Сегодня облачно, ожидается грозовой фронт!

      Так. Я триста лет, считай, был женщиной. Врубаем материнский инстинкт: дитё отобрать, выкупать, высушить, привести в порядок, накормить. Бог или нет — я не могу всё так оставить!       Шаг первый: ребёнок выужен. Даже без сопротивления и лишних вопросов. Они тупо всучили его мне и пошли бухать. Шаг второй: помыть. Где ванная? Вот ванная. Душиком кровушку смыли, дитятю в ванночку с пенкой посадили, а во что эту дитятю переодевать? Придётся вспарывать удачно прихваченные платья и делать одежду из них. Сказано — сделано. Ребёнку так понравилась пена, что смываться и покидать ванную он не хотел. Пришлось повоевать и поуговаривать. Дитё, обмотанное махровым полотенцем, сидит на моём футоне и неодобрительно глядит на расчёску. После очередных уговоров мы причесались и оделись. Последний шаг: накормить. Что я умею готовить и что понравится ребёнку? Блинчики с карамелью! С узорами, а если постараться, то даже с зверушками! Он внимательно наблюдал за процессом готовки и удивлялся, почему на блинчиках остаются узоры. Пару блинчиков даже сделал сам! Даже не спалил кухню! Горжусь!       Вот мы уселись. Ребёнок кушает блинчики, а я смотрю на ребёнка. Такой ангелочек… Как показывает практика, во взрослой жизни он, вероятно, будет иметь хреновый характер. Красив как чёрт и характером чёрт! А пока это маленькая пусечка. И ей грех не любоваться… Очаровашка, стесняшка, милашка, карамелькой ротик испачкал… Сейчас вытру! Ой, и сразу хмуриться! Какие мы темпераментные! Но всё равно пуся… Моё измученное сердечко ойран с трёхсотлетним стажем растаяло… Оно стоит всего, через что я прошёл.       Нашу идиллию прервал зашедший Секиун. Он попросил нас выйти. За дверью храма стояли все уцелевшие шинки. —Мы все посоветовались и решили, что следует назначить новым ведущем тебя, Киун, — Меня? Вы меня пару часов от силы знаете, товарищи! Хотя… Оставлять ребёнка на кого-то из них я не хочу. Им настолько западло? И ну их! Буду смотреть за ним! Но почему не Секиун? Он же был ведущим. Он опытнее. Он просит отойти? Хочет что-то сказать мне лично? Неуж-то узнал?       Они отошли, и он вдруг внезапно начал: — Между нами что-то изменилось? — эта фраза отчего-то изрядно разозлила Киуна. —Ты жестоко казнил бога, пусть и преступника, устроил резню! Ты устроил мятеж, предавая своего хозяина, устраивая ему насильное перерождение! И после этого моё отношение к тебе не должно измениться?! Как я могу быть уверен, что ты также не предашь меня?! — Сжал зубы, силясь, и выговорил, — Я тебя презираю… —Почему ты вдруг стал таким холодным, Мики-тян? — Секиун медленно подошёл и с усмешкой протяну руку к его лицу. Парень перехватил её в паре сантиметрах, сжал со всей злобой и ненавистью, что неустанно пылали в его глазах. —Убрал…— Мужчина удивился, а потом, печально выдохнув, всё же отстранился. —Ладно, ладно… Может, оно и к лучшему, что мы обо всём забудем…— Мужчина, не поднимая взгляда, поцеловал его в губы и тут же развернулся, — Я свернул не туда в своих наставлениях. Не допускай моих ошибок. Присмотри за ним хорошенько… —Громогласно сказал он, а потом шёпотом добавил, — Не дай мне совершить один грех дважды… —Я… сделаю всё, что в моих силах! — Ответил юноша. —Я знаю… — Медленным шагом он ушёл. Уходя будто навечно. Будто они никогда и не встретятся. Действительно, больше они никогда не поднимали тему отношений, даже будучи наедине. Они словно забыли, закопали их заживо, но оба всегда помнили и хранили это чувство глубоко в душе. Если Секиун хранил то, что осталось от былой любви, то Ки хранил разочарование, напоминающее, что сердце и чувства нельзя выставлять на обозрение тому, в ком ты не уверен хотя бы также как в себе. С тех пор они общались только как мудрый и влиятельный бывший ведущий и неопытный нынешний. Не больше. Всё, что было далее, Таке прекрасно знал. Только вот чувства ведущего были новы. Киун всегда смотрел на своего хозяина, как родитель на дитя, что отдаляется всё больше и больше. Это было невыносимо больно, но он смирился.       После увиденного, услышанного, испытанного, всё внутри клокотало, билось обидой, злобой, направленной на Секиуна, на себя, на всё это. Вопросы стали копиться в голове, и мысли нужно было упорядочить. —Ки, дашь мне пару минут? —С трудом сдерживая эмоции сказал бог, смотря на своего шинки, которого тоже потряхивало, и которому и самому нужна была эта пара минут. Он отошёл к углу комнаты и попытался прийти в себя. Он проклят? Никогда не сможет стать священным сосудом, но не говорил? А я так давил на него… А бордель? Секиун? Ушли ли эти чувства? Почему в груди так погано? И вообще, мой ведущий был проституткой?! Потом наёмником… Он чуть не убил человека, спал за деньги… И как я должен на это реагировать?! Даже зная всё это, он открылся мне. Будет несправедливо отчитывать его за то, в чём он не виноват. И всё же! Почему мне так плохо? Почему слёзы наворачиваются? Из-за того, что он чувствовал ко мне все эти годы? Из-за того, что мне стыдно перед ним? Он искренне пытался стать хорошим ведущим, привязался ко мне, чего долго не мог себе позволить. А я… Мне нужно извиниться. Я это чувствую, но язык не поворачивается… Неужели я и вправду был таким, как меня описывал Секиун? Я так ужасен? Я…       Бог заплакал и не заметил. Однако заметил его ведущий. Ки тихо подошёл к нему и аккуратно обнял. Бог грома окончательно разразился плачем. То, что творилось тогда у него в голове, сломало всё, к чему он привык. Это надломило его веру в себя. Эти чувства были ему чужды. Чужды его натуре. Сейчас переписывался характер. Сейчас ему нужна была поддержка и он получил её в неуверенных объятиях своего ведущего. Наверное, так чувствуют себя христиане на исповеди. Непередаваемо.