Ч/б

Ты меня спросишь: «Почему в мэрии не убил, Сердце горячее не поддел острием ножа? Зачем с бедной моделью так, а со мною – мил, Играючи, точно лис, в своей западне держа?» Бросишь вдогонку: «Итальянский, черт бы тебя, шут! Отчего ты смеешься, когда ясен двоим исход, Пытаешься вырваться из обреченности пут, Лелеешь весну, которая не отцветет?» И ударишь угрозою, наконец: «Здесь смерти – быть. Ты не отдашь мне дочь, а я – заберу твою жизнь. Жизнь, знаешь ли, даже великих, хрупкая, словно нить. О, есть ли хоть что-нибудь, что можно тебе простить?» Что ж, милый мой детектив, ты дожил до сорока, Опытом умудренный и зарывшийся весь в дела; Говоришь о жизни – по-отечески, свысока, Ты, сидевший в участке, пока где-то война шла. Да, ты, в смерть плюющий и раскидывающий врагов, Праведным огнем пышущий и несущий знамя в руках, Твоя старушка-мать никогда не встретит сыновий гроб, Ты не будешь являться ей в ее горьких последних снах. По костям не растащит твое бренное тело гриф, О тебе не будет сводок лживых и новостей, А политики, свою похоть до денег смирив Для эфиров, не прольют благодатный елей. Ну, скольких на службе ты потерял? Одного? Двоих? На моих глазах выкашивало сразу – по сто: Госпожа История по головам шла людским. Ей, великой, не крикнешь ни «пощади», ни «постой». Ты смертью пугаешь меня? Мне имя второе – Смерть. Корону я выхватил и короновал сам себя, В оке моем – песок, кровавого золота твердь, От перстов творящих моих – по кому-то скорбят. Ты не выстрелишь (не пристало в судью играть), Лучше ступай за мной – я руку тебе подам, Ту же весну лелеющему, мне под стать, И в тайный сад отведу, к опадающим лепесткам. Мы не враги. Мы повязаны, как со смертью жизнь, Как с ночью день, – вместе и навсегда, я и ты. Нам – погоня вечная друг за другом, и нам – синь Городских руин, осколков неба и – красоты.