***
Саймон Льюис влюблен. Необдуманно, крепко и безответно. Впрочем, ничего нового, Льюис совсем не удивлен, он покорно и привычно до автоматизма позволил своему сердцу привязаться к тому, кто его разобьет, походя и небрежно, не заметив осыпающихся за спиной осколков, не заметив самого Саймона. Хуже всего, что Льюис влюбился в того, кто занят и очевидно счастлив со своей второй половиной. Клэри притащила и буквально впихнула его несколько месяцев назад в разношерстную компанию людей, с которыми сам Саймон, наверно, никогда в жизни не сблизился бы. Но долгая и изнурительная безответная любовь к лучшей подруге вынуждала следовать за девушкой попятам. С самоуверенным и чересчур самовлюбленным, по мнению Саймона, Джейсом Эрондейлом он сразу не поладил, возможно, виной тому стало то, что тот крутил нечто, похожее на серьёзные отношения, с Клэри, и парочка обжималась при каждом удобном случае. Наверно, стоило терпеть, стиснув зубы, и пялиться на их сюсюканья друг с другом, а не искать объект, на который можно отвлечься. Уж лучше Джейс с его улыбкой гибрида Супермена и Кена, чем новое паразитирующее увлечение. Молчаливый и угрюмый Рафаэль Сантьяго тоже сначала показался высокомерным, холодным и отстраненным, но спустя десяток перепалок Льюис узнал его лучше, и сам не заметил, как они стали друзьями. Рафаэль острил над Саймоном беззлобно, назидательно и как будто даже взял шефство над неловким, вечно запинающимся о собственные сказанные невпопад фразы парнем. Льюис тянулся к нему с жаждой урвать кусочек уверенности в себе и умения держаться невозмутимо в ситуации любой сложности. Тянулся и понимал, что Рафаэль подпускает, проявляет искренний ответный интерес. Яркий во всех смыслах Магнус Бейн выступал связующим звеном для всей шайки. Ум и проницательность вкупе с обманчиво беззаботной ухмылкой на лице, он притягивал к себе внимание каждого. Тот тип людей, когда снаружи перед тобой пёстрая, красочная хлопушка, которую так и хочется бомбануть, чтобы всё конфетти наружу, вот только внутри окажется совсем не блёстки и пустота. Таким при более близком знакомстве и открылся Саймону Магнус, глубоким, наполненным и рассудительным. А все его маленькие безумства можно было демонстрировать на высокохудожественных выставках, как образец тесно сплетённых эстетики с эксцентрикой. А еще был Алек. Александр Лайтвуд, сводный брат Джейса. И парень Магнуса, который смотрел на своего любовника с вечным голодом и детским восторгом, улыбался только Магнусу и только ему позволял тактильные контакты. Тупоголовый Амур приболел или был в жутком похмелье, отчего так бестолково промазал. А если задуматься, за каким дьяволом пухлощекое голозадое существо с луком и стрелами пальнуло по Льюису, который высыхал по Клэри, пусть безрезультатно, но безвредно и без излишней пылкости? Саймону нужно найти причину, повесить вину за происходящее на кого угодно, на абстрактное и несуществующее. Потому что сам он в трезвом уме и сознании никак не смог бы увлечься кем-то, находясь рядом с Клэри Фрей. Переборов одну зависимость, тут же упал в другую. Беспросветность и безнадёжность гаденько хихикали в каждое ухо, разместившись на плечах Льюиса, занудно напоминая о том, как сильно он отличается от бесподобного Магнуса и идеала для Алека в целом. Лайтвуд не терпел склонности к болтливости и суете в людях, чего у Саймона было по макушку. Во взгляде Алека, в редкие минуты обращенном к нему, Льюис видел только раздражение и неприязнь, ещё чаще стоическое равнодушие. Поэтому он и понять не успел, как умудрился потеряться в таком взгляде, лечь утопленником с камнем на шее на самом дне, влюбиться, обрекая себя на новые и в то же время привычные переживания.***
Рафаэль и Магнус о чем-то спорят. Или наоборот восторгаются какими-то моментами из своего общего прошлого, понять сложно, они делают это с одинаковым запалом и удовольствием. Клэри и Джейс смеются на фоне. Саймон слышит лишь интонации и голоса, не сосредотачивается, не может, все его внимание приковано к идеальному профилю Алека Лайтвуда. Саймон ненавидит себя за то, что его необъяснимо, иррационально, с неистовой силой тянет к чужому любимому. Он чувствует себя бестолковым воришкой, случайно оказавшимся в богатом доме и замыслившим, как бы ему, обойдя непробиваемую систему сигнализации, спереть отсюда баснословно дорогую безделушку, с которой он и обращаться-то не умеет. Алек, не пытаясь скрыть усталость и раздражение, вызванные дебатами Рафаэля и Бейна, машинально взъерошивает темные прядки волос на макушке, которые и без того находятся в постоянном беспорядке, как если бы он только что свалился с постели Магнуса, а у Льюиса пересыхает в глотке. Он с открытыми глазами представляет, как зарылся бы пальцами в эти волосы, тянул бы за них, глядя в глаза Алеку, стоящему на коленях. Глаза неопределенного цвета, ореховые прожилки в разводах крепкого виски с вкраплениями огненных и тёмно-зелёных искорок. Льюис пьянеет и плавится каждый раз, когда изредка случайно сталкивается со взглядом Алека, готовясь к самому глубокому и раскаленному котлу в аду, где несомненно он станет любимчиком публики, если вдруг в преисподней есть свой цирк. Он почти может видеть, как полуоткрытых пухлых губ Лайтвуда касается воздух при вдохе, вызывая необходимость облизать их. Влажный язык бегло скользит по губам, и Саймон сам поспешно подбирает слюни, едва успевает придерживать свою челюсть. Еще не так давно он представлял, что нет ничего восхитительней, чем губы Клэри, а теперь потерял желание касаться их, так ни разу и не попробовав, по щелчку избавился от хронического заболевание, которое сам себе когда-то надумал, как истинный ипохондрик. Лайтвуд нервно неслышно барабанит пальцами по боковой обивке кресла, и Саймон облизывается, мысленно погружает глубоко в рот длинные пальцы, прикусывает красивые костяшки и чертит кончиком языка по линиям на подушечках пальцев. Пальцев, которые наверняка оставят темные следы на коже, потому что руки Алека кажутся идеально сильными, созданными для того, чтобы сжимать кого-то в объятиях, душить или нежно ласкать. Льюис судорожно вздыхает и переводит взгляд на Рафаэля, цепляется за него и держит, ищет поддержки у недавно приобретенного друга. Но Сантьяго ничего не замечает, и невидимая веревка затягивается арканом вокруг шеи, от чего Саймон часто порывисто дышит, задыхается и как под гипнозом таращится на Александра, физически не может повернуть голову в сторону. Положение спасает зазвонивший телефон, который Саймон слышит не сразу, но успевает ответить до того, как трель незамысловатой мелодии входящего звонка привлекает внимание каждого, до того, как она привлекает внимание Алека.***
— Я мазохист, Фрей, — убитым голосом тянет Саймон, пряча лицо в ладонях. Клэри огненно-рыжей птичкой снует у витрин в магазине сувениров. Выяснилось, что у них с Эрондейлом сегодня крохотная полукруглая дата, которую жизненно необходимо отметить вручением глупой, но романтичной безделушки. Таская на горбу бессменный статус лучшего друга, Саймону пришлось составить компанию для мисс Фрей. — Обязательно так драматизировать, Саймон? — Клэри хмурит тонкие брови, не глядя на друга, и задумчиво покусывает нижнюю губу, разглядывая витрину с наклейками и прочими ненужными аксессуарами для мотоцикла. — Я тебя не на шоппинг потащила, всего лишь один маленький магазинчик... Кто бы сомневался, до девушки не доходит, в чём истинные причины терзаний Льюиса. Даже находясь рядом с другим человеком, мысленно она с обожаемым Джейсом. Не вовремя Саймон решил разразиться своим грязным откровением, не тому рискнул излить душу. — Да я не об этом, — Саймон скрывает тяжелый вздох за коротким горьким смешком, отмахивается обеими руками и прячет ладони в карманах толстовки, ежась. — Забудь. И перестань пялиться на эту безвкусицу. Ты отлично рисуешь, Клэри, почему не хочешь своими руками что-то изобразить на байке Эрондейла? В конце концов, у тебя в шкафу припрятана целая папка с его портретами на любой вкус, подари один из них. С выражением вселенского негодования на лице Клэри оборачивается к Льюису и сверлит его возмущенным взглядом. Словно с детства они не знали обо всех тайниках и секретах друг друга. Но гнев в зелёных глазах быстро рассеивается, Фрей хитро улыбается, будто ее только что осенило. — Ты гений, Саймон, — девушка хватает его под локоть и с воодушевлением тянет прочь из магазина. — Что бы я без тебя делала? — Лепила нелепые наклейки и натягивала леопардовый чехол на сидение мотоцикла своего ненаглядного, — насмешливо выдыхает Льюис и добавляет шёпотом: — Или на его распрекрасную голову.***
— Я мазохист, Рафаэль, — несмело, на пробу, будто делая шаг по шатким мосткам, — в памяти ещё тлеет прошлый провал, — сообщает Саймон в тот же вечер, когда они с Сантьяго потягивают вдвоем "кровавую мэри" в тихом баре. — Мне тебя выпороть? — почти без интереса осведомляется Рафаэль после короткой паузы, с сомнением выгибая бровь. — Нет! — Саймон нервно смеется, быстро мотая головой, и едва не давится большим глотком коктейля, хватанув его слишком поспешно. — Не физически. И не добровольно. Скорее... — Я знаю, что ты хочешь сказать, — резко перебивает Сантьяго и заметно меняется в лице, недовольно и даже зло сдвигая брови к переносице. — Ты не мазохист, Льюис, ты идиот. Магнус мой друг, я не позволю тебе подкатывать к Лайтвуду. Саймон часто моргает, открывая рот, чтобы вдохнуть, но глотает воздух, только когда горло сжимает спазмом. Стыд обрушивает на него, словно ведро с помоями, противно от самого себя. Что странно, ведь минуту назад он сам собирался поделиться с Рафаэлем своей тайной страстью. Неужели его влечение к Алеку так очевидно со стороны? — Я не... — растеряно тянет Льюис и сглатывает, отводя взгляд. — Это я тоже знаю, — хмыкает Рафаэль с уверенностью, от которой Саймона под ребрами легко колет ядовитой обидой. — Иначе мы с тобой не сидели бы здесь вот так запросто. Я предупредил, а ты меня понял. Правда? — Угу, — у Саймона горит лицо и уши, словно он рядом с открытым пламенем, взгляд буровит темный паркет. Чувство вины и разочарование туго переплетаются, во второй раз сдавливая горло, он с трудом дышит, будто кто-то разом выкачал кислород из пространства малолюдного бара. — Извини, я вспомнил, что обещал Клэри зайти вечером. Льюис оставляет несколько купюр на барной стойке рядом с наполовину опустошённым стаканом и едва ли не бегом покидает заведение под прямым взглядом Рафаэля, который, конечно, как и каждый из их маленького "клуба по интересам" знает, что сегодняшний вечер Клэри проводит в объятиях Эрондейла, отмечая их недогодовщину.***
Гаденькие угрызения совести за то, что кто-то в курсе его грязного секрета, не уходят, Саймону хочется провалиться под землю каждый раз, когда он ловит строгий взгляд Рафаэля. Он не проваливается. Куда глубже? Он по горло увяз в болоте, еще немного и трясина скроет его полностью. В таких безвыходных ситуациях бесполезно пытаться выбраться, лучше потратить последние мгновения на жалкие попытки надышаться жадными, пьянящими, последними глотками воздуха. Но Льюис аккуратен, он больше не ведет себя как влюбленная восьмиклассница, не поедает Алека глазами, капая слюной на кеды и астматично дыша. Но в каждый подходящий момент всё внимание Саймона приковано к Лайтвуду. Он с закрытыми глазами может уловить и нарисовать его мимику или отследить жесты, посчитать вдохи и выдохи или угадать, в чью сторону в следующий момент посмотрит объект его помешательства. Льюис не видит той черты, с одной стороны которой он любуется Александром, а с другой зависим от одного его существования, как прогнивший наркоман на крайней стадии отчаяния. Постепенно стыд перерастает в азарт, становится чем-то вроде игры на грани, и Саймону самому интересно, до чего он доиграется. Кто застукает его следующим и выведет на чистую воду, и как долго ещё он сможет воровать по крупицам то, что всё равно не будет ему принадлежать. Льюис считает, что не нуждается в расчётах, он в выигрыше, даже проигрывая, пока однажды, загипнотизированно разглядывая совершенные очертания скул и губ на лице Алека, не сталкивается с его взглядом, когда Лайтвуд резко поворачивает голову, будто бы почувствовав, что на него смотрят. Саймон и хотел бы отвернуться, пойманный на горячем, но не может не смотреть в глаза, в которых застыл немой вопрос и тысяча подозрений, в которых неприязнь смывает чем-то шальным, когда лицо Алека вдруг озаряется таким явственным пониманием. Льюис предугадывает слабое движение Александра в свою сторону прежде, чем тот успевает его сделать. Сорвавшись с места как ошпаренный, под недоуменные взгляды всей компании Саймон выскакивает из квартиры Бейна, радуясь, что собственное сердцебиение, звучно громыхающее гулом по барабанным перепонкам, заглушает оклики за его спиной. Только оказавшись на безопасном расстоянии от района, в котором находилось жилище Магнуса, Льюис позволяет себе остановиться и осмотреться вокруг. Не то чтобы он способен заблудиться в Бруклине, однако, улепётывать, не разбирая дороги, когда за тобой никто и не думает гнаться, по меньшей мере глупо. Поразмыслить над случившимся тоже не помешает. Ему ведь не показалось, нет? Алек не только заметил плохо организованную слежку, он на раз просёк все мотивы и потаённые желания, которыми этот шпионаж был вызван. Ничего удивительного, если Рафаэль смог понять, почему не смочь кому-то ещё. Будет чудом, если Лайтвуд сохранит свои догадки в тайне и не выставит Саймона на посмешище. Он, конечно, не из мудил, способных так поступить (к числу которых Льюис негласно всегда причислял Джейса), но чёрт его знает. Не будет лишним пока не тусить с весёлой компашкой и притвориться, например, тяжело и смертельно больным. Тем более, что притворяться почти не придётся.***
Старательно избегая Алека и всех, кто с ним связан, Льюис скорее успокаивает собственную совесть, чем пытается предотвратить что-то катастрофическое, ведь Лайтвуд не делает никаких попыток с ним связаться. Каждый день превращается в вязкую серую массу ожидания, Саймон не признается себе в этом. Он зависает в гараже с друзьями музыкантами и раз за разом расстраивает гитару, а то и вовсе рвет струны, вспоминая тот последний взгляд Алека, который, наконец, был адресован только ему. Глуповатые прятки заканчиваются с приходом дня рождения Клэри. Льюис не спит пару суток накануне перед знаменательным событием, изо всех сил стараясь выдумать правдоподобную отмазку, чтобы не пойти на торжество. Но осознав, что даже сказанная правда будет выглядеть ужасным абсурдом, с выразительно "праздничными" кругами под глазами, букетом цветов и подарком, впервые выбранным и упакованным не Саймоном, а его матерью, он отправляется на праздник к подруге. Вопреки маниакальным вспышкам паники Льюиса, на вечеринке всё оказывается не так безнадёжно, как он рассчитывал до того. Никто не показывает на него пальцем с порога и не перешёптывается, стоит ему пройти мимо; Саймон испытывает нечто среднее между облегчением и разочарованием. А Лайтвуд и вовсе приветствует его едва заметным кивком головы, только взгляд задерживает дольше, а не отводит сразу, как делал раньше, будто сейчас ждёт чего-то. Сравнить его зырканья с манёврами хищника, выслеживающего добычу, сложно, даже если подключить все ресурсы воображения. Скорее, так экспериментатор следит за подопытным мышонком, загнанным в лабиринт. Ждать от Саймона нечего. Он теряется в толпе гостей и держится подальше от Алека и Магнуса. Рафаэль со своей проницательностью не оставил бы без внимания те ничтожные изменения, которые успели произойти между Алеком и Саймоном, но он слишком занят сестрёнкой Лайтвуд. Глядя на улыбающихся и беспрестанно флиртующих друг с другом Изабель и Сантьяго, на их горящие взаимным обожанием глаза, Саймон завидует по-доброму и радуется за недавно обретённого друга. И это совсем не из-за того, что теперь Рафаэль будет меньше акцентировать внимание на его воздыханиях к Алеку, нет. Но наблюдая за чужими счастливыми эмоциями, Саймон немного расслабляется и отпускает ситуацию. В какой-то момент, когда несколько шотов текилы смешиваются в желудке, в крови и голове с пуншем, Льюис отчётливо чувствует, как на него кто-то смотрит. Он оборачивается и сразу же встречается взглядом с Александром. Лайтвуд пялится, разглядывает его, ничуть не скрывая этого, будто они одни в комнате. То мажет масленым лихорадочным взглядом, то прожигает, клеймит, зависая на несколько мгновений. И Саймон понимает, что ему нравится. Что ещё немного, и он сделает какую-нибудь глупость, поэтому трусливо сбегает. Кажется, уже во второй раз. Жаль, что не дальше ванной комнаты. Или не жаль.***
Саймон умывается так тщательно, словно хочет смыть с себя всё то, что прилипло к нему во время вечеринки. Чужие взгляды, голоса и собственный невроз на грани панической атаки. Не выходит, не оттирается, хоть в зеркале и отражается кто-то чужой. Пальцы глупо и мелко дрожат; он чувствует себя незащищенно обнаженным со своей тайной наголо, а ощущение, что не только Алек, но и остальные окружающие всё знают, снова делается почти параноидальным, долбит множеством фантомных молоточков внутри черепной коробки. Льюис жмурится от этого навязчивого ненастоящего звука и сжимает пальцами край раковины, чтобы вырвать себя из поглощающей трясины тревожности хотя бы вспышкой боли. Не помогает. Помогает нечто другое. Если появление Лайтвуда в закрытом и тесном для них двоих пространстве можно назвать помощью. Хлопок двери совсем тихий, приглушённый, будто нарочно осторожный, но Саймон вздрагивает, распахивает глаза, переставая дышать на несколько мгновений, цепляется взглядами в отражении зеркала с Алеком, что стоит за его спиной всего в каких-то пяти шагах, и пропадает. Добровольно прыгает с обрыва в бездну, у которой нет дна. Обманчивая иллюзия — думать, что дна нет, раз его не видно. Оно есть, всегда есть у чего угодно, и Льюис наверняка шлёпнется об это дно, разлетевшись по пространству вселенной унылыми кусочками страданий, подобно дьявольскому зеркалу тролля из сказки про Снежную королеву. Лайтвуд молчит и так же неотрывно глядит на него. Но в его тёмных пленительных глазах нет потерянности и отчаяния, там что-то другое, похожее на решимость, уверенность в том, что зашёл он сюда вовсе не случайно руки помыть. Время останавливает ход, утрачивает свое предназначение, и уже не понять, сколько они смотрят друг на друга через зеркало. Саймон не только взглядом, спиной чувствует электрические импульсы между ними. Вся невысказанность, что скапливалась, наслаивалась постоянным замалчиванием и притворством, громадным комом готова обрушиться на них, взорваться самой опасной токсичной бомбой. Черт знает, смешалась реальность с фантазиями и снами, или это всё алкоголь, рождающий бредовые образы в голове, но Льюис больше не чувствует себя безнадежно невзаимно влюбленным идиотом. Дыхание сбивается от щекочущей под ребрами надежды, а уголки губ сами собой едва заметно ползут вверх. — Чего ждёшь? Так и будешь там стоять? — Саймон не узнаёт собственный голос, наверняка ему что-то подмешали в пунш, иначе как объяснить это внезапное слабоумие и отвагу? — Нет, — коротко, уверенно. Тихий лязг дверной задвижки, Алек подходит ближе, в несколько широких шагов стирает расстояние между ними и останавливается за плечом Саймона, ощериваясь ехидной улыбкой и выразительно выгибая бровь. — А ты? Совесть молчит, заглушенная исступлённо неровным сердцебиением. Плевать, это же всего один раз, вряд ли вообще реально. Саймон не дурак, он не откажется. Он оборачивается, проезжаясь плечом по груди Лайтвуда, едва не бороздит носом по его щеке. Теперь они дышат единым воздухом не от того, что находятся в одной комнате, их дыхание смешивается самым естественным и трепетным способом. Холод сомнений, страха и жаркое возбуждение, захлёстывающее предвкушением, ненормально много вот так всего сразу, задохнуться можно, а спасение только одно. Саймон тонет, захлёбываясь в собственных чувствах, и успевает сделать один вдох прежде чем вспыхнуть спичкой и воспламениться под пожаром долгожданного напора. Происходящее за дверью и стенами ванной забывается, рассеивается фоновым шумом. До и после больше ничего не значит. Жить одним мгновением, состоянием, моментом, от которого нужно взять всё, вырвать и спрятать под кожу. Если не это самое правильное, то что тогда? А потом — гори оно всё.