Рок Вестероса

На постели лежала призрачная, бледная фигура, облаченная в длинные одежды, монарший траурный плат и такого же цвета шапочку. Черная косынка из тонкой ткани, плотно облегающая шею дамы-призрака, скрывает подбородок чуть ли не до самых губ и оставляет открытой лишь середину лица, длинная вуаль спускается на лоб и брови, волочится по земле белое платье, рукава туго схвачены у запястий. Вот это-то одеяние, сродни монашескому облачению, надела на себя — и, вероятно, навсегда — кронпринцесса Элия Дорнийская, оставленная супругом своим и господином. Отныне никто не увидит более ни прелестных ее волос, ни мягких форм, навсегда померкнет та лучезарная безмятежность взора, этот блеск доброты, который поражал всех ее знавших и прославил перед народом. Теперь она, откинувшись на подушки, не проронила ни слезинки, лишь на лице ее застыло то выражение трагической иронии, с каким смотрят люди на пепелище пожара, пожравшего все их добро. Губы свела странная насмешливая гримаска, и присутствующие испугались, что потеряла разум. Ей казалось, что и на ней лежит вина, пусть даже невольная. — Нет, ты — не твой отец! В сотни, в тысячи раз хуже! — такими были прощальные речи, коими наградила молодого Дракона. Пытаясь справиться со слезами, она замолчала, и сделалось так тихо, что песня сверчка во дворе замка казалась сходной с громом литавр на поле сражения. Рейгар стоял у окна, напряженно вглядываясь в темноту. Наконец, он повернулся к двери, и она поразилась, насколько усталым и безнадежным был его взгляд. Их брак был политическим, да и никто не позволил бы стать будущей королевой дочери обедневшего лорда. Пусть Старки – хранители Севера, но их бесплодные земли холодны и унылы. Иное дело цветущий Дорн. Но то, что начиналось, как брак по расчету, оказалось для южанки браком по любви. И она поверила в волшебную сказку, где далеко-далеко неподвижный заледенелый мир, где вращались три солнца, испускавшие голубое и розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей погибло в дьявольских бурях, когда повелители ветров собирались вместе и щелкали корабли, как орехи. Массы стеклись глазеть на королей, белых как снег, с волосами лунного цвета. Их женщины с их невообразимыми локонами, развевающимися на фоне голубого моря, казались сиренами в изгнании… И хотелось проникнуть в эту тайну, одно усилие парящего духа — и он поднимется выше, все расслышит, все поймет. Но вдруг внизу, глубоко внизу будто упало что-то, раздался будто звук порвавшейся струны — и осознала, что он стремительно летит вниз. Этот брачный союз ослепил, одурманил — пусть вымышленной — любовью, вдохнул в нее самые благие намерения. Ибо ее муж, благородное сердце которого она так превозносила, предал, унизил, растоптал ее честь и гордость. Разделал, а затем вскрыл, как тряпичную куклу, и заглянул внутрь, не оставив места. Так нужно ли после этого искать иных причин для постигшей их кары богов? Можно ли вообразить себе более плачевную и трагическую участь? Отречься от всего, молчать, стариться с единой мыслью о чудовищном зле, о безнадежной гибели любви, которая, казалось, никогда не иссякнет! Все ее мечты безжалостно разбиты. Беды и так в изобилии рушились на нее, душа уже наполовину омертвела, и как бы судьба ни старалась множить удары, ей не удалось высечь новой боли. Но нет на свете такой силы, даже пламенная вера не может помешать вдове терзаться вопросом: почему, почему другие молодые мужчины, почему чужие мужья – они вернулись ? Фрейлины ничем не могли ей помочь. Они подавали платки, принесли ей вина, бормотали слова утешения. А потом объявили о приходе Красного Змея, и у них было всего несколько мгновений, чтобы привести госпожу в относительный порядок. Крупный, горбатый нос, твердый подбородок, хищное выражение. Мартелл обладал неординарной внешностью, но в сравнении со ним любой выглядел дряхлым стариком. Общительный, охочий до забав, иногда очень сомнительных, источает магию человеческой личности, что волнами расходится от его фигуры, с таким гостем у руля жизнь при дворе могла стать еще более веселой и приятной, если бы не обстоятельства. Когда он смотрел хоть на леди, хоть на поломойку, то как будто раздевал ее взглядом. Он двигался красиво, как танцевал, отражал удары, как на картинках. Лишь от его игры зависело, сколько времени проходило, но в какой-то момент все же вонзал лежавший на запасе кинжал, будь то настоящий холодый металл или уловка, маневр, в плечо, и враг падал, задыхаясь. Яд убивал быстро или медленно, но всегда — мучительно. После того, как зелье растекалось по венам, легкие начинало сжимать с такой силой, что, казалось, те вот-вот лопнут, а горло захватывала клещами невидимая рука, нажимая на артерии и сдавливая кадык. Подошва его сапога смотрит прямо в соседнюю стену. Вся поза выражает абсолютную уверенность, почти непогрешимость. Элия отвернулась, она испугалась, что потеряет сознание перед этой страшной картиной, которую так настойчиво рисовал ей брат. Неужели с такой холодной жестокостью говорит о герое, засыпавшем в ее объятиях, об отце детей ? К чему вызывать перед нею ужасное видение трупа, исполосованного ножами?! Он умирал в агонии, там на проклятом Трезубце ? Слышит, как хрустят костяшки перстов Оберина, сжимаемые яростно в кулаки, зволнованно мерит шагами пространство, и от полов мантии нервно колышется пламя свеч. — Ну очнись же! Всем видом показываешь, что обрушилась неслыханная беда, что в последние месяцы с тобой произошли такие ужасные события, налетевшие с внезапностью, само время как бы прервало свой обычный ход, и что и уже не принадлежишь к числу живых... Но так и будет, когда Ланнистеры захватят все с твоего попустительства! О свадьбе уже объявлено… — голос звонок, словно отдает вибрацией воздуха. Крылья носа трепещут. Пальцы Красного Змея так давят на камень, что мелкие крошки врезаются в его кожу. Просит стряхнуть с себя оцепенение, ради собственной безопасности, и малышей, конечно, ради будущего побороть усталость и скорбь, держаться, еще раз держаться. Она накрывает его руки своими с силой, оставляющей следы алых полумесяцев. Да, о чем-то похожем шептались по углам, шептались – ибо не хотели тревожить покой страдалицы. Золотая девочка, избалованная, капризная и своевольная, так старалась быть женщиной, и все-таки еще едва ли была ею. Скорее ребенком — жестоким, страстным, грозным, суровым в своей ярости. Помнится, одарила презрительным взглядом, стоило только их встретиться. И было в этом взгляде не только презрение. В нём была... ненависть? Элия не могла знать точно, но тогда у неё побежали мурашки по коже. Сразу после кончины честной, достойной королевы! Выходит – это наследственное у Таргариенов – не ценить своих жен. Ей хотелось сказать: помогите мне существовать, помогите мне бороться с безысходным моим горем. Тжелым бременем легло ей на плечи и именно ей суждено искупить и ценою своих собственных мук. Впереди у нее целая жизнь, и слезами, молитвой и милостыней она успеет испросить прощение за грехи, пусть не специально, но совершенные принцем. Лица брата касается тень, стелет мрачным его черты, заставляет сдвигать брови и вытягивать линию рта. Слова входят отравленным жалом копья: — Посмотри, посмотри на меня… Он не стоит всего этого ! Рейгар не стоит! И тогда она отпускает руку, и мужские пальцы ловят лишь воздух. Зовет фрейлин – аудиенця кончена, не о чем тут говорить. Вдруг она отчетливо услышала какой-то странный звук, похожий на детский плач. Ее охватил страх, и страх этот показал, что еще не окончательно угасло в ее душе желание жить. Застыла на месте, боясь вздохнуть. В своей полудреме видела какие-то странные проплывающие темные безликие образы, какие-то причудливые картины, по-дьявольски зловещие языки пламени и себя со стороны, то какой-то почти статуей на гробнице, бледной и осунувшейся, с припухшими от слез веками. Так она исчезала. Исчезала во власти того, кто сам отказался от нее. Лишь чувствовала, и знала, что все равно не сможет противиться. Все это окутывало вязким мутным туманом, погружая в самую глубь кошмаров. Отёчность после родов так до конца и не прошла, ноги по-прежнему часто болели, особенно в такую сырую погоду, как та, что стояла. Дорнийка прикрыла глаза. Это не мог быть ее наследник — был самым шумным, крикливым и капризным из всех детей, которых когда-либо вынашивали в Семи королевствах, не робко хныкал, а требовал, непременно стал бы вредничать и целиком завладел бы её вниманием. От факелов душно, не так, как Дома, правда. Там факелы не горят, и без того дышать нечем. Но жаркие дни можно перетерпеть, чтобы потом до утра бродить по аллеям и песчаному пляжу, подставляя чело слабому ветру и считая на небе звезды. Она бродила по просторному крылу замка, заходила в приготовленную детскую, рассматривала напоминающую лодку колыбель, заглядывала внутрь, касалась кончиками одеяльца, гладила шерстяную ткань. — Здравствуй, — произнесла она, кончиками пальцев проводя по маленькой ручке. — Бедный — ты голоден? Как-то вышло явить нежность, пригладив тоненькие черные волосики на его головке, и он, кажется, улыбнулся в ответ. — Ох… Прошу простить, Ваше Высочество… Это… Это… — нянька, разбужденная, едва ли на колени не падает, боится. — Мальчик дикарки с Севера ? — в этом замке никто не говорит то, что думает — эту истину кронпринцесса усвоила накрепко. «Вольности» в виде прямолинейности здесь не в почёте. Если Солнечное Копьё полно змей, то Гавань — пташек, которые так сладко умеют петь здешнему мастеру над шептунами, облекающему их песни в губительное нашёптывание правителю. Раз приказали поселить бастарда в небольшой комнате среди царских покоев и охранять, так нужно. А ей тем временем вновь предстоит придумать, как спасти себя и своих детей — ни больше, ни меньше. Однажды, Эйгон обретет свой венец, и ему понадобится десница: всегда на шаг позади, тот, кто закроет от ударов, получит все шишки, вместо государя. Клянется, если не принять честно, то воспитать сироту… Но Оберин прав, прав тысячу раз, ей не становится легче, ничуть, глаза Дракона, те, что превратились после бойни в одно сплошное мясо, густо-индиговые — чернильные сумерки, расползающиеся над небом. Глубокие, они притягивают. Он забыл ее. Оставил одну в бушующем водовороте собственных мыслей и страхов. Хотела бы верить, что это не так, но уже не могла. Иногда терялась в собственных опасениях, и тогда уже не понимала – кто она, и так ли важна ее жизнь, так ли необходимо ей просыпаться каждое утро, чтобы следовать по корридорам тенью. Змей чуть крепче сжимает ладонью эфес тальвара - сабли, что опоясывает его поверх камзола. Чувствует, как по его шее, за воротник стекает капля пота. Он полагал визит будет скучным, с его-то нравом, вспыльчивостью, жаждой до приключений, крови и шлюх. Но сейчас, нет, убедился, имено беспринципность, жесткость и даже жестокость спасут, спасут их всех. Элия настолько хрупкая, что пылинки с нее сдувает, боясь задеть, причинить боль неосторожным движением. У них все не так, все неправильно и исковеркано, но готов травить, резать, колоть, лишь бы по-прежнему оставалась этой милой девочкой, хрупкой, подобной легкому ветерку. Страшно, когда она лежит так часами на постели, мучимая неведомой болезнью, находящаяся не в состоянии встать. Еще страшее, когда обиженная, выхватывает кисть, но не накричит, только сердце в груди пропустит печально-горький удар, велит уйти как… постороннему. Он изучал яды, совершенствовался в науке и технике, что несет в себе лишь смерть, ходил по грани царства духов и людей, где зрачки вытягивались, становились тоньше и будто прозрачнее. Эссос подарил бои на цепяхи ножах, звон стали и скрежет металла о металл. Задумчиво потирает свой подбородок, покрытый двухдневной щетиной, нет, не понимат, что с сестрой! Вырывает у проходящего слуги блюдо с экзотическими фруктами и ягодами, сушеными финиками и кислым виноградом. Дышит глубоко, надсадно, вот-вот разразится молнией. Свадьба… свадьба! Сплетни эти вышли из бедняцких дворцов, вернулись во дворцы, преумножившись и окрепнув. Прекрасно осознавал – его шпионы работали не хуже шпионов лорда Тайвина, — но также знал, если действовать быстро, Ланнистеры ничем не могут изменить на то, как решится их судьба. Неопределённому положению в королевствах пора было положить конец. Либо совершить цареубийство и поставить Элию регентшей, либо через нее просто переступят. Но чтобы случилось одно либо другое, кто-то должен был нанести удар. Кто-то должен был нарушить коварное, тягостное равновесие, установившееся от похорон до нового торжества. Ни одна держава не может существовать в подобном равновесии: либо знать, либо монарх должен встать на ступень выше и оттуда повелевать оставшимися внизу. Ибо на том и строился, и держится мир! Прищурился: своим высказыванием толстяк-евнух одновременно призвал не судить прежде, чем будут неопровержимые доказательства угрозы, но также и указал на то, что их партию как бы выдвигают за рамки, не оставляя права голоса в решении. Истинно, у умных людей не бывает врагов… но и друзей тоже. Лучи солнца тут же впиваются в макушку его головы, жарят черные волосы, ласкающе проходятся по одежде, отмеченной знаками дома Мартеллов. Сияющий диск в небе чувствует свое родство с тканью и человеком, облаченным в нее. Ведь Дорн – это и есть солнце на земле, а Мартеллы – его правящий дом, прямые наместники богов.