Трудности загробной жизни

      Беликову снились кошмары — такое случалось с ним не очень часто, мужчина обладал достаточно устойчивой психикой, но этот кошмар отличался от тех, что снились ему раньше. Док всегда знал, что ему снится сон, он всегда мог проснуться, понимая, что вокруг творится нечто совершенно противоречащее логике и здравому смыслу, но в этот раз всё было иначе.       Док метался по кровати из стороны в сторону, бормоча что-то нечленораздельное, двигая руками и ногами. Гоша с тревогой склонился над ним, не зная, что предпринять — полузадушенный крик психотерапевта привлёк его внимание и теперь дух пытался что-нибудь сделать. За всё то время, что псих жил у Дока в виде духа, он ни разу не заходил в спальню врача после того, как дверь туда закрывалась — Гоша не отличался неуемным любопытством, да и что ему дело рядом со спящей четой Беликовых, он, в конце концов, не ангел хранитель. — Гоша, — пробормотал Дмитрий, отчего дух мог бы вздрогнуть, обладая бы он физической оболочкой. Доку явно снился кошмар с его участием и психу вовсе не хотелось знать, что именно было в этом сне, однако смотреть на метание Беликова он не мог. Поддавшись какому-то странному чувству, похожему на интуицию, Гоша прижал свои ледяные пальцы к вискам мужчины, сосредоточившись на этом действии. Пальцы не прошли сквозь, они уперлись в кожу, закрывающую мягкие височные мышцы, после чего с духом стало происходить что-то странное. Он ощутил, как вся его сила и энергия устремилась к пальцам и через мгновение Гоша ощутил неясное, давящее ощущение, возникавшее в непроглядной тьме [1].       Неожиданно Гоша ощутил как его тело вздрогнуло и его словно подкинуло, после чего последовало неясное ощущение тяжести. Дух огляделся — тьма стала рассеиваться, но образы, выступающие из тьмы пугали его. Где-то недалеко раздался крик и этот крик вновь заставил призрака вздрогнуть — Гоша побежал туда, не сразу осознав, что пользуется ногами. Наличие ног удивило духа, он даже остановился, посмотрев вниз — это действительно были ноги, только почему-то вместо привычных брюк и коричневых ботинок на нём были элегантные брюки Дока и его черные, лакированные оксфорды. В недоумение Гоша оглядел себя, придя к неутешительному выводу — он выглядел как Дмитрий. Сообразив, что он каким-то образом попал в сон Беликова, псих нервно огляделся. Если он находится в проекции Дока из его сна, то где же сам Док?       Гоша прислушался к ощущениям, он чувствовал, что на него как будто кто-то смотрит со стороны, похоже, Беликову снился какой-то кошмар с ним самим, который он наблюдал со стороны. — Док, — позвал дух, но никакой реакции не последовало. Крикнув несколько раз слово «Док», Гоша пришёл к выводу, что это бесполезно, а потому решил выяснить в чём проблема самостоятельно.       Впереди замелькал странный свет, похожий на фары от машин или на свет мощного фонарика. Гоша пошёл туда, пытаясь понять, что ему делать. Стоит ли попробовать вынырнуть из головы Беликова или лучше воспользоваться представленным шансом и как-нибудь достучаться до Дока? Царившая неизвестность начала раздражать Гошу, он ускорил шаг.       Из темноты медленно выплывали темные здания, едва освещенные слабым светом уличных фонарей. Гоша старался не задерживать свой взгляд на этих высоких и пустых декорациях, они внушали ему чувство тревожности. Под ногами был твердый асфальт, но псих не ощущал его плотности, а шаги не издавали звуков, как будто над ним была огромная вакуумная сфера. Иногда сквозь тишину прорывались странные звуки, словно отдаленные радио-помехи, вспыхивающие где-то далеко.       С каждым шагом Гоше всё сильнее становилось не по себе — это место внушало ему ужас — он ощущал незримый взгляд в каждом мертвенно-черном окне бутафорского здания и слышал появляющееся и исчезающее копошение, словно уходящее под воду каждый раз, когда псих пытался прислушаться.       Свет фонаря становился всё ярче, но его источником был вовсе не фонарь — это была странная, искаженная луна, светившая холодным белым светом. Гоша задрал голову, продолжая шаг, пытаясь понять, что же здесь было такого особенного, но под ногой раздался хруст палки. Псих остановился и с раздражением посмотрел вниз, после чего пронзительно закричал.       От крика пелена сна порвалась и Гошу тут же выкинуло из сознания Дока, сам же Беликов испуганно подскочил на своей кровати, тяжело дыша, всё его тело тряслось, а зубы едва ли не выбивали чечётку друг об друга. Если бы духи могли трястись, как маракасы, то Гоша бы уже давно присоединился к соло Дока, создавая аккомпанемент его стучащим зубам. — Го… Гоша, ты тут? — прохрипел Док севшим голосом, как будто после очень громкого и сильного крика.       Дух молча кивнул, положив ледяную руку на плечо Дмитрия, отчего по его телу прошла волна холода, которая, как ни странно, успокоила Беликова. Гоша тоже попытался успокоиться, но перед его глазами все ещё стояла картина из сна Дока. Под его ногами было его собственное тело, разорванное на куски. Хруст, который псих принял за ветку, был хрустом собственных костей на пальцах неестественно вывернутой руки. Шея трупа также была странно выгнута, голова лежала на левом боку, лицом к смотрящему. Зеленые глаза были распахнуты, но их цвет стал муторно-болотным, зрачки помутнели и покрылись легкой кровавой пленкой. Из открытого рта вытекала кровь, образуя лужу. Все тело было вывернуто, изломано и окровавлено, а по линии талии шла глубокая рана из-под края которой было видно внутренности. Если бы Гоша мог, то он обязательно бы позеленел от вида собственного трупа. При жизни духу снились кошмары, но во сне Дока его преследовало чувства гиперреализма.       Док продолжал тяжело дышать, но было видно, что ему становилось немного легче. Пошарив по тумбочке, он нашел очки, нацепив их на себя слегка трясущейся рукой. Накинув халат, Беликов прошёл на кухню, ставя чайник, ему нужно было успокоиться. Гоша полетел за ним, занимая место напротив Дока.       Последние несколько дней человек и призрак учились взаимодействовать друг с другом, что, конечно же, было достаточно тяжело для них. Дмитрий научился примерно определять местоположение Гоши, а дух продвинулся в умении аккуратно двигать предметы, привлекая внимание Дока. Беликов же пошёл ещё дальше, он заказал на авито немного потрепанную временем печатную машинку, решив, что такая вещь не подведёт. Машинка не была раритетной — восьмидесятый год выпуска, как раз то, что нужно для разговоров с Гошей.       Чайник пронзительно засвистел, привлекая внимание Дока. Мужчина до сих пор выглядел испуганным, но теперь, когда остатки сна спали, его вид стал немного лучше. — Тебе уже самому пора к психотерапевту, — заметил Гоша, если бы Беликов слышал его, то, скорее всего согласился бы.       Дух скосил взгляд в окно — небо понемногу светлело, через пару часов будет рассвет. Дмитрий тоже взглянул в окно, думая над тем — имеет ли смысл лечь спать, радовало только то, что на календаре значилась пятница. В университете всего две лекции, а вечером несколько сеансов психотерапии. — Сегодня у меня три сеанса, — произнес Беликов, взяв за привычку говорить важные вещи достаточно громко, чтобы его слышал Гоша, — будь так любезен, не пугай моих пациентов.       Дух раздраженно фыркнул, что хочет — то и делает, нечего ему тут приказывать. Доку самому стоило быть более расторопным, да и кто виноват, что Гоше не нравится слушать чужие проблемы. Вот у него были серьёзные проблемы — злободневные и наболевшие, а у остальных пациентов сплошное нытье. — И ещё кое-что, — тут же произнес Дмитрий. — Послезавтра я заберу Олю домой, так что я настоятельно тебя прошу не пугать её. — Можно подумать, что твою жену так просто напугать, — пробурчал призрак. — Я серьёзно, Гоша, — словно услышав слова духа, произнес Док. — Никаких приемов из фильмов ужасов. Если с моей супругой что-то случится, разбираться будешь сам.       Дух подал утвердительный знак — сдвинув ложку на стол, покрутив её, успокаивая Дока. Для удобства они сразу определили систему знаков, которая позволит Дмитрию понять согласен или не согласен с ним пациент.       Чай с мелиссой слегка обжёг губы Беликова, тот досадливо поморщился, мысленно возвращаясь к кошмару. Его действительно волновал этот вопрос — как умер Гоша? Док понимал, что ему нужно поговорить с матерью пациента, но каждый раз при мысли о необходимости такого разговора на его сердце ложилась странная тяжесть, будто бы и не его вовсе. Дмитрий считал своим долгом помочь женщине, потерявшей сына, он и сам прошёл через это, но что сказать ей? Раньше всё было проще — смерть была окончательной точкой, проходя которую человек полностью исчезал из системы координат реального мира.       Проведя лекции у первого и третьего курса, Беликов направился в сторону кабинета, где он проводил сеансы психотерапии, на душе было скверно. Гоша не особо обращал на себя внимание, что позволяло немного расслабиться, пожалуй, Док уже привык к тому, что недалеко от него обитает его пациент.       Психу было тяжело сдержать слово, пациенты Дока раздражали его, а их глупые проблемы казались настолько надуманными, что Гоша устал закатывать глаза и прикладывать ладонь к лицу. Подумаешь — депрессия, можно подумать, что все такие счастливые живут. Он вот, вообще, умер! — Как же меня бесят твои пациенты, Док, — проворчал псих, раздраженно веля призрачным хвостом. — Они страдают какой-то ерундой, занимают моё место и отвлекают тебя от важных дел. Бесит! Как ты это терпишь, вообще?       Дмитрий не отвечал, но что-то подсказывало ему, что Гоша недоволен. Быть может, между ними крепла связь и он научился улавливать настроение своего подопечного, а может быть, Док просто хорошо знал психа, в любом случае, странное ощущение напряженности не покидало мужчину до самого вечера, пока за последним пациентом не закрылась дверь. Гоша тут же раздраженно рухнул на некогда любимую кушетку. Нет, какая наглость — приходить сюда и рассказывать о всякой ерунде, когда у Дока есть более важны проблемы! — Гоша успокойся, пожалуйста, — попросил Беликов, — у меня голова болит. — Ещё чего, — фыркнул псих, но немного поубавил свое раздражение, он тоже заменил, что Док стал более чувствительным к его присутствию.       Вечером Дмитрий позвонил жене. За неделю супруга немного успокоилась и готова была вернуться домой, если муж пообещает ей, что подобного больше не повторится. Док не стал рассказывать ей про Гошу, понимая, что Ольга скорее посчитает, что и у него поехала крыша либо, наоборот, вообще откажется возвращаться домой. Дух пациента в принципе был не против того, чтобы жена Дока вернулась, но было тяжело побороть в себе искушение, устроить последней небольшую подлянку — вот нечего было его выгонять и кричать, что он весь такой из себя истеричный и ненормальный.       За час перед сном, Док по своему обыкновению устроился в кресле у камина, вытянув длинные ноги к самой решетке, Гоша сидел рядом в другом кресле. — Я всё же считаю, — начал Док, смотря в камин, где языки пламени складывались в причудливые узоры, — нам нужно навестить твою мать. Может быть, понимание причины смерти позволит продвинуться в нашем деле. — Я всё равно считаю, что это плохая идея, — ответил Гоша, но как-то показывать неодобрение не стал. Где-то глубоко в душе (весьма спорное заявление для призрака), он понимал, что должен встретиться с мамой.       Гоша тоже уставился в камин, на душе было тяжело. Их отношения с матерью были далеки от идеальных — она слишком много требовала, слишком часто упрекала и, казалось, никогда не желала его понять. Подростковые стычки, какие случаются у всех детей, обострялись и в какой-то момент Гоша мог поклясться, что мать бесит его больше, чем все, кого он только знает. Это была отчаянная злость, злость человека, который искал поддержки, но не находил её. И теперь… а многое ли изменилось? Псих не хотел знать ответ на этот вопрос, потому что чувствовал, это слишком сложная и опасная для него сфера.       Ночью Гоша вновь попытался наладить контакт с Доком, сонное сознание легко впускало в себя потустороннюю силу, теряя тонкую связь с реальностью. Дух легко прокрался в сознание психотерапевта, правда удержаться в этом сознании было не так уж просто. Гоша несколько раз отчетливо произнес адрес и имя матери, выводя его на ментальном белом экране.       Док проснулся в восемь утра, чувствуя себя невероятно разбито и устало — то ли влияние Гоши плохо сказывалось на его организме, то ли мрачные мысли откладывали свой отпечаток, но Беликову казалось, что ещё немного и он просто свалится от нервного истощения.       Квартира матери Гоши находилась в другой части города, даже на машине дорога заняла приличное время. Беликов переживал, нервно барабаня пальцами по рулевому колесу машины, он не был готов к этому разговору, но ведь он психолог. Добравшись до двери домофона, Дмитрий неуверенно набрал номер квартиры. — Да? — раздался хриплый, усталый голос женщины. — Здравствуйте. Мне нужно с Вами поговорить, это очень важно. — Кто Вы? — Доктор Беликов. Я был психотерапевтом Вашего сына.        Наступила тяжелая, давящая тишина. Дмитрий нервно озирался по сторонам, с каждой минутой теряя уверенность в своих действиях, Гоша находился рядом, но и его состояние можно было описать как «Повышенная обеспокоенность». — Проходите, — наконец произнесла мать Гоши.       Док медленно двинулся вверх по лестнице, ощущая как его ноги непослушно шуршат по ступеням, казалось, что они налились свинцом. Беликов попытался упрекнуть себя, в конце концов, ему доводилось работать с людьми, потерявшими родственников, но никогда прежде это не касалось его самого так близко. Гоша молчал, понуро опустив голову, было тяжело, как никогда в жизни.       Двери Доку открыла невысокая бледная женщина с крашенными светлыми волосами. Сын мало походил на неё, но нечто общее всё равно угадывалось в их лицах. В уголках глаз и на лбу уже пролегли неглубокие морщины, которые казались более объемными из-за усталого выражения лица на котором, казалось, навсегда застыла тяжелая, отчаянная скорбь. Под глазами женщины пролегли тяжелые тени, а слегка растрепанный вид говорил о том, что она недавно встала. Приблизившись к ней, Док ощутил легкий запах алкоголя, кажется, безутешная мать начала прибегать к самому ужасному способу забытья.       Мать Гоши — Анна Андреевна, проводила Беликова на кухню, после его поставила чайник и стала искать чашки. Её движения были медленными и словно механическими. Казалось, что вся жизненная сила покинула тело этой женщины. — Как Вас зовут? — устало спросила она, доставая чашки с верхней полки. — Беликов Дмитрий Павлович. — Анна Андреевна, — представилась мать Гоши.       Дмитрий кивнул, ситуация была не подходящей для приличествующей тому вежливости — ничего приятного в знакомстве на фоне таких событий здесь не было. Гоша устроился в дверях, не зная, куда себя деть. В его душе царил сумбур и беспорядок — ему было больно видеть мать такой. Она казалась безжизненной куклой, поблекшей и потрескавшейся, эта женщина, что с безразличным видом смотрела на его психотерапевта, казалась чужой и неправильной, сломленной. Гоше хотелось взвыть и обнять её, но что-то как будто пригвоздило его к месту и он не смел подойти к ней слишком близко. — Зачем Вы пришли? — в лоб спросила Анна Андреевна, разливая чай по чашкам. — Хочу узнать о том, что произошло… Я узнал об этом слишком поздно. — Почти месяц прошёл, — хрипло произнесла мать Гоши. Дмитрий кивнул чувствуя себя не в своей тарелке. — Знаю. Я… наверное, мне стоит объяснить Вам немного больше.       И Док рассказал. Он говорил о том, как заметил первые тревожные нотки, как не мог дозвониться до своего пациента, но по чудовищной беспечности проигнорировал всё это, решив, что Гоша слишком устал и не хочет приходить. Беликов говорил и о страхе, и о том, как он ждал звонка, о надежде, о горе, обо всём. Анна Андреевна слушала его молча, иногда осуждающе хмурясь, иногда моргая, чтобы задушить в себе слёзы. Её рана на сердце только начала схватываться, а этот человек в дорогом костюме, что говорил с такой искренностью, вновь растравил её, пройдя по едва затянувшейся коже. По щекам матери Гоши текли молчаливые слёзы — она уже выплакала свое горе, но напоминание о нём жгло её больное сердце. Она была одна — совершенно одна, лишенная всякой поддержки и внутреннего мира. Её муж, а теперь и сын — все её родственники и дорогие люди покинули этот мир, оставляя ей невыносимую боль, заглушить которую не был способен даже алкоголь. — Расскажите… расскажите мне о нём, — попросила Анна Андреевна, посмотрев на Дмитрия с такой мольбой, что мужчине показалось, будто его сердце сейчас разорвется от жалости и боли к этой женщине.       Дмитрий кивнул. Отпив немного чая, он начал рассказ. Гоша молчаливо слушал его, не зная, куда себя деть. Если бы призраки только умели плакать, он бы точно не выдержал этого. Док говорил о нём с такой тоской, что нельзя было не проникнуться и не понять — этому человеку Гоша был дорог не только как пациент, но и как друг. Дмитрий осторожно обходил опасные темы, но они постоянно всплывали, причиняя боль. — Он так и не простил меня, — захлебываясь слезами, произнесла Анна Андреевна. — Это не так, мама, — прошептал Гоша, отчаянно прижимаясь к ней, но она чувствовала лишь всепоглощающий холод.       Дух замер, ощущая как и его самого начинает наполнять нестерпимый холод. Видя свою мать такой несчастной, ощущая её горе, но не имея возможность сделать хоть что-нибудь, Гоша понимал, что это конец. Никакая жизнь после смерти уже не исправит ничего, что было сделано. Даже так, в виде призрака, он не сможет быть услышанным самым дорогим человеком, который у него только был. Даже если бы она верила, слышала или видела его — это всё равно ни к чему не привело, только сейчас Гоша понял, что он действительно умер. Она больше никогда не услышит его, не почувствует объятий, не услышит благодарностей и извинений, не увидит его улыбки и всё, что теперь останется для неё — утихающая, тлеющая скорбь, что станет слабнуть лишь со временем, но никогда полностью не погаснет. Они теперь по разные стороны и, быть может, этим сторонам уже никогда и нигде не пересечься.       Беликов вздрогнул, ощутив как по его щеке катится одинокая слеза. У него было странное и тяжелое чувство, как будто эта слеза вовсе не принадлежала ему — это была слеза того, кто уже навсегда исчез для этого мира, став лишь именем на могильном камне. — Не плачьте, — тихо прошептал психотерапевт, едва поборов в себе желание сжать Анну Андреевну в крепких, утешительных объятиях. — Он рядом с Вами, в Вашем сердце.       Женщина покачала головой, сколько раз ей говорили это? Рядом, в сердце? Да что же это за рядом, когда всё, что осталось от её сына — пара вещей и воспоминания, многие из которых были слишком тяжелые. — Скажите, — наконец произнес Дмитрий, заметив, что женщине стало немного лучше, — как умер Ваш сын? — Он… он попал под машину, — тихо произнесла она, сжимая чёрную шерсть пиджака. — Его… сбили на большой скорости, это было так ужасно… Гоша умер на месте… я видела его тело… столько крови…       Она снова зарыдала, Док молча сжал её крепче в объятиях. — Я была так строга с ним, — неожиданно произнесла она, всхлипнув. — Нет, мама, всё хорошо, — отчаянно произнёс Гоша, но она не слышала его. — Не корите себя, все родители строги, — покачал головой Док. — Вы не понимаете… Разве не я виновата в том, что он стал таким? Если бы я могла… если бы можно было, я бы стала другой матерью — хорошей, лучшей. Я бы всегда слушала его проблемы и не корила за то, что он делает не то, что я ему говорю. Я ведь хотела лучшего для него, всегда. Сколько раз я обижала его, думая, что делаю лучше? Сколько раз…       Слова Анны Андреевны окончательно перешли в рыдания и эти всхлипывания были похожи на удары ножа по сердцу. Гоша вновь прижался к матери, но она лишь дрожала от холода и слёз, не понимая, что тот, перед кем она так сильно желает получить прощение, сильнее чем когда либо нуждается в её объятиях и успокаивающем шёпоте. — Прости меня, прости! Мама, прости! — с рыданиями в голосе шептал дух, ему так хотелось чтобы она услышала его, чтобы узнала! — Вы не виноваты, — вновь произнёс Док, решившийся обнять её. Что-то внутри него словно обрывалось от этой боли. — Если бы Вы могли его услышать, он бы сказал Вам, что Вы были для него самой лучшей матерью на свете. Он бы сказал, что все совершают ошибки и он совершал их, но что всё это не имеет никакого значения, ведь именно Вы воспитали его, подарили свою любовь и заботу. — Он был так обижен на меня, — всхлипнула женщина. — Я был идиотом, мам, — почти поскулил Гоша. — Мы все не понимаем много, пока не вырастем. Он давно простил Вас. Гоша никогда не говорил о Вас плохо, когда разговор касался детства.       Док долго и тихо говорил ей о том, что Гоша любил её и все обиды, которые только могли быть между ними, давно прощены и забыты. По щекам Беликова текли слёзы, он говорил за двоих, ощущая ноющую, тяжелую боль утраты. Он ощущал, как его руки и бок облает ледяным холодом, понимая, что Гоша обнимает свою мать и от этого ему хотелось говорить больше, хотелось утешить эту женщину и закричать: «Смотрите, Ваш сын здесь», но не мог проронить ни слова. — Простите его, — тихо произнёс Док. Эта мысль неожиданно возникла в его голове и полностью поглотила. Что- то словно шепнуло — она должна простить Гошу. — Представьте, что Ваш сын сейчас здесь, и он слышит Вас. Скажите ему все, что так хотели сказать при жизни и простите. Он простил Вас, я знаю это.       Женщина всхлипнула, кивнув. Она долго говорила о прошлом, о том, что была слишком неидеальной матерью, о том что любит и не может простить себе то зло, которое причинила. Гоша плакал, но его слезы катились из глаз Дока, принося странное облегчение. — Прости меня, Гоша, — наконец произнесла она. — Я прощаю тебя и ты прости мне. — Я прощаю, — тихо прошептал дух.       Необъяснимая волна облегчения затопила его, принося странное умиротворение. Гоше даже показалось, что тяжёлые цепи, как будто держащие его на месте, затрещали и одна — длинная и плотная, порвалась, упав со звоном на пол. Один из пунктов был выполнен.