Не убоюсь я

Через две перемены звезд лес стал меняться. Поначалу незаметно, неуловимо, так, что даже самого опытного охотника только чутье могло предупредить о надвигающихся невзгодах. То самое чутье, что заставляет остановиться и прислушаться незадолго до того, как в лесу затихнут птицы и попрячутся звери перед приближением чудовища. Чутье, что предупреждает о топкой почве, о недобрых местах, где обитают злобные духи, и побуждает осмотреться в поисках удобного дерева даже раньше, чем взгляд заметит волчьи следы. И это чутье заговорило не только у Татье, которую мрачные предчувствия не оставляли во время всей охоты и даже раньше. Теперь и Тата стал еще внимательнее вглядываться в темноту вокруг, то и дело прислушивался и принюхивался — но назад не поворачивал. Финвэ заметил, что отцу неспокойно, и это чувство передалось и ему, хотя он еще не понимал причину. — Олень уже близко, — говорил Тата. — Он совсем обессилел. Мы скоро настигнем его и пойдем назад. — Здесь плохие места? — спросил Финвэ. — Не хорошие, — отец кивнул, — но и не самые худшие. Но идти по ним недолго, и скоро у нас будет добыча, а живому созданию не придется больше страдать. Финвэ кивнул, показывая, что признает правоту отца. Дело стоило закончить. Разве можно оставлять раненого зверя долго и мучительно умирать или отдавать его хищникам, когда он мог бы погибнуть быстро и безболезненно и принести племени немало пользы? Не успели звезды немного сместиться на небосклоне, как вокруг стало слишком, неестественно тихо. Не кричала ни одна птица, не шелестели от ветра ветви, и в повисшей мертвой тишине даже шаги и голоса квенди утихали и глохли, будто слышались через толстую шкуру. Но до оленя оставалось совсем немного. Тата не боялся, ведь не встречалось ему еще ни зверя, ни чудовища, которых он не смог бы убить своим копьем. И Татье практически не уступала ему, да и Финвэ уже прекрасно умел обращаться с оружием. Хотя крылось в этих местах, конечно, и то, что опаснее и страшнее чудовищ, от чего и защититься, и убежать непросто. Трое квенди шли молча, напряженные, как натянутая струна. Тишина давила, пробуждая чувство тревоги, и Финвэ всеми силами старался не дать ему перерасти в настоящий страх. Вот показались примятые кусты, в которых валялся раненый олень, и кровь на них только недавно засохла. За ними — овраг, куда зверь скатился, и там, внизу, наверняка лежал и умирал. — Вот мы и нашли его, — Финвэ нарочито бодрым голосом озвучил очевидное и первым полез в овраг. Склоны оказались крутыми, но не настолько, чтобы у квендо не получилось спуститься, а вот олень выбраться оттуда уже не мог. Свалившись, он переломал ноги и сумел только отползти на несколько десятков шагов, где и остался, ожидая гибели. Финвэ подошел, занеся копье. Олень лежал на боку, и стрела оказалась под ним, так что он сам же ранил себя еще сильнее. Длинные ноги выгнулись под неестественными углами, бок опускался и поднимался слабо, но часто. Почуяв охотников, зверь поднял голову, и в его черных глазах заплескалось столько тоски и боли, что его страдание, казалось, сейчас переполнит сердце животного и выплеснется наружу. Финвэ замешкался и опустил копье. Зверь был так красив и его было так жаль, что он едва не расплакался, как на своей самой первой охоте. Тата тяжело вздохнул за спиной у сына, а затем отодвинул того в сторону и одним точным ударом добил оленя. Несколько мгновений он стоял над мертвым зверем неподвижно, опустив голову, будто просил прощения. Тем временем Татье быстро отыскала крепкую палку, чтобы примотать к ней добычу и так нести. — Давайте поторопимся, — сказала она. Оставаться здесь дольше, чем необходимо, и так никому не хотелось. Лес просто так не затихает, а звери без причины не таятся. Так что Тата и Татье ловко взвалили концы палки себе на плечи и полезли вверх по склону, а Финвэ шел в пяти шагах впереди, разведывая путь. Он первым выбрался наверх и первым увидел, какая напасть грядет. С севера, из болот и непроходимых чащоб наползал туман, серый, холодный, липкий, от одного прикосновения которого по хребту бежала противная дрожь. Он клубился, тянулся длинными языками, обвивался вокруг древесных стволов. Плохой туман, недобрый, в нем заплутавшие путники теряются навсегда, а на смену привычным зверям приходят совсем иные создания, могучие и злобные. В такую пору чудовища выползают из нор, выходят из глухих чащоб, чтобы сделать квенди своей добычей. Финвэ уже встречал такой — но в хижине, у очага, где живой жаркий огонь разгонял серую муть. Случалось ему в такой час и покидать дом, но никогда он не уходил так далеко. Финвэ предупредил родителей, но те уже и сами все видели, ведь туман потянулся и по дну оврага и густел с каждым мгновением. Тата и Татье заспешили наверх, но когда они выбрались, то оказались уже в непроницаемом сером облаке, где едва можно разглядеть пальцы вытянутой руки. — Мы бросим оленя? — спросил Финвэ, озираясь по сторонам. Он очень боялся потерять родителей из вида. — Нет, — отозвался Тата. — Мы не сможем идти быстро, что с добычей, что без нее. И он поможет мне и Татье не потеряться. А ты возьми, — он протянул руку и сунул Финвэ конец веревки. — Привяжи к поясу и иди сбоку от меня. Финвэ так и поступил, закрепил веревку и поравнялся с отцом, для верности решив не отходить от него больше чем на два шага. И так все трое двинулись назад, стараясь держаться нужного направления и высматривать по пути хоть какие-то приметы. Но туман неумолимо сгущался, и не заплутать в нем становилось так же трудно, как что-то разглядеть, опустив голову в молоко. Сырой и промозглый, он забирался стылым неуютным холодом под одежду, заставляя сжиматься и ежиться. Мех на шкурах промок, стал тяжелым и неудобным. В тумане тонули все звуки и запахи, и Тата уже просто шел куда-то, вроде бы назад, но и направление определить не получалось. Если бы ноги не стояли на земле, квенди и вовсе потеряли бы верх и низ. Финвэ оставалось только полагаться на отца и мать, на их чутье и опыт, ведь сам он перестал понимать, куда идти, почти сразу. И теперь привязанная к поясу веревка стала единственным, что не давало ему потеряться и пропасть. Он старался не думать, что будет, если на них сейчас выскочит голодная тварь. Как отбиться, если ничего не видишь? Время тянулось мучительно медленно, и только количеством шагов кое-как получалось его измерить. Финвэ насчитал примерно полторы тысячи. И тогда нечто новое и пугающее нарушило тишину. Где-то в лесу слышалась мерная, тяжелая поступь, будто шла лошадь, только намного крупнее и тяжелее обычной. Не понять — далеко или близко, впереди или позади. Звуки искажались, а земля под копытами невидимого коня гудела и стенала, будто от боли. Финвэ зажал себе рот, чтобы не взвизгнуть от страха. Он слышал страшные сказки о том, кто это. Шепотом, словно боясь призвать на свои головы беду, говорили квенди о Черном Всаднике — существе, которое лишь немногие видели и о котором еще меньше живущих способны рассказать. Скачет черная фигура на черном коне, и ужас бежит впереди нее, и не поразить Всадника никаким оружием, и не боится он ни огня, ни колдовской песни. Одних Всадник убивает огромным черным копьем, других же забирает с собой в неведомые земли далеко на севере, и никто из тех несчастных более не возвращается. Не сговариваясь, Тата и Татье бесшумно опустили оленя на землю. Теперь уж было не до добычи — лишь бы живыми уйти. А затем Тата несильно потянул веревку, увлекая перепуганного сына за собой. — Не бойся, милый, — прошептала Татье в самое ухо Финвэ. — Просто иди, и все будет хорошо. Она сама не очень-то верила в правдивость собственных слов, но от ее голоса Финвэ стало немного спокойнее. А Всадник скакал где-то в тумане, и под копытами его коня все так же стонала земля. Не понять было, отдаляются от него квенди или, наоборот, приближаются, а может, он, издеваясь над ними, движется по кругу, словно уверенный в себе хищник вокруг раненой добычи. Крепко держа копье, Тата шагал вперед, остальные следовали за ним. Если он и боялся, то не показывал страха, и его стойкость передавалась Финвэ. И как бы ни хотелось ему закричать и убежать прочь, как можно дальше, надеясь, что самое жуткое из чудовищ за ним не угонится, он этого не делал. Если кто и мог защитить его, то родители. И так они прошли еще тысячу шагов, пока не достигли небольшой поляны, заросшую высокой травой и редкими кустами бересклета. Туман здесь немного рассеялся, так что видно было до другого края поляны. Да только от того, что открылось взору, Финвэ остолбенел от ужаса, даже отчаянный вопль застыл у него в горле, так и не выйдя наружу. На середине пустого пространства квенди поджидал сам Черный Всадник. И он не был страшен — нет, он был воплощением чистого кошмара. Конь его был втрое больше, чем любая дикая лошадь, полностью черный, будто сделанный не из мяса и костей, а из тени и мрака, и туман клубился у его копыт. Его огромные красные глаза горели злобным огнем, а из пасти, казалось, сейчас выглянут волчьи клыки вместо лошадиных зубов. Морду коня оплетали ремни, на них тускло блестели накладки не из кости, не из камня, а из какого-то неведомого материала. Но еще страшнее был сам Всадник. Тоже намного выше любого квендо, он был весь одет в такой же неизвестный черный материал, облегающий его огромное тело, словно хорошо подогнанная шкура. Голову его покрывал глубокий черный капюшон, под ним виднелась только чернота. Но хотя у Всадника и не было лица, его взгляд чувствовался явственно. И взгляд этот словно обдирал до костей, выворачивал наизнанку саму душу, обжигал яростным огнем и пронзал смертельным холодом. А в руке у него было длинное черное же копье, такое, какое вряд ли может поднять квендо, с очень острым, хищно поблескивающим наконечником, и сейчас Всадник занес оружие для удара. Копье выпало из ослабевших пальцев Финвэ, и он мешком осел на траву, не в силах даже бежать. Сердце в груди замерло, а потом выдало бешеную дробь, руки и ноги похолодели и стали будто ватные. — Хватай Финвэ и беги! — прокричал Тата. Он опомнился первым и бросился на Черного Всадника. Подскочив, Тата метнул копье, метя прямо ему в голову, и даже попал. Но кость только глухо стукнула обо что-то твердое и раскололась. Но Тата не отступил и потянулся за висевшей на поясе дубинкой. Он даже выхватил ее, но больше ничего не смог сделать. Неторопливо, будто и впрямь насмехаясь, Всадник нацелил свое оружие на Тату и ударил. Его копье метнулось вперед резко, как молния, и пронзило грудь квендо. Тот, насаженный на оружие, как на вертел, умер почти мгновенно, и Всадник просто стряхнул его тело на землю, словно прилипшую грязь. Финвэ смотрел на это во все глаза и не мог отвернуться или сделать что-нибудь еще. Тем временем Татье схватила его за плечи и поволокла прочь, словно тушу. Но поздно! Не успела она преодолеть и нескольких шагов, как чудовище обратило на нее внимание. — Беги, Финвэ, спасайся! — отчаянно вскричала Татье и просто толкнула сына от себя так, что тот упал на землю. Но и теперь Финвэ все видел, хотя отдал бы что угодно, чтобы сейчас ослепнуть или вовсе умереть. Татье подняла свой топорик и угрожающе взмахнула им, чтобы Всадник напал на нее и не навредил ее сыну. И тот тронул коня и проехал дальше. Всадник протянул руку, и Татье изо всех сил рубанула по ней, но он даже не стал защищаться. Каменный топор раскололся и сломался так же, как костяное копье, оставив в руках Татье лишь обломок топорища. А после этого чудовище наклонилось, и схватило мать Финвэ свободной рукой за шею, и подняло на коня. Та отчаянно отбивалась и хрипела, но вскоре затихла в страшной хватке. И тогда Всадник просто развернулся и ускакал куда-то в лес. Финвэ остался один. Он лежал на траве, свернувшись и поджав колени к груди, и беззвучно рыдал, сотрясаясь всем телом и будто задыхаясь, захлебываясь собственным горем и ужасом. Он не знал, как долго валялся так, но когда решился пошевелиться, руки и ноги затекли и плохо слушались. Не вставая, Финвэ подполз к распростертому на земле отцу. В груди у Таты зияла дыра, в которую можно было бы просунуть две руки, и через нее виднелись окровавленные внутренности. Вокруг раны плоть почернела и будто бы уже начала разлагаться, хотя прошло совсем немного времени. — Нет, не может быть, — бездумно повторял Финвэ. — Очнись, отец. Умоляю, очнись! Это мне все причудилось, ты же не мог умереть! Но звезды медленно совершали свой оборот по небу, а Тата не оживал и тело его постепенно остывало, становилось холодным, как земля или камень. Нескоро, но Финвэ успокоился. Он закрыл неподвижные, остекленевшие глаза отца и собрался донести тело до поселения, но поднял его — и понял, что ничего не получится. Тогда он снял с его шеи ожерелье из когтей и зубов чудовищ, которых Тата убил. Отец носил его на удачу и, в отличие от всех прочих украшений, никогда не снимал. Чтобы насыпать курган над телом, ушло бы много времени, а накопать и перенести столько земли, чтобы сделать его высоким, в одиночку было просто не под силу. Поэтому Финвэ похоронил отца как мог: снял дерн, выкопал руками и обломком копья неглубокую яму. Он бережно опустил туда тело и снова укрыл дерном. — Прощай, мой отец, вождь Тата, — проговорил он, заставляя себя не сбиваться и не всхлипывать. — Пусть твой дух обретет покой, а твое тело станет землей и даст жизнь деревьям и травам. Затем Финвэ поднялся на ноги и подобрал свое копье и обломок отцовского. Утер слезы и, шатаясь, побрел домой.