Мораль сей басни

— Я мог бы простить всякое. В том числе, и твою нелепую попытку уничтожить империю нашей семьи. Мейегор раскуривает медленно, пышет дымом, пока кончик сигары разгорается ярко-красным. Он выглядит безмятежно и почти весело — для человека, пережившего пару-тройку покушений и попытку подрыва многомиллионного бизнеса. Любой другой бы разговаривал не словами, а свинцом. Мейегор ощущает практически ностальгию, тянущую где-то в груди, по юношеским годам, полными адреналина и первородной жестокости, которые присущи диким джунглям. Таким, где властвовал один закон — закон силы. Его брат — такой же хищник, но Мейегор смотрит на него, взглядом окидывает с ног до головы и видит только тушканчика, а не молодого дракона, полезшего в пасть к другому. В наивной браваде и уверенности в своей же хитрости. — Я бы пропустил тебе это допущение. Как-никак мы всё же братья, — говорит он Эйнису посреди какой-то нелепо-гангстерской рыбной базы. — Ты бы выплатил мне эти многочисленные миллионы, и мы бы разошлись с тобой, как в море корабли. Он усмехается, одёргивая манжет рубашки под пиджаком. Неизменно-белым — визитной карточкой короля их джунглей. И видит, как осознание безвыходного положения проступает в чертах брата. Незримо для других — Эйнис не теряет лица, выученный той же школой, что и Мейегор. Пусть у кого-то из них и были поблажки. — Много драмы нагоняешь, — Эйнис цедит сквозь зубы, взглядом кося по сторонам. Телохранителей рядом нет. Любимой Гидраргир — тоже. Разве что где-то лежит на дне залива. — Назови цену. Ярость колет затылок, прежде чем разливается теплом. По ощущениям, сосуды в голове лопаются, а кровь разливается тягучим маревом, уничтожая мозговые клетки. Мейегор не хватает его за шею, чтобы выдавить жизнь. Даже не притрагивается: годы вышколили его выдержку, а чужая рука на собственном загривке направляла, даже когда он хотел её сломать. Тонкая, с хрупкими на вид пальцами, но цепкая и сильная. Балерион было пятнадцать, когда она оказалась в семье. Мейегору в то время только-только стукнуло десять. Пять лет разницы между ними стёрлись, когда он забрал власть в свои руки и перестал чураться незаконности их дел. Отец мечтал легализовать их бизнес, но Мейегор не разделил его грёз, не боясь грязи методов, которые приводили его к нужной цели. Балерион Блэдрейд оказалась той силой, что смогла сдерживать его бурный и самодурный нрав, когда дела принимали совсем хреновый оборот. Вдобавок ей не были свойственны вспышки агрессии и бурные истерики, коих Мейегору хватало от многочисленных женщин, на чьи пальцы ему когда-то (не) свезло надеть кольцо. Ближайшая соратница, доверенное лицо, пусть их взаимоотношения напоминали сплошную грызню, — и Мейегор терпеть не мог, когда кто-то трогал е г о. — Цену? — он сужает глаза, подступая ближе. Его ребята за спиной в одинаковых идеально выглаженных костюмах точно крепче сжимают рукояти пушек с глушителями. Никто не любит лишний шум. Даже вдали от бурной городской жизни. И полиции проще замять дело. — Цену? — повторяет Мейегор. — Тебе денег мира не хватит на то, чтобы я спустил тебе и твоим людям то, что вы тронули мою женщину. Сигара улетает в сторону, а сам Мейегор проводит пальцами по своей челюсти. С нажимом, словно усмиряя гнев. Но вмиг меняется в лице, рявкая: — Мою женщину! Эйнис, чести ради, не вздрагивает и не отшатывается. Крепче сжимает челюсти и пальцы на своих же предплечьях. А Мейегор вспоминает комнату, полную трупов; вспоминает ублюдка, который взял разъярённую Балерион на прицел, заставляя разжать пальцы на чужой шее. Мейегор вспоминает ссадины на её лице и брызнувшую на него кровь от выстрела. Он нажимал на курок до тех пор, пока обойма не опустела и грохот не сменился жалким щёлканьем. Ярость затапливает его до краёв, словно вскипающая кислота в чане. — Хочешь цену? — он подступает вровень, не боясь, что у Эйниса под курткой может оказаться нож. Или мачете. Или ядерная боеголовка. Хлёсткая до расправы жажда проступает в каждом его слове: — Я тебя на куски порежу. Шагов Балерион за спиной он не различает, ощущая её приближение каким-то необъяснимым себе чувством. Он уверен: так к нему подкрадётся и смерть, но не в этот день. — Нам пора, — она останавливается за спиной. — Ты закончил? Мейегор взглядом косит, напарываясь на синеву кровоподтёка на её скуле. Балерион лишь приподнимает брови в ожидании ответа. — Нас ждут куда более важные дела, — добавляет, но Эйнис перебивает её: — Мы братья, Мейегор. И есть вещи действительно важнее твоих... — Прикуси язык, — холодно отрезает тот. — Или я решу, что он тебе мешает. Впрочем, тебе многое мешает, и мои ребята с радостью тебе помогут избавиться от балласта. — Она даже не твоя жена! Упаси их боги. Балерион усмехается, так же представляя разрушительные перспективы подобного. — Тем хуже для тебя, — Мейегор поправляет воротник пиджака и разворачивается, не размениваясь на показательные кивки тем, кому платит пятизначные суммы за беспрекословное понимание. — А теперь нам действительно пора. Эйнис хватает его за плечо. В перспективе, наверняка к себе разворачивает, но движение обрывается, ломаясь. Мейегору смотреть не надо, чтобы догадаться: Балерион вытащила нож. Не всегда эффективно при наличии пушек, но всегда кроваво. — Я такой же дракон, как и ты, — Эйнис, и право, рычит. — Нет, — Балерион понижает голос. — Ты трусливая ящерица, что спряталась под камнем. Мейегор дожидается, когда она поравняется с ним и неожиданно подставляет локоть. Где-то точно разверзается мир, потому что Балерион не отвергает это движение. — Так и не понял он морали твоей притчи, — произносит она, стоит им отойти подальше, к припаркованным автомобилям. Мейегор смотрит куда-то в даль, на текущую воду и высотки выстроенного города. Вечно гудящего человеческого муравейника, полного гнилостных предателей. Собственная семья — первый стервятник, возжелавший выколоть глаза. Им предстоит много работы. А покой может только сниться. — Её придётся уяснить всем, — отвечает Мейегор, ловя себя на том, что почти довольно ухмыляется: — Потому что когда дракон голоден, он ест.