Не убоюсь я

Вдвоем пробираться по туннелям логова Черного Всадника оказалось куда труднее, чем в одиночку. Жалкие крохи еды приходилось делить на двоих, и Финвэ постепенно слабел. Татье же была вечно голодна и все пыталась улучить момент, чтобы наброситься на Финвэ. Она несколько раз перетирала веревку, и тогда снова приходилось драться с ней. А еще она все время выла, рычала или порывалась убежать, и ее возня могла привлечь чудовищ. Каждый раз, когда они прятались в узких проходах, пережидая, пока твари пройдут своей дорогой, Финвэ зажимал матери рот, а та вырывалась и нещадно грызла его руку. Но Финвэ стискивал зубы и терпел, надеясь, что им повезет. Примерно половину пути им везло. Но этот путь выматывал Финвэ все больше и больше. Татье вела себя как дикий зверь, хотя и говорила что-то на своем странном языке. Но она была хитрым зверем. Притворялась спящей, чтобы Финвэ расслабился, дожидалась, пока тот устанет или отвлечется на что-то, прикидывалась спокойной и даже изображала дружелюбие — но в итоге все равно нападала или пыталась сбежать. Словом, рядом с ней нельзя было ни на секунду терять бдительность. Текли часы, совершали свой круг по нему невидимые звезды, и Финвэ, как ни старался, становился все более рассеянным от усталости. И когда он буквально уснул на ходу, Татье снова избавилась от веревки и напала. Он подлетела к Финвэ, выхватила у него из рук дубинку и ударила, метя в голову. Финвэ успел уклониться лишь в самый последний момент, подставив левое плечо. Что-то хрустнуло, сустав обожгло болью. — Не надо... — глухо выдохнул квендо, но мать его, конечно же, не послушала. Она снова занесла дубинку для удара, но на этот раз Финвэ прыгнул вперед, проскользнув под ее рукой, обхватил за корпус и, подставив подножку, повалил на пол. Но Татье вцепилась в него, и они покатились по камням куда-то вниз. Татье выронила дубинку и снова дралась руками и зубами, а Финвэ тщетно пытался забороть ее. Тоннель спускался вниз, к очередной пещере, пересеченной глубокой дымящейся трещиной. Около это трещины Финвэ сумел затормозить, но и мать выпустил. Та вскочила на ноги, и Финвэ попытался подняться тоже, но она ударила его ногой по лицу и снова опрокинула на пол. — Мама, пожалуйста... — пробормотал он, понимая, что это бесполезно. Тварь, когда-то бывшая его матерью, приблизилась, наклонилась над ним и протянула руку, чтобы схватить за горло. И в этот момент Финвэ увидел массивную чешуйчатую тушу за ее спиной. — Сзади! — завопил он, указывая рукой Татье за спину. Этот жест невозможно было не понять, и она обернулась — но поздно. Гигантская ящерица бросилась и ухватила ее зубами поперек корпуса. Сомкнув челюсти, чудовище принялось мотать головой, все глубже вгоняя клыки в плоть и ударяя жертву о камни. Татье то дергалась, то обвисала в пасти, как тряпичная кукла. Финвэ все-таки поднялся и снял с пояса пращу — единственное оставшееся у него оружие, не считая бесполезного против твари костяного ножа. Первый камень ударил по чешуйчатой морде, не причинив вреда, и чудовище этого даже не заметило. Второй раз Финвэ собрался, усилием воли заставил руки не трястись — и попал точно в правый глаз ящерицы. Камень влетел под веко, то ли повредив, то ли вовсе выбив глаз, и хищник зашипел и еще более яростно принялся трясти головой. — Пойди прочь! — Финвэ грозно закричал и затопал ногами, чтобы отпугнуть ящерицу, но вышло наоборот. Чудовище выпустило из пасти добычу и ринулось на наглого мелкого обидчика. Но у Финвэ было еще время, чтобы прицелиться и запустить в нее третий камень. Но тот снова стукнулся о чешую, и Финвэ отскочил, а потом осознал, что сам себя загнал в ловушку: он оказался между стеной, ящерицей и трещиной — достаточно узкой, ее удалось бы перепрыгнуть, но он не мог бросить мать. У него оставался только один шанс, и он снова вложил камень в пращу и метнул его, метя в уцелевший глаз. И попал. Чудовище взревело, и на этот раз в его реве слышались не только злоба и ярость, но и боль. Ничего не видя, оно принялось искать цель, но Финвэ не дал ему возможности себя поймать. Он стремглав проскочил мимо ощерившейся окровавленной морды, подхватил Татье и прыгнул через трещину. Страх за свою жизнь и жизнь матери открыл в нем какие-то запасы сил, о которых он сам не подозревал, и он смог бежать еще долго, не останавливаясь, пока не оказался перед еще одной расселиной. По ее дну тек жидкий огонь, и она была слишком широка, чтобы через нее перебраться. Здесь Финвэ остановился, положил странно неподвижную Татье на камни, огляделся и понял, что не помнит этих мест. Нужно было остановиться, вернуться назад, к знакомой уже дороге, и попробовать снова. Но перед этим стоило хоть немного отдохнуть. Он был сильно измотан, и бежал с существенной для себя ношей, и теперь едва мог идти. Он опустился на пол рядом с матерью и склонился над ней, чтобы осмотреть. Ее грудная клетка была пробита клыками и продавлена внутрь, кожа была разодрана, и кое-где из кровавого месива торчали обломки ребер. Шея странно выгнулась, на голове зияла рана, и редкие грязные волосы густо заливала кровь. Черные кровавые потеки тянулись изо рта и из ушей, а мутные глаза невидяще смотрели в потолок. Татье не дышала. Она была мертва, и ее смерть обрушилась на Финвэ тяжестью каменной глыбы. Весь его путь, все пережитые ужасы — все оказалось бессмысленным. Мать погибла. Погибла именно тогда, когда для нее появился крохотный, призрачный — но шанс на спасение. Она страдала, пока ее превращали в злобную звероподобную тварь, она звала Финвэ, но тот ничего не смог сделать. Финвэ опустил голову, уткнувшись прямо в окровавленную истерзанную грудь Татье, и лежал недвижно, не в силах даже плакать. Но горе его длилось недолго. Что-то здесь было неправильно. Пока он нес мать, то ощущал в ней жизнь, хотя с такими ранами она непременно умерла бы сразу. Чувствовал и сейчас. И вот пришла разгадка: в ее теле что-то шевельнулось. Резко вскинувшись, Финвэ снова оглядел мать. Жизнь не вернулась в ее изломанное, искалеченное тело, но живот ее дернулся. Она носила дитя! То, что Финвэ принял за еще одно уродство, таковым вовсе не оказалось. Существо в чреве Татье еще жило, и Финвэ не знал, что и думать. Это был его брат или сестра, который мог еще оказаться квендо, а не чудовищем. Но как так вышло, и как сильно должны были измениться душа и тело его матери, чтобы она вообще смогла зачать? И достаточно ли ребенок вырос, чтобы жить? И главное, если тело матери уже не могло исторгнуть дитя, то как его достать? Неужели придется разрезать ей живот, будто дичи, которую потрошат? Финвэ не знал, как поступит дальше, не знал, как донесет ребенка до обитаемых мест живым, если он или она квендо или квендэ, и что будет делать, если нет. Руки у него мелко дрожали, но он сумел совладать с собой. Достав костяной нож, он занес его над телом Татье, глубоко вдохнул, будто собирался с разбегу нырнуть в воду, и резко вонзил его в плоть — неглубоко, так, как если бы хотел пропороть шкуру оленя. Финвэ сам не понимал, как он мог решиться на такое, не верил, что подобное творит, но руки действовали сами, отдельно от разума, ведя длинный разрез от груди до низа живота. Натянутые кожа и плоть послушно расходились, так же легко подались внутренности, и лопнул пузырь, в котором плавало еще не рожденное дитя. Бросив нож, Финвэ вытащил наружу крохотное мокрое тельце. Несколько мгновений, наполненных милосердной пустотой, бездумно смотрел на него — а потом заорал от ужаса. Существо было меньше, чем обычно рождаются младенцы, но уже с клыками и кривыми когтями, перекошенным уродливым лицом и грязно-серой кожей. От этого зрелища, от потрясения, от усталости или от всего вместе в глазах у Финвэ померк тускло-красный свет от расщелины, и сознание кануло в темноту. Дитя выскользнуло из его ослабевших рук и упало куда-то вниз...