить из обожженных глиняных кирпичей очаг, выводил трубу и осыпал отменно нехорошими словами на трех языках сквозняк в недостроенной хижине и отсутствие тяги.       Единожды сэру Фредерику довелось увидеть от Бернардито подобие благодарности — когда они пошли охотиться на уток из пращи и в бамбуковых зарослях у озера на Педро набросился крокодил. Пока великан изо всех сил удерживал раскрытой зубастую пасть мерзкой гадины, а капитан ножом пытался пробить скользкую чешуйчатую шкуру под лапой, самодельное копье в руках сэра Фредерика вонзилось рептилии в глаз, и гвоздь, так и не выпрямленный до конца, достал крошечный мозг. Педро чуть не задушил «мистера Фреда» в сердечных объятиях, а капитан Бернардито лишь буркнул что-то, отдаленно похожее на признательность, но потом забрал его перемазанную кровью и болотной тиной рубашку, отстирал и высушил на камнях у залива так, что к потрепанным кружевам вернулась давно утраченная белизна. Сэр Фредерик поблагодарил корсара в изысканных выражениях, но в ответ услышал только массу отборных проклятий модам высшего общества пополам с советами по стирке.       Разумеется, сэр Фредерик мог гордиться умением сохранять лицо, однако от его гордости их отношения не улучшались ни на каплю, и, шагая по джунглям, проверяя и обновляя ловушки, он мысленно перебирал идеи Жан-Жака Руссо и всю пользу, которую принес ему этот дурно воспитанный разбойник. При этом он понимал, что если бы не одинокие охотничьи прогулки, дающие возможность отдохнуть, а также необходимость беречь единственное ружье, он бы наплевал на Жан-Жака Руссо и пришиб несносного пирата прикладом. Если бы Бернардито разговаривал не одними ругательствами!.. Если бы не трогал хотя бы Педро, не то что самого сэра Фредерика!.. Если бы он сам хоть чуть-чуть понимал, чем так насолили корсарскому капитану британские джентльмены, когда нож в спину ему всадил его собственный помощник, итальянский головорез.       Одно хорошо — за работой и раздражением у сэра Фредерика почти не оставалось времени поразмыслить над своей судьбой и судьбой Эмили, а следовательно, и отчаянию он не предавался. Два месяца они трудились, как каторжные, таскали и обтесывали тяжеленные бревна, копали землю и беспрерывно остерегались, но зато теперь в их распоряжении было просторное и теплое жилье, в которое не пробраться никакому хищнику, вся необходимая утварь, пища, кое-какая одежда и удобная обувь. Отдыхая перед очагом на шкуре застреленного Педро льва, сэр Фредерик мог радоваться, что они вполне прилично устроились.       В отгороженном возле хижины загоне даже взмемекивала пойманная в ловчую яму дикая коза со сломанной ногой. Бернардито не позволил ее добить, сам выхаживал лупоглазую, брыкливую и горластую тварь, и вчера она принесла двух козлят. Одного капитан немедленно зарезал, а второго — козочку — заботливо напоил из рожка молозивом, которое ухитрился выдоить из козы, окончательно разуверив сэра Фредерика в своем высоком происхождении.       Остатки молозива капитан залил в плодный пузырь, завязал и закопал в углях очага. Теперь он как раз откопал свое творение и старательно обрезал обгорелую корку. Внутренность неаппетитного комка Бернардито обернул свежей, тщательно выстиранной и выбеленной на камнях и солнце тряпкой и переложил на вырезанное деревянное блюдо.       — Сыр, джентльмены, — сообщил он, усмехаясь в бороду и щуря единственный глаз. — Кто хочет сыру?       Прозвучало слишком ласково для Одноглазого Дьявола, так что со шкуры сэр Фредерик поднимался с тревожным чувством какого-то подвоха. И не напрасно — Бернардито выжал в тряпке сыворотку из комка и торжествующе закончил:       — А кто хочет сыру, может пойти и подоить сегодня козу.       Педро смущенно уткнулся взглядом в стол и забормотал что-то, из чего можно было уловить слова: «вчера первый раз», «кусачая тварь» и «пусть ее доит сам дьявол». Пират посмотрел на товарища с нескрываемым презрением, настолько возмутившим сэра Фредерика, что он высказался на всю хижину ясным голосом:       — К сожалению, капитан, умение доить козу в мое воспитание не входило.       — Какая жалость, — проворчал Бернардито в ответ. — Ну и бесполезные же создания британские джентльмены, якорь им в глотку! Чай с молоком пить умеют, а доить козу...       — Послушайте, капитан! — не выдержал наконец сэр Фредерик, доведенный до белого каления двумя прошедшими месяцами. — Великий гуманист Томас Мор в своей «Утопии» сказал, что надо стараться быть возможно приятным по отношению к тем, кто дан тебе в спутники жизни или по предусмотрительности природы, или по игре случая, или по твоему выбору, только не следует портить их ласковостью или по снисходительности из слуг делать господ. Я разделяю первую половину его мнения, вы, очевидно, вторую. Однако я все-таки пойду и попробую подоить эту чертову козу, не для того, чтобы быть вам покорным слугой, а для того, чтобы иметь чай с молоком, подобающий британскому джентльмену.       Впервые на памяти сэра Фредерика капитан Бернардито натурально утратил дар речи. Справедливо подозревая, что за онемением последует особо изощренная ругань, и не желая длить ссору, он взял долбленое ведро, заменившее вчера капитану Бернардито подойник, и удалился в загородку — учиться добывать молоко.       Однако заглянув козе в пустые желтые глаза с вертикальным зрачком, он почти пожалел о своем гордом выступлении. Ведь мог не заедаться с Бернардито, а попросить научить доить эту чертову скотину!.. Впрочем, сэр Фредерик так и поступил бы, будь у него хотя бы надежда, что корсарский капитан угомонится на мелкой шпильке. Но он уже знал, что надеяться не приходилось.       Коза смотрела на сэра Фредерика без всякого выражения, раздвоенные мягкие губы вяло двигались, втягивая пучок травы, но стоило сделать шаг в загородку, как животное задрало голову и возопило дурным голосом, огласив весь остров. Он отступил — коза умолкла и опустила рогатую голову, нашаривая оброненную траву. Стоило снова пошевелиться — горластая тварь заверещала громче, только теперь ей вторил еще и козленок.       — Смерть Христова! — прозвучал сзади задумчивый голос Бернардито, и коза тотчас же умолкла. — Наконец-то британский джентльмен заговорил откровенно, а не просто посмотрел на нас, как на падаль навозную!       — Я никогда не смотрел на вас так, капитан! — попытался защититься сэр Фредерик. — Если я переносил ваши нападки, не спрашивая, что вы имеете против меня, то из одной благодарности за все, что вы для меня сделали. Признательность и справедливость — первые добродетели не только британского джентльмена, но и любого благородного человека.       — Вы, кажется, обвиняете меня в отсутствии признательности и справедливости? — поинтересовался капитан Бернардито таким тоном, что, чувствуй себя сэр Фредерик хоть немного неправым, его пробрал бы озноб. Но он знал, что хочет сказать пирату, поэтому не замедлил с ответом:       — Отнюдь, капитан Бернардито, я считаю, что благородство ваших поступков делает меня обязанным вам слишком многим, чтобы обращать внимание на ваши оскорбления. Мне жаль, что вы сочли мое поведение проявлением высокомерия. Но умение держать лицо весьма ценится среди британских джентльменов именно потому, что помогает претерпевать самые тяжелые обстоятельства...       — Отойдите, — буркнул вдруг капитан Бернардито, отбирая у него подойник, и присел возле хранившей молчание козы. — Напугаете нашу рогатую сеньориту, пусть ее потом черти доят, она же дикая!.. Так что ж, выходит, вы тут надуваетесь, как пеликан на косяке сардины, чтобы претерпеть наши обстоятельства? И это добродетель британских джентльменов, заповеданная... как вы там сказали, Томасом Мором?       — Нет, Томас Мор ничего подобного не говорил, — пробормотал несколько сконфуженный сэр Фредерик. — Это просто основа основ воспитания джентльмена...       Коза безмятежно жевала, изредка косясь на людей пустыми желтыми глазами. Со стороны дело казалось пустяковым — капитан едва перебирал пальцами под брюхом рогатой скотины, а в подойник ударили струйки молока, и под руку Бернардито полез носом проголодавшийся козленок.       — Погоди, корициму, — сказал Бернардито почти ласково, отодвигая локтем маленького звереныша. — Каррамба, мистер Фред! Слыхал я, конечно, про подобные добродетели у британских джентльменов, вот только не думал, как будет их на собственной шкуре испытывать. У нас-то другое в почете, к примеру умение обеспечить себя всем необходимым! Пачкать руки для идальго зазорным не считается.       Сэр Фредерик едва не хлопнул себя по лбу от раскаяния и досады.       — Так вы все-таки дворянин? Но почему вы не сказали мне сразу?       — Ад и дьявол, так вы не спрашивали! Кроме того, в наших обстоятельствах это едва ли имеет значение, — Бернардито поднялся, потрепал козу по рогатой голове и перелил молоко в какую-то миску. — Прошу, мистер Фред! Ваша очередь.       Сэр Фредерик решительно присел возле козы, протянул руку и немедленно получил по запястью раздвоенным острейшим копытом. Бернардито отметил это событие ругательством, смысла которого сэр Фредерик, впрочем, не уловил, поскольку капитан в этот раз выражался по-новогречески. Зато скотина, как по команде, стала смирно и прекратила брыкаться. Если бы сэр Фредерик Райленд был козой, а не джентльменом, он бы тоже слушался Одноглазого Дьявола... Впрочем, будь он козой, ему бы доставалось меньше язвительных шуточек — с животными Бернардито обходился куда терпеливее, чем с людьми. Вот и сейчас он уселся на землю в загоне, взял на колени козленка, выудил откуда-то кусок шкуры и свернул в рожок.       — Пей, корициму, пей... Каррамба, мистер Фред, у британских джентльменов рукоблудие, я понимаю, не в почете?!       — Капитан, — твердо сказал сэр Фредерик, — я очень прошу вас выбирать выражения.       — Сорок якорей в задницу! Что, вам обидно?       — Нет. Как послушаю, пардон, одолевает морская болезнь.       Бернардито хмыкнул, но промолчал, и сэр Фредерик снова попробовал заняться делом. Тугие соски вымени то и дело выскальзывали из пальцев, коза косилась через плечо, угрожающе склоняла рогатую голову и приподнимала задние ноги, но в подойник наконец-то капнули первые белые теплые капли, и сэр Фредерик внутренне возликовал.       — Сеньор капитан, — как мог небрежнее сказал он, внимательно наблюдая, чтобы коза не лягнула ведро. — Могу я попросить вас еще кое о чем?       — О чем?       — Не могли бы вы все же назвать мне ваше полное имя?       Пират со старомодным изяществом поклонился прямо через козленка, с шумом высасывавшего рожок у него на коленях.       — Дон Хуан Мария Карлос Фердинанд Бернардито Луис эль Горра. Каррамба, если бы я догадывался, что британские джентльмены почитают за добродетель снисходительность к малым сим, я бы давным-давно представился и не испытывал ваше терпение!       Отпустив козье вымя, сэр Фредерик умоляюще вытянул руку.       — Простите меня, сеньор Бернардито, я почти всю свою жизнь провел в Индии. Мог ли я догадаться, что испанский идальго умеет доить козу? И что это умение считается добродетелью среди испанских идальго? Если бы я мог догадаться...       — Потребовали бы удовлетворения, а не ходили с видом мучимого зубной болью верблюда? — насмешливо фыркнул Бернардито.       — Я не вызвал бы вас и не принял бы вашего вызова. Я обязан вам жизнью, капитан.       — Я вам тоже, мистер Фред, — усмехнулся пират, вытягивая изо рта у козленка кончик обсосанной шкуры. Впрочем, в тоне его пополам с насмешкой звучали нотки признательности, когда он продолжил: — И, вероятно, наша единственная надежда на спасение с этого проклятого острова заключается в вас, потому что нас с Педро в Европе искать никто не захочет, а кто захотел бы — здесь не сумеют найти. Что написала вам ваша милая?       — Так вы действительно не читали письма, капитан?       — Дьявол! А что, добродетель британских джентльменов позволяет читать чужие личные письма?       — Я дам вам его прочесть, капитан Бернардито. На мой взгляд, утешительного в нем очень мало. Но почему вы говорите, что это наша единственная надежда на спасение? Сюда ведь может зайти какой-нибудь корабль или...       — Вы видели полосу рифов, мистер Фред? — с горечью перебил его Бернардито. — Или полагаете случайностью, что этот остров необитаем? Корабли сюда не заходят. Шлюпка расползлась по швам, восстановить ее невозможно. Припасов наших хватит... Ну, может, на пару лет, если хорошо будем работать. Но пару лет жизни здесь! Выбраться отсюда мы не сможем, а Джакомо Грелли, чтоб его перевернуло и шлепнуло, спасать нас точно не поторопится!       У сэра Фредерика на мгновение сжалось сердце. Эмили, Европа, Калькутта... Неужели они навеки утрачены из-за глупой случайности?.. Лучше бы Эмили позволила Грелли добить его, чем теперь знать все это! Но тут взгляд его упал на пиратского капитана, испанского дворянина по рождению, полуседого, с изуродованной черной повязкой лицом, с двумя шрамами на спине на память от ближайшего помощника. Бернардито сидел на земле в загоне, скрестив ноги в самодельных козловых опорках, и поил из рожка собственноручно выдоенным молоком маленькую козочку, топочущую копытцами ему по рукам и коленям. «Больно ему, вот и бесится», — вспомнил вдруг сэр Фредерик слова добродушного Педро. Кто знает, как занесло этого идальго в пираты, и кого он теперь потерял?..       — Однако у нас есть еще пара лет, капитан, — мягко заметил сэр Фредерик. — По крайней мере, я со своей стороны глубоко признателен Господу, пославшему мне таких товарищей, как Педро и вы.       Единственный глаз Бернардито воззрился на него с некоторым удивлением. Но гораздо больше удивился сэр Фредерик, когда корсар склонил голову и вдруг заговорил, очень медленно, не то вспоминая что-то, не то подбирая английские слова:       — Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали золотым, — и не потому, чтобы золото в ту пору доставалось даром, а потому, что люди тогда не знали слов «твоё» и «моё». В те благословенные времена всё было общее. Чтобы добыть себе дневное пропитание, человеку стоило вытянуть руку, и ветви тянулись к нему и плодами щедро его одаряли. Быстрые реки и светлые родники утоляли его жажду прозрачными водами. Мудрые и трудолюбивые пчёлы основывали свои государства в расселинах скал и в дуплах дерев и безвозмездно потчевали любого просителя плодами своих сладких трудов... — он замялся. — Что-то дальше было еще про дубы, снимавшие с себя кору не из корысти, но чтоб меня осьминог задушил, если я смогу это вспомнить.       — Не трудитесь, капитан, — сказал изрядно изумленный сэр Фредерик. — Я могу закончить за вас. «В те времена всюду царили дружба, мир и согласие». Я ведь прав — это Сервантес?       — Клянусь святым Христофором, я думал, что уже все забыл! — грустная усмешка мелькнула на лице корсара. — Давненько я не держал в руках книги!.. — он спихнул с коленей козленка, который насытился и норовил залезть поспать под полу куртки, и поднялся на ноги. — Впрочем, вы меня поняли. Золотой век давно кончился, мистер Фред, так что придется вам выучиться доить козу.       Повернувшись обратно к рогатой скотине, сэр Фредерик в свою очередь скептически хмыкнул:       — Напротив, капитан, мне кажется, что вы ошиблись. На этом острове золотой век только сейчас начинается!       И впервые в жизни услышал, что Одноглазый Дьявол умеет смеяться. На плечо легла тяжелая рука и стиснула так, что чуть ключица не хрустнула.       — Заканчивайте доить, мистер Фред, и приходите пить свой чай с молоком. Пастушеским сыром его не испортишь, чтоб мне провалиться!       Потом скрипнула ограда загона, хлопнула дверь в хижину, и сэр Фредерик остался один.       Вечерело, утоптанная земля неприятно холодила колени. Из хижины тянуло дымом, запахом просяных лепешек и жареного мяса. Пальцы болели от непривычных усилий, но о стенки выдолбленного деревянного ведра шуршали теплые струйки из тугого козьего вымени. Скорчившись в три погибели, сэр Фредерик Райленд, виконт Ченсфильд, доил дикую горластую козу, пойманную в ловчую яму на необитаемом острове, и чувствовал себя без малого абсолютно счастливым.