Самое страшное, что у нас осталось

Начинаешь ценить сладость дыхания, когда снимаешь удавку. Михаил нервно усмехается, глядя на опутавшие ее пальцы и горло красные нитки. Они все время путаются, связываясь в бесконечные узлы, остаются на ее тонких, белых руках полосами. Алыми, как кровь. Они все время спутываются, пленяя ее, как бесконечные цепи, и никогда не разорвутся. Михаил думает, что это хорошая метафора. Дрянная, не говорит – думает Дагон, но ее мысль бежит по этим нитями, как по тонким, извилистым улицам, и Михаил ловит ее. Самая паршивая метафора в мире. Вы больные на всю голову. Михаил хочет сказать – не мы это придумали. Михаил хочет возразить – мне тоже больно, мне тоже неприятно, если бы в мире было что-то, способное услышать молитву архангела, я бы молилась только об избавлении. Михаил хочет сказать – любить тебя это высшее наказание за твое Падение. Дагон смотрит на нее с такой безумной ухмылкой, что Михаил понимает – она слышит все, что только она может сказать. Все, что не говорит, и все, что никогда не решится сказать. Души однажды полюбивших навеки связаны красными нитями. Нить может спутаться и провиснуть, может завязаться узлом, но никогда не оборвется. Дагон бессильно сжимает нитку в пальцах, пытаясь разорвать. Дагон шагает в адское пламя, и смотрит, как с ее рук слетают, обгорая серебристые чешуйки. Адское пламя может уничтожить все – но только не любовь. Когда Михаил долго не видит Дагон, ее запутанные нитки кажутся почти невесомыми. Они почти не впиваются в горло и ослабевают на запястьях. Когда Михаил долго не видит Дагон, ей становится больно, невыносимо горячо где-то там, где у людей, должно быть, сердце, и она догадывается, что проклятые нити не имеют к этому никакого отношения. Но может быть, однажды они могли бы истончиться навсегда. Когда Дагон долго не видит Михаил, нити буквально впиваются в кожу, намереваясь там врасти. Это ее природа – желать, обладать, бесконечно тянуться и требовать еще и еще, это ее природа – не имея возможности навсегда вычеркнуть любовь из своей сути, искажать ее, извращать, превращая в болезненную страсть. Быть может, однажды эта боль, эта любовь могла бы ее уничтожить – не хуже, чем святая вода. Любовь, говорит Дагон, перепутывая свои пальцы с пальцами Михаил, перепутывая, связывая их нити, это худшее из всего, что мы когда-то сделали. Любовь, отвечает ей Михаил, чувствуя, как обжигают чужие прикосновения, это то, что создало нас всех, весь этот мир, каждую его ноту. Любовь, думают они в унисон, и их мысли повисают, крепко связанные красной нитью, чтобы никогда не выскользнуть прочь, это самое страшное, что у нас осталось. Когда-то они были свободными. Когда-то они были легче, чем самое крошечное перо из белого крыла. Когда-то они играли этими нитями, как солнечными лучами, создавая из них причудливые фигуры, создавая никогда не повторяющуюся Музыку, которой можно бесконечно объясняться в любви. Когда-то все было слишком просто, слишком светло, чтобы так было всегда… Прикосновения ангела – святы. Прикосновения демона – скверна. Раньше Дагон могла целовать ее руки – теперь от одного касания на нее руках остаются темные, похожие на синяки пятна, расползающиеся по кисти. Раньше Михаил могла играть с ее волосами – теперь пряди начинают истлевать в ладонях, если подержать их немного дольше простого касания. Раньше они могли творить вместе, из общей любви – теперь их любовь рождает только жажду отчуждения, только боль и отчаяние. Теперь из их взглядов рождается только отчаяние, и остановить это они просто не могут. Ангелы спрашивают, к кому ведут алые, как кровь на снегу, нити Михаил. Она никогда не отвечает – только улыбается безнадежной улыбкой, и в эти моменты ей кажется, что она стоит в одном шаге от Падения. Дагон проще – у нее никто ничего не спрашивает, демоны вообще мало задают друг другу вопросы, отбив себе эту охоту с самого первого дня существования Ада. Дагон проще – но совсем ненамного. Любовь – это самое страшное, что могло у них остаться. Любовь – это единственное, что у них есть. Михаил продолжает приходить, когда Дагон зовет ее, несмотря на то, что в этот момент алая нить на ее горле сжимается удавкой. Дагон продолжает брать Михаил за руку, а потом бессильно выть, сдирая чешую с пальцев, и знать, что Михаил тщетно моет руки в святой воде. Михаил продолжает приходить. Продолжает целовать губы, на вкус, как кровь и гарь, которые и правда кровоточат от одного прикосновения. Дагон облизывает губы и ухмыляется. Михаил чувствует, как ее крылья начинают тянуть ее к земле. Дагон чувствует странное желание раскрыть крылья, которых больше нет. Они обе встречаются на алой границе их собственной любви, и молчат, не зная, что сказать друг другу. Не зная, как еще объяснить все мысли, что громче обычных слов. Я бы хотела перестать тебя любить, говорит Дагон и дрожащими пальцами проводит по фарфорово-белой спине Михаил, оставляя лиловые, почти звездные полосы. Я бы хотела, чтобы Падение отняло у меня это, вырвало из сути, но ваше милосердие – еще более болезненное, чем ваша ненависть. Небеса не умеют ненавидеть, холодно отвечает Михаил, оставляя на плечах Дагон мелкие ожоги короткими поцелуями. И они обе знают, что Дагон скажет на это, раньше, чем она это произнесет – лучше бы умели. Лучше бы им уметь ненавидеть. Дагон прижимает Михаил к себе, не боясь ни боли, ни синяков, ни кровоподтеков. Михаил почти не чувствует любви за стеной из боли, бесконечной волной, что затапливает ее раз за разом. Михаил почти не чувствует ничего. Останься со мной, шепчет Дагон. Останься со мной, и никогда не приходи больше, если сможешь. Останься сейчас. Михаил собирается уйти, но алая нить, кровь ее любви, крепко держит ее за запястье, и она почему-то соглашается. Соглашается – хоть и проведет ночь, задыхаясь, пытаясь укрыться собственными тяжелыми крыльями, глядя, как их синева медленно темнеет. Это просто ночь, говорит она себе каждый раз. Это просто ночь. Они лежат вместе в какой-то квартире в человеческом мире, которую наспех нашла Дагон, и смотрят в окно, за которым нет, кажется, ничего – ни тропы, ни тени, ни звезды. Эта бесконечность тьмы – все, что у них есть. Нет даже крошечной свечи. Нет даже постели – только брошенный на пол матрас. Эта бесконечность тьмы и пустоты – все, что у них на двоих. Алая нить светится и пульсирует, словно знает, о чем очень осторожно, на самом краю сознания, думает Михаил. Их волосы – рыжие, как закат и золотовато-каштановые, распущенные, переплетаются, и в этом сплетении нет ни боли, ни ненависти, ни удушающей зависимости. Словно дразнящий призрак их возможной любви. Словно бы еще есть надежда. Михаил отвечает за надежду. Михаил точно знает – надежды нет. Дагон засыпает, уткнувшись ей в плечо, и оставляя дыханием мелкие ожоги. Михаил отводит ее голову так, чтобы не касаться лишний раз. В темноте лицо Дагон теряется и сливается с ее ладонью, как причудливая тень. В темноте все кажется почти поправимым. Михаил осторожно разматывает край алой нити, впившейся Дагон в плечо. Меч Воина Господа ловит на сталь красноватый блик от сияния этой нити и впитывает его. Меч разрезает нить так легко и бесшумно, что Михаил удивленно замирает, глядя, как медленно гаснет алый свет. Неужели все было так просто, все могло быть так просто? Она может сделать свободный вдох. Легче всего дышать, когда выныриваешь из петли, но воздух не кажется ей ни сладким, ни долгожданным. Она грустно улыбается, глядя на исчезающие нити, которых Дагон, конечно, не увидит, когда проснется. Любовь – то из чего мы были созданы, и то, что призвано нас погубить; бесконечное кольцо, из которого мы никак не могли вырваться, и не вырвемся никогда. Теперь тебе будет не так больно. Михаил легко-легко целует Дагон в висок, даже не глядя, останется ли новый ожог, и исчезает. Утром демон будет долго искать привычные уже алые цепи, будет кричать в распахнутое окно, проклиная и Ад, и Небеса, будет изумляться странной пустоте, оборванному аккорду Сути где-то внутри себя. Михаил чувствует безмерную тяжесть крыльев, появляясь на небесах, и не раскрывает их. Она боится, что все перья окончательно потемнели и рухнут с ее крыл черным снегопадом. Даже это было бы не так больно, чем пустота, пульсирующая теперь вместо ее крови, бьющаяся вместо ее сердца. Души влюбленных навсегда связаны красными нитями. Нити могут провиснуть и перепутаться, но никогда – не оборваться. Если только не разучиться любить.