Белладонна

На фарфоровой чашечке играл незамысловатый блик, выделяя разноцветные узоры. Женская ручка, бледная от крепкого сжатия ушка, то и дело переставляла чашку со стороны в сторону. Она нервничала и это чувство выделялось в каждом резком движение, каждом чуть более громком вздохе или в том, что перед темного платья было измято. Ладошки были влажными и потому чашечка чуть не вылетела из рук в следующий раз, когда женщина пожелала переставить её в другое место. Однако упала ложечка, разразив стуком тишину. Часы издали несколько ударов, заполняя собой комнату, а Катя торопливо подняла ложечку с пола, откладывая в сторону. Она почувствовала, как человек напротив скользнул по ней беглым взглядом человека, у которого жизнь заканчивалась вот-вот. Ещё несколько ударов часов и сердца, и человека, сидящего в метре не будет. Исчезнет память о нём, святое имя отца его и любое мнимое доказательство того, что Григорий Петрович существовал и вносил лепту своей жизни в этот мир. Он сгорбился пуще прежнего. Катя вновь посмотрела на него, пододвинув ближе по белой скатерти чашку с давно остывшим мятным чаем. Она сделала его сама, для него, но Гриша так и не разу не попробовал. Ей было не жаль его. Вербицкая знала, что жалость худшее чувство для такого человека, как он, потому пыталась подавить в себе это чувство, лишь понимая о его скором разбитии о скалы. Вот. Ещё несколько ударов часов. Катя отвернула голову, смотря в окно, за которым давно была темная простыня ночи, скрывающей их от чужих взоров. Только так, едва ли не в полночь, они могли быть рядом с другом без косых взглядов и шепков. Под низом поместья ее ждала карета, но Катя надеялась лишь на то, что он заговорит все таки и наконец наберётся смелости отпустить её. Катерина вздыхает, поднимаясь с места и подходя к пианино, проводя по нем ладонью и стирая пыль с крышки. Никто не играл на нем уже давно, вся память о минувших днях застыла на черно-белых клавишах. Катя села, поправляя пышную юбку атласного платья и нажала на клавиши, перебирая мелодии, вспоминая о том, что было. И надеясь на то, что должно было быть. Музыка заполнила комнату меньше, чем стук ложки, но Гриша наконец поднял голову. Его давно красные глаза исступлённо смотрели на тончайшую Катерину, которая как приведение сидела около инструмента, играя. Она в этот момент была создательницей чего-то живого и звучащего. Чего-то такого, что он не слышал ещё никогда и то, что заставило его впервые улыбнуться. Слезы вновь заблестели на глазах и он не стеснялся скрывать их, ведь это меньший грех из всех, что он сделал. — Спасибо, — впервые говорит Гриша, когда Катины пальцы последний раз касаются клавиши и все утихает. Она поворачивается, поднимаясь вновь на ноги и подходя к нему, смотря прямо в глаза, уже не боясь того, что он может кинуться, может вновь прижать к стене и сделать наконец-то то, что хотел давным-давно. Сейчас они были в равных условиях: пан и крепостная. Вольная и давно уже во власти собственных мыслей. — Вы хотели поговорить, — напоминает Катя. — И чай...чай давно уже остыл, Григорий Петрович. — Да к чему этот чай? — он задаёт вопрос и знает, что Катя точно не ответит. Она все так же стоит, все так же перебирает в руках ткань. — Уезжаешь все таки. — Да, — она пожала плечами. — Он хороший человек и не даст меня в обиду... В отличии от некоторых...Продолжение едва ли не слетает у нее с губ, но Катя вовремя успела замолчать, прикусив до боли и крови тонкую губу. — Я надеюсь, ты будешь счастлива с ним. — Но вы же не это хотели мне сказать, — Катя спокойна. Она садится на то место где и сидела, вновь беря в руки чашку и делая глоток. Чай холодный и горький. Она кривится, отставляя в сторону и точно зная, что уже не вернётся к этому. — Не это. Гриша наконец смотрит на нее, не скрывая боли, съедавшей его маленькими кусочками. Он смотрит и видит всю ту же Катерину, которую полюбил. Возможно, она стала менее пугливой при виде его и набралась смелости дать отпор, но это все так же была его Катенька. Несколько смущенная, с блеском в глазах и розовым румянцем на скулах. При свечах её красота была как будто она сошла с полотна художника, который рисовал её всю свою жизнь, так и не закончив свой шедевр. И Гриша желал закончить за него. — Прости меня, — два слова слетают с его губ и Катя застывает, как мраморная. Она клянется, что это стук её сердца, а не часов, разорвал только что тишину комнаты, в которой всегда буяла жизнь. Но это было давно. — Прости меня, — вновь повторяет он, уже менее уверенным голосом. — Я не хотел, чтобы все закончилось вот так. — Вам не передо мной просить прощение нужно, — Катя накрывает своей ладонью его ладонь, пытаясь успокоить. Но как же спокойствия хотелось ей. — Я хочу, чтобы ты была счастлива с ним. Чтобы была семья, дети, полон дом...ты же этого хотела, так ведь? — И чтобы у детей были глаза отца, — она улыбается. — Всё хорошо, Григорий Петрович. Катя встает, в последний раз делая поклон перед ним. — Прощайте. Пусть мир будет милосердние к вам. Она выскальзывает из комнаты, а внутри подавляющее чувство. Идёт... идёт пустыми коридорами, спускается по лестнице, с которой совсем недавно летела иная женщина, теряя всё самое важное. Выходит из дому, попадая в пряные объятия ночи и под тяжёлые капли летнего дождя. Она дрожит, смотря на карету и поднимает глаза вверх, ища знакомый балкон. — Едем, Катерина Степановна? Катя не слышит, все так же смотря на тот балкон. — Нет... погодите, я забыла перчатку. Она действительно обронила перчатку, выходя из комнаты и теперь её руки сжимали только одну. Кате хотелось пошутить, что сам дом не выпускает её, но, кажется, это была бы не шутка. Катя возвращается, тяжело дыша от страха остаться здесь навсегда или вовсе больше никогда не вернуться в родные стены. Она поднимается на второй этаж, замечая, что в гостиной давно темно. — Григорий Петрович? Её голос тихий, но твердый. Он камнем разбивает тишину дома. Никто не отвечает и Катя идёт к его кабинету, которого боялась, как смерти. Свою перчатку она находит около входа в кабинет и даже не поднимает её, без стука входя во внутрь и застывая. — Григорий...Петрович? — она выдыхает его имя, пытаясь не упасть. Он стоял, держа в руках револьвер. Оружие блестело и эта красота была убивающей. — Вы что удумали? Червинский не отвечает. Это единственный выход. Это единственное избавление её от опасности в виде себя. Пусть будет счастлива. Без него. — Нет, я прошу вас, — Катя подбегает к нему, убирая руку в сторону. — Гриш, пожалуйста, не надо, не думай. Она шепчет это. Шепчет быстро, глотая буквы и слезы бежали по её щекам. Казалось, ещё минуту и она начнет биться в агонии, только бы убрать эти мысли из его головы. — Уезжай. — Гриша, послушай же...— она обхватывает его лицо ладонями и кажется, это самое верное решение. Сделать то, что хотела так давно и то, чего боялась. Катя избавлялась от своих страхов, даря ему жизнь. — Я должен отпустить тебя. Катя кивает отрицательно головой, улыбаясь ему. Зная, какие на самом деле глаза должны быть у ее детей. И они смотрели на неё сейчас.