Чудо

      — Тема сегодняшнего сочинения — ваша будущая профессия, — зашуршали листки, и миссис Монро тяжело уселась за стол, тут же стягивая с носа круглые очки и оставляя их болтаться на цепочке.       Через минуту она уже занялась проверкой тетрадей другого класса. Изредка она касалась кончиком ручки нахмуренного лба — признак задумчивости. Если смотреть на нее в такие моменты слишком долго, она обязательно чувствовала, поднимала светло-зеленые глаза и улыбалась.       «В будущем я планирую стать стоматологом», — аккуратно вывел Калигосто на листке тетради в линейку.       Сочинения всегда давались ему легко. В свои десять он прекрасно знал грамматику и стилистику, в отличие от своих одноклассников.       Калигосто написал, что планирует закончить медицинский университет, затем набраться опыта и открыть собственную частную клинику. Он вдохновенно расписал, как его интересует медицина и не забыл упомянуть, что стоматология приносит довольно много денег. Это любил повторять отец. Калигосто сам тоже успел проверить. Деньги — немаловажная часть профессии. Он не написал, что хотел бы помогать людям. Не то чтобы он не любил их, просто не испытывал ровным счетом ничего. Разумеется, помогать — это часть работы любого врача, и он примет ее беспрекословно. Но точно не станет, захлебываясь альтруизмом, писать в школьном сочинении, как хотел бы избавлять детей от зубной боли.       В самом конце он вывел, что хотел бы поблагодарить за помощь в выборе профессии своих родителей. «Почему бы тебе не стать стоматологом?» — сказала как-то мама, усаживая его на колени.       «Прекрасная идея», — воскликнул отец, тут же выскакивая из коридора. — «Я хотел быть стоматологом, но не смог доучиться. Но ты наверняка сможешь».       «Будешь нас с папой лечить», — мама рассмеялась, и Калигосто засмеялся за ней вслед.       Тогда он понял, какая профессия заставит родителей гордиться им еще больше. Об этом он, разумеется, не написал.       — Я уж прочла твое сочинение, хотя собиралась проверять их только завтра, — сказала ему миссис Монро после уроков. — Мне нравится, как ты пишешь. Но ты ведь больше любишь биологию, верно? Пришли результаты олимпиады, — она улыбнулась, — не говорю при всем классе, как ты и просил. У тебя первое место, поздравляю.       Она мягко сияла счастьем, будто сзади ее подсвечивали софиты. Так же он видел радость мамы, когда она узнавала, что он победил в очередном конкурсе или что ему удалось решить на уроке кучу задач повышенной сложности. Так странно, что миссис Монро радовалась за него, будто мама! Калигосто принял новенькую грамоту. Матовая цветная бумага приятно блестела. Олимпиада проводилась среди учеников старших классов. Калигосто попал на нее лишь благодаря стараниям миссис Монро и родителей.       — Задачки были легкие, — он пожевал губу и быстро глянул на миссис Моро, — а можно… я бы хотел…       — Да, дорогой?       — Поучаствовать в какой-нибудь университетской легкого уровня, — выдал он скороговоркой, ощущая, как отливает от щек кровь. — Я думаю, что смог бы попасть бы в первую десятку.       — Это… будет непросто, — со вздохом призналась миссис Монро, — но я постараюсь. Знаешь, — она осторожно глянула на него. Умиротворенное свечение вокруг нее дернулось, — ты легче смог бы учувствовать в подобном, если бы учился в школе для одаренных детей.       Калигосто замотал головой. Тема поднималась не в первый раз. Он не хотел в школу для одаренных, не хотел, чтобы на него показывали пальцем, называли гением, необычным, слишком умным, слишком… не таким. В своей школе он научился вести себя так, чтобы на него не обращали внимания. Частенько учителя давали ему более сложные контрольные, он сам изучал университетские учебники и планировал закончить в будущем старшие классы экстерном, но больше он не хотел ничего.       Лишь быть просто стоматологом.       — Мне нравится здесь, — повторил он собственные мысли.       Миссис Монро смотрела на него так, словно он свалился с неба на его глазах. Спустя пару секунд она нахмурилась, и ее аура подернулась темным.       — А родители как относятся к твоим успехам? — она говорила так осторожно, что стала похожа на старую располневшую кошку, решившую вспомнить молодость и подстеречь птичку.       Калигосто понял — она думает, мама с папой запрещают ему. Он вжал ногти в ладонь с такой силой, что стало больно.       — Они всегда хвалили меня, — проговорил он громче, чем обычно.       Родители никогда не требовали оставаться в этой школе или менять ее. Они покупали ему книги и подписки на научные журналы. А в те редкие моменты, когда он не хотел делать ничего, даже учиться, они не ругали его. Они не ругали его вообще никогда. Лишь пару раз, когда он разочаровывал их, мама садилась на диван, пристально смотрела и говорила:       «Мы очень расстроены, пожалуйста, исправься и все будет, как прежде».       И тогда ему становилось непреодолимо стыдно.       — Ладно, — взгляд миссис Монро смягчился, — тогда просто поздравь их от меня.       Оранжевое небо напоминало цитрусовую мякоть. Воздух сгущался и темнел. Калигосто не боялся ходить домой даже поздними вечерами. Путь занимал всего пять минут, а хулиганы приставали к нему последний раз с год назад. Правда, темноты Калигосто перестал бояться не так давно. В их городке фонари вечно ломались, и их не торопились чинить. Едва на землю сходил вечер, как тут же тени сворачивались по углам невиданными животными. Тогда-то Калигосто впервые почувствовал его. Зверя, что глядел в самые мысли и заставлял думать о старательно скрытом. Тайна давила на плечи, делаясь невыносимей, чем подтягивания на уроках физкультуры. Зверь постепенно стал преследовать его даже днем — прятался в кустах, заглядывал в окна. Каждый ощущал его присутствие — мама с папой, миссис Монро, одноклассники. Калигосто чувствовал их непонимание и тщательно задавливаемый страх. Ему казалось, что мурашки, бегущие по их спинам, щекочут его кожу. Калигосто хранил тайну, которая могла напугать, но не переставал надеяться, что однажды, через много лет, найдется кто-то, кто найдет ее чудесной. Он точно знал, что вырастет и расскажет о ней маме с папой, а они обязательно поймут. Он ведь не боялся зверя. Когда тот оставался с ним наедине, его шерсть оказывалась шелковистой и мягкой на ощупь. Она блестела солнечными искрами от каждого прикосновения. В его больших глазах горело оранжевое небо.       — Только посмотри, что наш сынок принес из школы! — воскликнула мама, хлопая в ладоши. — Завтра устроим праздник! Что бы ты хотел?       — Твой медовый торт, — неуклюже улыбнувшись, признался Калигосто.       — Замечательно! Тогда завтра приду пораньше с работы и сразу начну готовить, — мама стала, пританцовывая, убираться на кухне.       Ее аура пылала, будто костер, который никогда не кинется на других и не причинит боли.       Калигосто поднялся в свою комнату. Включил свет. Посмотрел на пол. Ночью со шкафа снова упал плюшевый медведь. Калигосто аккуратно поднял его и посадил чуть пониже. Ладно, если ему так не хочется сидеть на шкафу — пусть не сидит. Все равно никто, кроме него и родителей не заходит в эту комнату, и не видит, что он до сих пор хранит свои детские игрушки. Когда медведь умудрился упасть? Неужели во время того самого сна? Сегодня Калигосто опять его видел. Первое воспоминание из детства. Улыбки на лицах мамы и папы. Темная комната, погремушки над головой. Плюшевый медведь, выкинутый мамой из кроватки. Он ей никогда не нравился. Старый, весь в заплатках, глаза разные. Мама ненавидела все сломанное и починенное. Любила новое, целое, чистое. Калигосто же в тот миг хотел мишку. Он хотел, чтобы погремушка бренчала, а диск с музыкой светился. Игрушки поднялись в воздух и закружились. Калигосто от радости засучил ручками — так легко получать желаемое, не нужно даже касаться! Настоящее волшебство.       Потом он все забыл. Когда первый раз вспомнил, спросил у мамы, куда делась его детская игрушка, которая умела летать сама. Мама выглядела по-настоящему напуганной и недовольной. Первый и единственный раз в жизни. Больше Калигосто ничего не спрашивал.       На следующий день в школе что-то неуловимо изменилось. Калигосто ходил как обычно ниже травы, тише воды, но ему все равно казалось, будто некто следит за ним. И этот некто — вовсе не один из учеников школы. Даже когда он оставался один в пустом коридоре или в туалете, он ощущал присутствие. Ощущение было как дома, когда он знал, что в помещении, за стеной есть мама или папа, и пусть не слышал их, но чувствовал. Но в школе ни за углом, ни за стеной никто не стоял.       — Зайди сегодня ко мне после уроков, — попросила его миссис Монро.       Она старалась не хмурить брови, но у нее не выходило. Морщинки стали казаться глубже, а взгляд будто обратился внутрь мыслей. Калигосто отчего-то сразу понял — это связано со странностями сегодняшнего дня. Он не ошибся. В кабинете Миссис Монро его ждал человек, которого он будто встречал уже несколько раз и одновременно не видел никогда. Он, одетый в потрепанный плащ, возвышался над всеми здесь — учителями, учениками, самим Калигосто и даже целым городом.       Ауры у него не было.       — Меня зовут Джеремайя Мидсток, — он протянул Калигосто руку, и улыбнулся.       Его улыбка казалась мертвой. Калигосто не привык к таким людям — запирающим себя внутри себя самих. Он всегда видел насквозь и ощущал так, как чувствуют другие. Сейчас ему пришлось постараться, чтобы протянуть в ответ дрожащую ладонь. Перед этим он вытер ее о штаны. Джеремайя Мидсток изящным жестом вынул из кармана листовку. Калигосто взял ее и сразу опустил, даже не посмотрев.       — Ты, наверное, всегда знал, что особенный, верно?       Нет.       Калигосто сглотнул. Желудок свело так, словно его пнули в живот.       — Замечал вокруг себя кое-то необычное, а окружающие никогда не понимали тебя…       Лоснящийся зверь с горящими глазами заполнил углы комнаты, и у Калигосто покатились капли пота по лбу. Он пытался успокоить зверя, но тот рычал и свивался кольцами.       — Я представляю агентство людей, называемых психонавтами. Ты узнаешь, что мы делаем, если заглянешь в брошюру, — Мидсток улыбнулся еще раз. — Я рад, что нашел тебя сегодня. Твой мозг невероятно силен. Уверен, пройдя необходимую подготовку, ты станешь весьма талантливым психонавтом…       — Вы хотите меня куда-то забрать? — пересохшее горло позволяло лишь выдавливать слова, будто пасту из полупустого тюбика.       Мидсток поднял брови вверх и стал похож на бездарного актера.       — Забрать? Вовсе нет. Только если ты сам захочешь. Я приглашаю тебя в лагерь «Шепчущий камень», где другие психонавты обучат тебя контролировать твои способности.       — Я не хочу, — Калигосто помотал головой, — не хочу ни в какой лагерь. Мне это не нужно.       Он зажмурился. Они со зверем должны прятаться, лишь так они смогут сохранить целостность этого мира. Еще не время открывать тайну! Мужчина с наглухо запечатанными мыслями за десять минут разрушил все, что Калигосто выстраивал годами. Мама не любит склеенное и сшитое, мама хочет, чтобы он стал врачом. Его тайна –светлячок в банке, и его нельзя показывать другим, пока он слишком хрупок. Когда-нибудь, его сияние обретет бессмертие, и только тогда он им поделится.       — Ты боишься, — от голоса Мидстока хотелось спрятаться, — страх задавливает тебя, ты не можешь даже мыслить шире того круга, который сам нарисовал себе. Что является причиной этому? Или же… кто?       — Прекратите! — выкрикнул Калигосто, ощущая в уголках глаз горячие слезы. —Прекратите рыться в моей голове!       — И вправду, вы должны прекратить, — миссис Монро резко встала из-за стола, со скрипом отодвинув стул, будто она — маленькая толстая учительница могла как-то напугать этого… человека, — сейчас именно вы давите на мальчика. Я предупреждала — ему не нравится выделяться. Да как вам вообще можно доверять детей!       — Я просто хочу помочь тебе, — Мидсток чуть отступил, примирительно поднимая вверх ладони, — поверь, я понимаю твои чувства, и хочу, чтобы ты тоже меня понял. Люди боятся нас, Калигосто.       — Не говорите за всех, — с нажимом произнесла миссис Монро, — я бы никогда не стала бояться своего лучшего ученика.       — Конечно, простите, — кивнул Мидсток, — но речь не только о вас. Вокруг полно других людей, которые могут оттолкнуть, не принять. Даже те, кому мы доверяем, те, кого мы считали частью собственной души…       — И рано или поздно ты понимаешь, что никогда не найдешь среди них места, — продолжал он, безжалостно выплескивая обрывки собственной боли. — Именно за этим и существует лагерь «Шепчущий камень». Даже если ты не захочешь становиться психонавтом, ты всегда можешь найти там свой дом.       — У меня уже есть дом, — сквозь сжатые зубы произнес Калигосто, и позади что-то упало с высокой книжной полки и разлетелось на кусочки, — а вы можете уезжать в свой!       Он ринулся прочь из кабинета и промчался по коридорам школы на выход, словно хулиган, убегающий от директора. Зверь несся среди кустов вдоль дороги, не отставая и не обгоняя. Его взгляд придавал сил, согревал холодные руки и успокаивал бешено бьющееся сердце.       Калигосто влетел в дом и остановился, тяжело дыша посреди коридора. Из кухни выглянула мама с большой ложкой в руках.       — Что-то случилось, милый? — она подлетела к нему, — Ты от кого-то убегал?       — Нет, — Калигосто помотал головой, судорожно придумывая причину своего странного поведения.       Мама не любила странности.       — Мне показалось, что за мной кто-то гнался! — выпалил он. — Питер сегодня в школе издевался надо мной из-за очков, вот я и подумал, что он может подкараулить меня после уроков.       — Надо сказать учителям, что над тобой издеваются! — папа вышел из гостиной, тут же скрещивая руки на груди.       — Я скажу, — поспешил согласиться с ним Калигосто, — если опять будут приставать. Мам, у нас так вкусно пахнет!       — Я испекла торт, как ты просил, — мама чмокнула его в щеку. — Давайте пока забудем о проблемах и сядем за стол.       Калигосто незаметно выдохнул и побежал мыть руки. Можно забыть о Мидстоке и психонавтах и брошюре, которую он порвал и выкинул в мусорный бак. И о звере можно забыть. Совсем как примерный пес, тот поднялся в темную комнату с мягкими игрушками и, свернувшись калачиком, задремал.       Мама доставала с верхней полки свой любимый фарфоровый сервиз — с изображением птичьих королей — павлинов. Три изящных кружки-балерины и важный пузатый сэр-чайник. В аромате свежих медовых коржей хотелось плавать. Папа с хитрым прищуром поглядел на Калигосто, прижал к губам палец и потянулся с ножом к торту, надеясь отхватить первый кусочек.       — Прекрасно вижу, что ты делаешь! — с шутливым недовольством воскликнула мама.       Она не обернулась полностью, лишь слегка повернула голову. Этого хватило. Она потеряла равновесие. На долю секунды. Мама пошатнулась, но удержалась, схватившись за стену. Папа подскочил к ней, готовясь в любой момент поймать. На фарфор никто из них не обратил внимания. Он полетел вниз, похожий на огромный град.       Ни кружки, ни чайник, ни блюдца не разбились. Они повисли в воздухе, закружись, затанцевали. Павлины словно ожили, готовясь распустить букеты хвостов. Калигосто застыл, вжав голову в плечи, будто его застали за чем-то непристойным. Он не смотрел на родителей, мог лишь краем глаза видеть их темные фигуры. Еще темнее, чем у зверя. Зверь — горячий, ласковый, сжимал его плечи и тянул прочь, будто пытаясь заставить бежать. Калигосто не двинулся с места.       Разве ему есть от чего бежать?       Ауры мамы и папы стали черными.

***

      Поначалу ему разрешали ходить в школу. Ровно неделю, которую родители ссорились, плакали и не разговаривали с ним. Затем они перестали выпускать его из дома.       — Ты заболел, — мама гладила его по волосам. — Ты болел с детства, и мы думали, что болезнь отступила, а она вернулась. О, мой бедный мальчик.       От нее несло холодом и страхом.       — Я не чувствую себя больным, мама, почему ты говоришь, что я болен? — он хватал ее за руки, словно так мог вытащить из ее тела ту светлую добрую женщину, какой она была, — что это за болезнь?       Мама с силой разжимала его пальцы и отходила к двери.       — Папа договаривается с врачом, — повторяла она почти каждый день, — скоро поедем в клинику, скоро ты будешь здоров.       Она тянулась к шкафу и брала его перешитого медведя, натянуто улыбалась, гладила игрушку и усаживала рядом на кровать.       Зверь скулил в углу.       — И я смогу быть стоматологом? — шептал Калигосто. — Когда выздоровею?       — Конечно, любимый, ты будешь тем, кем захочешь, будешь радовать нас, все как раньше, совсем скоро, — она прижималась щекой к его щеке, трепала волосы, а Калигосто казалось, глаза у нее горят красным, и он зажмуривался, пытаясь отогнать видение.       В день поездки, он встал рано и собрал все вещи. Умылся, почистил зубы. Долго думал, но все же положил в чемодан плюшевого медведя. Мама сказала, ему придется задержаться в клинике ненадолго, но они быстро заберут его. На выходе из дома, он встретил папу.       — Не бойся сынок, ты же знаешь, что доктор не сделает тебе ничего плохого?       Калигосто видел в глазах отца маленькое пустое пространство, заполненное зеленоватым свечением, словно тусклые фонарики на елке.       — Знаю, — ответил он.       Он знал, что отец врет. Еще он знал, что откажется от чего угодно, лишь бы родители могли гордиться им, как и прежде и стали вновь самими собой. Калигосто пошел к машине, как вдруг на середине пути его перехватили пухлые теплые руки.       — Мне надо было приехать с самого начала! — он никогда не слышал, чтобы миссис Монро кричала так громко, — Где написано, что мальчик может не ходить в школу? Покажите!       Она прижимала его к себе, словно могла забрать с собой, унести за горизонт, как сказочная птица. Калигосто не шевелился, а затем волосы у него на затылке встали дыбом, потому что мама выкрикнула:       — Отцепись от моего сына, безумная сука!       Калигосто зажмурился. Злая женщина с красными огнями вместо глаз готова была рвать в клочья тех, кто вставал у нее на пути. Казалось, его мамы нет здесь вовсе. Быть может, он откроет глаза, и она появится? Больше всего ему хотелось просто исчезнуть.       — Это потому что вы узнали, да? Мидсток был прав, люди глупы, они боятся!       Грубые руки отца вырвали его из объятий миссис Монро и запихнули в машину.       — Куда вы его увозите? Не смейте!       — Вызывай полицию, — холодно сказала женщина на переднем сидении, — скажи им, что она пыталась его похитить. Я хочу, чтобы ее уже заперли в участке, когда мы вернемся.       — Мама, не надо! — первый раз Калигосто подал голос и бросился к переднему сидению.       — Замолчи! — черные кудри взметнулись, и глаза полыхнули красным, а от голоса в салоне стало холоднее.       Папа крепко держал его за руку, когда они приехали в клинику Торни-Тауэр. Чемодан волочился по полу, словно тяжелые кандалы. Стерильная белизна стен окончательно вычистила мысли. По правую и по левую сторону тянулись двери с зарешеченными окнами и номерами на табличках. Ноль одиннадцать, ноль тринадцать, ноль пятнадцать. Калигосто отчего-то сбивался не один и не два раза, но вновь продолжал следить за нумерацией. Впереди шел толстый равнодушный санитар. Родители сказали, им нужно в операционный блок. Папа бодро улыбался. Он договорился, чтобы все сделали сразу же по их приезду. Калигосто вдруг захотелось сказать, что ему страшно, но он не увидел рядом никого, кто бы его услышал. Он даже не заметил, как мама с папой и чемодан с медведем оставили его. Зверя он прогнал — велел сидеть на улице, словно собаке при входе в магазин. Там, под хмурым небом, он выл и бесновался так, что звук доносился до кабинета, кажущегося неприступной камерой.       Калигосто заставили переодеться в больничную робу, усадили на стул и неаккуратно побрили, затем он оказался на холодной кушетке.       — Тут нечего бояться, — повторил доктор слова отца, и Калигосто попытался ему поверить.       Предметы на столике напоминали инструменты стоматолога. Калигосто с малого детства не боялся ходить лечить зубы. Еще одна причина, по которой родители им гордились. Мужчина в халате и маске и с огромными волосатыми руками взялся проверять нечто, похожее на отвертку без ручки. Он поймал его взгляд и улыбнулся глазами.       — Сейчас ты заснешь, — сказал он и сделал ему укол, которого Калигосто даже не почувствовал.       И все пропало.       На ровной земле стоял город с домами и дорогами, такими прямыми, что они походили на чертеж, сделанный линейкой. Город пустовал. В нем имел право жить лишь Калигосто. Он был его единственным проектировщиком и строителем. Он создавал его много лет — каждый кирпич и окошко. Все совершенно идеальное, словно сделанное из конструктора.       Город смыло водой.       Воцарилась блаженная пустота. Мысли расплывались, будто свежие рисунки и надписи, случайно залитые чаем. Образы рушились, снова склеивались, лепились друг к другу разноцветными комками, и получались чудные и забавные вещи.       — Что значит, он не будет таким, как прежде? Мне этого никто не говорил, и ты мне не сказал, как ты мог!       — Главное, что он будет здоров!       — Мне нужно, чтобы мой сын хорошо учился и работал стоматологом! Почему он выглядит так странно? Он похож будто на куклу какую-то!       — Послушайте, я говорил про последствия операции вашему мужу. Мое дело предупредить, все остальное — уже не мои проблемы. Я повторю — не факт, что мальчик вообще сможет учиться с другими детьми. С лобными долями мозга не шутят, знаете ли. Но я мастер своего дела, так что он вряд ли станет овощем.       — О господи! Мы уезжаем, немедленно!       И они уехали.       Калигосто остался наедине со старым игрушечным медведем и зверем. От последнего остались лишь куски плоти, костей и органов. Они пачкали пол и стены рваным ковром, но постепенно исчезали. Его не сшить обратно. Не починить, как мишку. Но можно собрать нечто похожее. Такое же большое и страшное и…       Он улыбнулся.       — Веди себя тихо, мальчик, а то тут полно психов. Просто жди, пока родители не заберут тебя домой, — санитар захлопнул дверь палаты.       Калигосто оторвал мишке пуговицу-глаз. Нитки вышли из мягкого тельца, похожие на жилы и нервы. Пальцем он добрался до плюшевого медвежьего мозга. Вовсе не нужно Калигосто никого ждать.       Он и так дома.