Любовь такая разная!

— Я удивлён, — Дхана Нанд с изумлением дослушал речь Ракшаса, подперев подбородок рукой. — Прежде ты был решительно против, чтобы я подпускал Чанакью к этому дворцу на расстояние полёта стрелы, а теперь вы с Даймой приводите его сюда и просите позволения на встречу со мной? Как это понимать? — Так целый год прошёл. Он изменился, о Величайший! Вы не узнаете Вишнугупту. Выражаясь образно, змее удалили ядовитые зубы, тигра лишили когтей и клыков, слону оторвали хобот и бивни, быка лишили яи… рогов. Короче, позвольте я впущу его, и вы сами убедитесь, насколько я прав. — Хорошо, — Дхана Нанд с недоумением покосился на своего первого министра, — впускай. Хочу взглянуть на это чудо, столь красочно описанное тобой! Ракшас вышел из тронного зала и крикнул кому-то, находившемуся за дверями: — Входи. Царь тебя примет и выслушает! — Благодарю, — послышался дребезжащий голос, полный покорности и наполненный неприятной слащавой преданностью. — Картикея, ты так добр… Чанакья вошёл в зал с подобострастной улыбкой на губах, не переставая кланяться. В руках он нёс огромную стопу пергаментов, связанных толстой верёвкой. Не дойдя до трона нескольких шагов, брамин неожиданно бухнулся на пол, распластавшись по нему, словно амёба, затем, поелозив животом, неуклюже встал на колени и устремил на Дхана Нанда светлый восторженный взгляд. — О Величайший! Явился я ныне, чтобы преподнести вам в дар своё лучшее произведение, которое благодаря помощи моей возлюбленной супруги Даймы я сумел закончить за год, хотя предполагал, что буду писать его до последнего вздоха. Однако супруга, полученная от вас мною, благодаря вашей доброте, долготерпению и милосердию, вдохновляла меня каждую минуту моей жизни, и вот мой труд готов. Я счастлив сложить его к вашим ногам, о мой повелитель! Дхана Нанд потрясённо молчал. Наследный принц Чандрагупта, сидевший по правую руку от царя, хранил молчание тоже. Однако лицо молодого царевича выглядело куда живописнее, чем царское: у юноши округлились глаза и приоткрылся от изумления рот. — О господин вселенной, примете ли вы этот дар, который поможет вам стать сильнее всех прочих царей и управлять государством так, как никто, кроме вас не сумеет? — с трепетом вопрошал Чанакья, преданным взглядом лаская фигуру Дхана Нанда. Казалось, махни царь рукой, и брамин с радостью облобызает его стопы, омоет их водой и вытрет собственными волосами. — Приму, — насмехаться над Каутильей, явно лишившимся рассудка, Дхана Нанду не хотелось, хотя поначалу он собирался сделать именно это. — Давай, принеси мне сюда свой труд и ступай прочь. Шива тебе в помощь. Лицо Вишнугупты болезненно дёрнулось, словно его укололи раскалённой иглой. — Да простит меня самрадж, но я поклоняюсь Вишну. — Тогда Нарасимха тебе в помощь, — не моргнув глазом, поправил себя Дхана Нанд. — Давай свой великий труд и проваливай обратно откуда пришёл. — Благодарю, о Величайший! — брамин мелко засеменил к трону и, беспрерывно кланяясь на ходу, возложил стопу пергаментов на верхнюю ступеньку возле самых ног царя. — А по-человечески подать? — сумрачно спросил Дхана Нанд. — Или мне наклоняться придётся? — Что вы, Величайший! — Каутилья суетливо поднял пергаменты и подал в руки царю. — Всё будет, как прикажете! — Дай-ка глянуть, — Дхана Нанд начал задумчиво листать книгу, попавшую к нему в руки. Читая некоторые страницы, царь загадочно хмыкал и качал головой. Наконец, захлопнул «великий труд». — Нда, может, ты и изменился, Каутилья, но вся твоя истинная суть осталась в этой книге. А систему шпионажа, как вижу, у моего брата Бхутапалы украл? С тебя станется… Другого и ожидать не стоило. Впрочем, за советы благодарю. Многое из этого мне бы даже в голову не пришло, а тебя, видимо, точно Вишну благословил. И чем тебя Дайма в последний год кормила? Надо будет спросить. Шива от твоей книги превратился бы в Махакала, а тебя бы обратил в пепел. Что ж… Оставлю эту писанину на память себе и наследнику, — Дхана Нанд кивнул на Чандрагупту. — Дхана, можно почитать? — заинтересовался юноша, и от его слов Чанакья дёрнулся вторично. — Нет, Сокровище, — мягко промолвил царь, — тебе следовать тому, что тут написано, я решительно не советую. И даже читать не стоит. Прочтёшь, когда двадцать пять стукнет, не раньше, а то, боюсь, преждевременно отравишь свой разум такой гадостью. То есть, мудростью. — Но вы довольны мною, Величайший? — льстиво вопрошал Чанакья, продолжая стоять перед троном согнувшись новорождённым полумесяцем. Дхана Нанд задумался. — Думаю, я доволен не тобой, а моей верной Даймой, которая смогла добиться невозможного. Ступай с глаз моих. Что-то тошно мне вдруг стало. Чанакья вмиг исчез из тронного зала. — Ну как вам это понравилось, самрадж? — Ракшас ухмыльнулся. — Преображение налицо? — Каутилья спятил? — задал вопрос Дхана Нанд. — Никогда его прежде таким не видел. — Нет, он не спятил. Дэви Дайма весь этот год работала над ним, не покладая плётки. Она дала мне слово, что ровно через год Вишнугупта будет как шёлковый. Как вам известно, дэви Дайма клятв на ветер не бросает. Кстати, порки этому брамину сегодня не миновать, — ехидно сообщил Ракшас. — За что?! — удивился Дхана Нанд. — Он же действительно был как шёлковый! Впервые. — Он не поцеловал ваши стопы, хотя поклялся, что сделает это, не попросил прощения за свою дерзость и за предательство, совершённое по отношению к вам год тому назад, не извинился за вред, причинённый здоровью нынешнего наследного принца, посмел вам перечить, когда вы заговорили про благословения Шивы, не подал пергамент удобным для вас образом с первой попытки. Полсотни плетей ему всыплют обязательно! Ради вашего удовольствия дэви Дайма может разрешить посмотреть, как она накажет прямо сейчас своего супруга в темнице вашего же дворца, — радостно закончил свою речь Ракшас. — Я пойду непременно! Давайте сходим вместе, самрадж. А наследный принц, — Ракшас злобно зыркнул на юношу, — пока может насладиться лотосами в купальне. Или навестить свою будущую супругу в доме её отца! — Нет, мне не интересно глядеть на такое, — брезгливо поморщился Дхана Нанд. — Там снаружи остались ещё просители или обезумевший Каутилья был последним? — Последним. Я его нарочно не впускал, чтоб подольше помучился снаружи, — тон первого министра был злорадным. — Тогда, пожалуй, мы с наследным принцем отправимся отдыхать, а вы, если желаете, можете взглянуть на наказание Чанакьи. — Спасибо, мой государь! — Ракшас благодарно сложил ладони возле сердца. — Вы не представляете, сколько удовольствия мне доставит наблюдение за тем, как ваша няня выпорет плетью этого недостойного! «Жаль, заодно нельзя выпороть и Чандрагупту», — подумал Ракшас, но благоразумно не высказал эту мысль вслух. Первому министру отлично было известно: царь не одобрил бы такую идею. Хуже того, за подобное желание сам Ракшас мог получить с десяток плетей, а ему этого очень не хотелось! *** Придя к темнице, куда по приказу Даймы двое воинов затащили слабо сопротивляющегося Чанакью, умоляющего о пощаде, Ракшас с удовлетворением заметил, что у проклятого брамина уже подбит один глаз, распухла верхняя губа и рассечена щека. «Рукоятью кнута приложила, не иначе, — понял первый министр. — Видимо, за то, что дерзнул узнать причину наказания». Пленника грубо швырнули на солому, но не успел он, охнув, прилечь на бок, как решётка темницы распахнулась, и он узрел перед собой свою грозную супругу. — Ну что? — спросила Дайма устрашающе ласковым тоном. — Опять всё сделал не так, как я приказала, ничтожество? — Прости, прекрасная госпожа! — взвыл Чанакья, сжимаясь в комок и пытаясь закрыть лицо и шею от возможных ударов. — Память подвела. В следующий раз я буду точно следовать твоим указаниям! — Следующего раза… не будет! — замахнувшись, Дайма ударила супруга плетью поперёк тела четырежды. Затем, удовлетворённо оглядев кровавые кресты на груди и боку мужа, скомандовала: — К решётке! Держись за прутья и считай удары. Их будет пятьдесят. — А разве те удары, которые я уже получил, не считаются, о богиня сердца? — взвыл Чанакья. — Нет. Я просто руку разогревала, чтобы наказать тебя не кое-как, а достойно. Ещё раз напомню, ибо ты стар и слаб разумом стал: за каждую ошибку будешь получать дополнительный удар. Помнишь, как надо себя правильно вести? — Помню, — еле слышно прошелестел Чанакья, подползая к решётке и цепляясь за неё из последних сил. — Стоять прямо, — он выпрямился, насколько смог, — считать удары и после каждого благодарить мою возлюбленную госпожу и просить ещё. — Молодец, — расплылась в улыбке Дайма. И, размахнувшись, ударила Чанакью по спине. — Начинай. — Раз… О моя прекрасная госпожа, благодарю тебя! Могу я получить ещё? Ракшас жестом попросил охранников принести себе сиденье и удобно устроился напротив решётки, приготовившись наслаждаться… *** Чанакья, к великой печали Ракшаса, не ошибся ни разу. После пятидесятого удара Дайма приказала выплеснуть на потерявшего сознание мужа ведро ледяной воды, а когда брамин, захлёбываясь и кашляя, выбрался из кроваво-водяной лужи, она подвинула к его лицу свою ногу, обутую в изукрашенную драгоценными камнями сандалию. — Целуй. Это наказание за то, что не облобызал ноги царя, как я приказывала. Будешь целовать мои. Всхлипывая и дрожа от холода, Чанакья истово расцеловал обе ноги своей мучительницы, а затем — Ракшас не поверил глазам! — поцелуи превратились в страстные вылизывания, сопровождаемые утробным рычанием. Рука Чанакьи сладострастно заползла снизу под сари супруги, пробравшись меж её ног. Дайма, забывшись, застонала от наслаждения, прикрыв глаза. Но внезапно осознав, что они не одни, грубо пнула мужа, и больно дёрнув того за косу с развязанным узлом, отпихнула от себя подальше. — Держи свои грязные желания при себе, животное! Ты сегодня не был достаточно ласков с моим названным сыном, поэтому, кроме наказания, не заслужил ничего. Поваляешься здесь до утра. Миску с водой, так и быть, прикажу подать. Собачью, — уточнила Дайма ласково. — Охранники глаз с тебя не спустят. Попытаешься бежать — тебе отсекут голову. Понял? Чанакья обречённо кивнул, садясь прямо на пол узницы. Ракшас с ужасом смотрел на торчащий, словно ветвь крепкого дерева, лингам своего бывшего врага, заметный даже под слоями одежды. В это было невозможно поверить: истязания Даймы заставили Чанакью испытать плотское желание, настолько сильное, что разум брамина мутился, и он не мог сдерживать себя. — Куда я побегу, прекрасная? — Каутилья ухватил Дайму за край сари, не позволяя ей уйти. — Только ты способна заставить меня узреть Вишну, возлежащего на змее Шеше, и я сам представляюсь себе божеством, а ты для меня — сама Лакшми! Я возношусь на вершину Кайласа и становлюсь Триадой! Никогда я не испытывал такого — ни от сомы, ни от бханга, ни от аскез, ни от неутолённой страсти к юношам! Не бросай меня! Без тебя я ничто. Можешь хоть до полусмерти пороть, только дари потом любовь. Ради тебя я готов отдаться хоть здешнему Ракшасу, хоть настоящему ракшасу или распоследнему млеччхи, если после этого ты подаришь мне ласки! Картикея, услышав безумные речи Каутильи, поперхнулся и, забыв, что уже сидит, попытался сесть во второй раз, что привело к громкому и болезненному падению на пол. Встав на ноги, первый министр отряхнулся. Дайма ничего не отвечала Чанакье, но и не уходила от решётки, стоя к мужу вполоборота, но в глазах её Ракшас заметил блеск пробуждённой тёмной страсти. — Будешь вылизывать меня от кончиков пальцев на ногах до лона. Будешь терпеть и смирять своё желание, пронзая меня, пока я не разрешу тебе кончить! А потом, когда это случится, ты окажешься снизу, и я испробую на тебе сандаловую рукоять моей любимой плети, как это было в прошлый раз! — Согласен!!! — казалось, к Чанакье вернулись все утраченные силы, будто его не пороли, и он не терял ни капли крови. — Я согласен даже на ножны меча или древко лука! Ужаснувшись услышанному, Ракшас вскочил с места, будто ужаленный скорпионом, и поспешил ретироваться. Однако даже под страхом смерти он бы теперь не выдал никому, включая самого царя, тайны личной жизни Вишнугупты, ибо секреты эти оказались настолько ужасающими, что и не выговорить словами. Зато теперь первый министр отлично понял, каким способом Дайме удалось смирить Чанакью. «Да она просто демоница!» — думал Ракшас, содрогаясь при одной мысли о том, каково было бы ему самому, если бы по воле царя он получил супругу, похожую на Дайму, и та хоть раз сотворила с ним подобное. «Какое счастье, что мой повелитель укротил Чандрагупту. Уж между ними если и используется рукоять кнута, то, я уверен, испытывает её действие на себе точно не самрадж, а этот… бывший заговорщик», — Ракшас ревниво скрипнул зубами и продолжил свой путь. И неведомо было первому министру, что в царских покоях как раз началась весьма занятная игра, и в этой игре его любимый царь не в первый раз позволил сковать себя цепями, отдавшись во власть того самого юноши, которому целый год втайне завидовал советник Картикея.