"Stand up can you keep your head?
Love me like tomorrow we're dead
Beauty, violence. War is within us.
We'll be silenced.
Tomorrow we're gonna be stardust."
IAMX - Stardust
– То есть ты хочешь сказать, что Хёнджин на самом деле пригласил тебя на бал? В гримерке девушек за кулисами раздавались взволнованные и удивленные голоса. Феликс мог отчетливо их расслышать, стоя в дверном проеме общей комнаты и прислонив голову к косяку. Юна что-то продолжила восторженно рассказывать о предстоящем выпускном и Феликс решил, что ему слушать этого не нужно – так будет лучше для его и без того расшатанных нервов. Голоса девушек для него немного приглушились по мере отдаления от их гримерки. Темные коридоры были забиты реквизитом, который мешался под ногами, а на полу еще валялись кусочки мишуры с нового года, хоть он и прошел два месяца назад. Феликс пробирался сквозь все это по памяти и на ощупь, потому что лампы никто не чинил уже давно, и, судя по всему, не собирался. Он никак не мог уйти домой, хоть репетиция и закончилась, наверное, более получаса назад. Все, что дома - одно сплошное наказание и боль. Наконец, добравшись до кулис, он чуть помедлил перед тем как выйти на сцену. Пусть она и пустая, пусть его никто на ней сейчас не увидит, но какое-то навязчивое волнение подкатывало к горлу. Шаги звонко отдавались в его голове, а прожектора все еще были включены. Отчего-то ему это все резко показалось непривычным, он на секунду зажмурился от света. Выдохнув, он принял более уверенную позу прямо посередине сцены, на почти уже стертом крестике. – Царапина, царапина пустая; но и ее довольно. Где мой паж? - Феликс начал громогласно и уверенно, так, как обычно это делает. Он упал на колени, покрытые синяками, и чуть зажмурился от неприятного чувства. Рука покоилась на месте воображаемой раны, где-то между ребрами. – Скорей беги, негодный за врачом! Его собственный голос казался ему каким-то другим и далеким, будто это молит сам Меркуцио. И где-то в стороне, а не прямо здесь. Он почти не видел зала, поэтому смотрел в темноту между прожекторами и предположительно бордовыми креслами, коих он тоже не мог разглядеть и вспомнить. Да ему и не нужно было. – Да, она не так глубока, как колодезь, и не так широка, как церковные ворота. Приходи завтра, и ты найдешь меня спокойным человеком, - он сглотнул - переволновался, сам не зная чего. - Из этого мира я получил отставку, ручаюсь. Чума на оба ваших дома! Черт возьми! Последние слова прозвучали глухо. В его горле встал ком и голос начал хрипеть. И только потом, выйдя из роли, которую он слишком близко подпустил к своему сердцу, понял, что слезы слишком стремительно атаковали его щеки и подбородок, а несколько капель даже упали на пол. Феликс резко поднялся с колен и начал вытирать их длинными рукавами бежевого свитера, надетого поверх белой рубашки, чтобы не дай боже его кто-нибудь увидел таким. С ним подобное уже случалось. Кто-то говорит, что это нормально для актера и часто бывает, что он может прослезиться или даже заплакать, слишком сильно вживаясь в роль и пропуская через себя все чувства персонажа. Но градом льющиеся слезы за такой короткий промежуток времени – как минимум настораживают. Придя к выводу о том, что он просто плакса, подсознание которого взяло верх, резко выдохнул и направился к кулисам. За ними его встретили несколько удивленных пар глаз девушек. – Ликси, - Юна то ли в восторге, то ли сочувствующе посмотрела на него. - Беги из этой школы, по тебе дорамы плачут! Почему ты не играешь так же на репетициях? – Я играю, - щеки его сразу же залились краской и он попытался побыстрее пройти вперед. Не очень приятно, когда тебя застают врасплох с обнаженной душой и слезами на щеках. – Ты что, не пойдешь с нами сегодня в кофейню? - крикнула вслед ему, уже удаляющемуся, Чэрён, но тот не удосужился ответить. Пусть это грубо, но сейчас ему почему-то стало все более невыносимо находиться среди сверстников. Что-то внутри него никак не давало ему успокоиться, но разбираться в этом не желал, поэтому, взяв вещи и ни сказав ни слова одногруппницам, ушел с каким-то неприятным грузом на сердце. Ему нужно было торопиться домой каждый день, но он никак не мог смириться со всем, что там происходит, да и ноги просто не шли. Они несли его каждый раз на сцену, за кулисы, в коридоры и гримерки, но только не туда, где его на самом деле ждут, пусть и не по той причине, по которой хотелось бы. Ему восемнадцать, а он не мог в полной мере наслаждаться жизнью и делать то, что обычно люди делают в этом возрасте. Ему приходилось заниматься совершенно другим, чтобы хотя бы купить себе кофе после занятий. Как только он вышел за ограду школы, его длинные холодные пальцы нащупали в кармане джинсовки пачку и зажигалку. Когда-нибудь он бросит. Когда-нибудь, когда все это закончится. С одной стороны – ему посчастливилось стать тем самым соулмейтом, который живет и в ус не дует. Вот только, он уверен, ему не намного лучше чем его предназначенному. Ведь он в том самом меньшинстве людей, которые к восемнадцати годам так и не нашли тех самых. Судьба просто обязана свести вас как можно ближе чуть ли не с самого детства, но он тот неудачный экземпляр, у которого, скорее всего, соулмейтская связь пошла по одному месту. Или же он, как и его соулмейт, просто ни черта не видят у себя под носом. Надежда внутри него, конечно же, все не умирала, поэтому он и не отчаивался. По крайней мере, он пытался себя убедить в том, что он - не отчаявшийся человек. Солнце уже обнимало горизонт, улицы окутали розовые сумерки, и это было как раз то самое мгновение, когда машины вдруг переставали проезжать мимо, а люди куда-то попрятались. Феликс на миг будто перенесся в какую то альтернативную вселенную, в которой нет его дурацких загонов и проблем, в которой он один, но счастлив. Хотя, это тоже вопрос – мог ли он быть счастлив один? Феликс сам не заметил как остановился на тротуаре, докуривая сигарету и смотря на край солнца, который еще не скрылся за горизонтом. Ему, конечно же, стоило задумываться о более важных вещах, таких как его жизнь после выпускного. Он хотел бы в университет, он ведь неплохо учился. Конечно, в связи с не очень давними событиями он немного скатился, но, вроде бы, ничего критичного. Как жаль, что он все равно никуда не поедет. Мать разрушила ему жизнь. Мимо проехала машина, а через дорогу прошли люди. Солнце село. Как и с каждым закатом, душа начала ныть в предвкушении ночи. *** Школьную сумку он как обычно бросил около входа в свою комнату, снял верхнюю одежду и вымыл руки. Сегодня он задержался, и это не было хорошей новостью. Была бы мать в состоянии – сразу бы накричала. Он иногда ловит себя на мысли, что лучше, конечно, чтобы все-таки накричала, а не это все. Поднимать нервы себе и окружающим она любила, может даже не совсем со зла. Феликс надавил на дверную ручку и осторожно толкнул дверь. Сегодня ему пришлось будить ее. Он сам, конечно, виноват. Что бы он делал, если бы просто так лежал почти неподвижный целыми днями? Конечно, спал. Мама к нужному времени всегда просыпалась, чтобы выпить таблетки. – Прости, я сегодня припозднился, - Феликс слегка сжал ее ладонь в своей будто бы в знак приветствия и извинения. - Я думаю, что это не очень страшно, если ты примешь таблетки чуть позже. И так раз за разом. Три раза в день таблетки, которые, он был больше чем уверен, являлись плацебо и самовнушением. Но мама сама так хотела. В больницу она наотрез отказывалась – говорила что лучше умрет дома. А про Феликса она подумала? Да нет, конечно. Она никогда не думала. Каково ему с почти трупом в одном доме? Да ничего, вроде нормально, живет и в ус не дует. Свое он уже отплакал, поэтому просто смирился. По крайней мере, он говорил себе, что отплакал. Бывают такие ужасные дни и ночи, когда его нервы накрываются медным тазом и он плачет ночами напролет. Много из-за чего, в основном из-за матери. Он жалел, что у них с ней никогда не было хороших отношений, но все же, он был ее сыном. В его памяти накрепко отпечатались воспоминания о том, как в глубоком детстве она часто его обнимала и целовала в лоб, готовила самые вкусные на свете рисовые пироги, учила с ним буквы, прищемляла молнией куртки кожу на подбородке, а потом заботливо ставила точку зеленки, при этом жалея его, чтобы он больше не плакал. Но после ухода отца поменялось совершенно все. Уже не в таком глубоком, но детстве, он выуживал ее объятия намного реже, холод одолел их теплые отношения. К настоящему моменту он совсем не помнил, когда она обнимала его в последний раз. Его мать была очень красивой, но холодной и безразличной почти ко всему женщиной. Даже тогда, когда ее болезнь начала прогрессировать она не выдавала ни единой эмоции. Сейчас тем более – Феликс не может различить ни сожаления, ни усталости, ни благодарности ему за то, что он не бросил до сих пор это бесполезное занятие - пичкать ее таблетками. Может быть, ему немного обидно. Она ведь могла даже кое-как разговаривать, но не делала этого. Она медленно и молча уходит. Сиделка приходит довольно редко и Феликсу приходится разбираться со всем самому. Собственно, на сколько хватает средств. Всего три или четыре дня в неделю он может спокойно посидеть в кофейне с девочками из театрального кружка или встретиться где-то со своими более близкими подругами. Но те, увы, тоже не всегда свободны. Большой труд быть кандидатками на корону королевы бала. Тем более, он все прекрасно понимает - если их увидят вместе, всем им будет очень плохо. Так работает система, и никто не может пойти против нее. И он тоже не может, поэтому просто улыбается, выслушивая рассказы его подруг о платьях и выпускном. Делает вид, что он во всем этом очень заинтересован, но ему ничуть не больно, а потом приходит домой, переодевается в короткое обтягивающее черное платье с длинными рукавами, красится и рыдает напротив зеркала. Как же он хотел бы нагнуть систему… Но пока что система нагибает его. *** Удушающая и звенящая тишина. Не столько снаружи, сколько внутри него. Все в нем будто бы замораживалось и заставляло его то и дело судорожно вздыхать, а в ушах – будто звон фужеров, продолжительный, давящий на мозг. Ему пора бы привыкнуть ко всему, но не хватает силы воли не пить перед этим водку. Пальцы его прошлись по гладкой поверхности туалетного стола. Он будто бы чего-то ожидал и думал над планом действий. Все бы ничего, если бы он не знал все наперед. Черные колготки в сетку и узкие шорты, настолько короткие, что даже не все девушки решатся их надеть сидели на нем как влитые, так, будто бы он в этом родился. Как себя чувствовал Феликс сейчас? Почти лучше всех. Лучше всех чувствовал себя безумцем и одновременно счастливейшим человеком, крася губы темно красной помадой, а глаза – черной подводкой. Его отражение в зеркале улыбается слегка пьяно и устало. Волосы пепельного цвета торчали в разные стороны и слегка завивались, а Феликс, стоя на коленях с синяками перед столиком и положив голову на руки, лежащие на нем, даже не думал укладывать их сегодня. Ради чего? Его возьмут в любом случае, он всем нравится. Желтый, давящий на мозг свет в доме, погас, и он натянул джинсовку на прозрачную черную блузку, после закрыв дверь со стороны улицы. Он обычно ненавидит наступление ночи, ощущение ее приближения. Но когда обратный отсчет начинается, а его истинное лицо уже на нем – уверенность идет по нарастающей. К сожалению, он дитя ночи, но у него не было выбора. Феликс не успевает докурить, стоя в какой-то очень уж женственной позе около дороги, когда за ним приезжает такси. Он садится на корточки и нарочито медленно, скрепя сердце, тушит сигарету, которую еще курить и курить, о бетонные плиты тротуара, оставляя от нее черную полоску. Таксист, наверное, за ночь много видит таких, как он, потому что он совершенно никак не отреагировал на внешний облик пассажира и лишь безразлично отвернулся к лобовому стеклу. А мужчина-то был в том самом возрасте, когда люди начинают говорить “что же не так с этим поколением?”. А может, толерантность восторжествовала. В любом случае, Феликс поступил так же – начал смотреть в окно и делать вид, что никакого водителя и нет. Тэгу никогда не засыпал. Может быть, лишь на то самое мгновение, когда только начинаются сумерки. Но сейчас он абсолютно точно бодрствовал. Картинка жилых домов постепенно сменялась более высокими, городских огней становилось еще больше, а Феликс лишь скучающе за этим наблюдал. Казалось бы, когда он стал таким безразличным? Ведь совсем недавно у него тряслись руки и подкашивались колени, наблюдая за всей этой развратной ночной жизнью на улице и в подворотнях, смотря на красивых девушек, в разы красивее чем он, которые одеты как-то совсем стандартно - короткие красные обтягивающие платья, короткие юбки, высокие каблуки, красные губы, длинные ресницы. Он смотрел на них всех и боялся быть в их обществе и среди них, хотя чувствовал, что душа к ним лежит. Ночные бабочки были его идеалом. Конечно, не по роду деятельности – они просто выглядели как богини. И он также верил, что внутри многих из них также много прекрасного, не смотря на всю грязь. Но Феликс боялся… Да что греха таить, он в глубине души и сейчас боится, что он в этой пучине застрянет по уши и не выберется. Но пока что он пускает все на самотек. Неразумно и легкомысленно. Так же безразлично и молча он рассчитывается с таксистом и выходит из машины, останавливаясь прямо перед дверями клуба. Он отдал бы все свои деньги, лишь бы не входить туда больше никогда, чтобы душа больше не ныла. Но пока что деньги отдают ему. Грязно кидают в лицо, засовывают в кружевные трусы, а он делает вид, что так и надо, что ему доставляет. На входе секьюрити уже не спрашивает паспорт, зная Феликса в его постоянно уставшее и смирившееся лицо. С одной стороны это круто, что он уже буквально свой, но с другой – кошмарно. Быть своим в этом месте врагу не пожелаешь. С пуленепробиваемым выражением лица он прошел сквозь толпу. Феликсу было абсолютно без разницы на низкие басы, проходящие сквозь грудную клетку, на толпу толкающихся и обжимающихся мужчин, на грязные взгляды, что бросали на него. Настоящего себя он оставил в том кроваво-красном поцелуе на кресте, который сейчас лежит глубоко в комоде. Весь он сейчас – в следах подводки под глазами, в багровых синяках на коленках и в том самом одиночестве, которое он никак не хотел признавать. …Но кто-то, кому Феликс очень нужен, не спит по ночам. И он просыпается, когда видит во сне, что соулмейт его в полном дерьме. *** Мужчина сказал, что будет делать с ним что захочет за эти две сотни долларов, которые он сам медленно, лапая его за задницу, положил в задний карман шорт. Пьяный Феликс не против, это самая большая сумма, которую он за себя получал. Он все готов был перетерпеть снова, когда в руках достаточно большие деньги: и грязную кабинку туалета, и стояние на синяках, и удушение, и… Нет, он больше не мог. Он уже был готов запихать эти деньги джентльмену в горло и сбежать, лишь бы над ним перестали издеваться. “Ты же шлюха, ты привыкший”... В глазах от нехватки кислорода темнело, Феликса буквально вдалбливали в исписанную ругательствами стенку кабинки, щеки были уже очень красные от ударов. И все это не говоря о том, что в него вошли без малейшей растяжки и смазки, чем, кажется, порвали. На просьбы прекратить все это мужчина не реагировал вовсе. Феликс пытался не всхлипывать, да и у него это в любом случае плохо выходило из-за плотно сжатого горла чужой сильной рукой. Слезы просто сами по себе лились по избитым щекам, воздуха становилось все меньше и меньше как и света. Он должен был догадаться, что смерть таким образом в его жизни очень даже возможна. Поэтому говорить, что он не думал, что умрет такой смертью – глупо. Следующий удар последовал в нос, и уже кулаком. Феликс думал, что хуже уже быть не могло, но он глубоко ошибался. Острая боль в носу сразу отдала в голову, а над верхней губой он почувствовал что-то теплое. – Черт! - послышалось от мужчины, и он убрал руку от горла Феликса. Тот судорожно начал глотать воздух и кашлять, думая, что лучше бы он его все-таки задушил окончательно. Его партнер пытался стряхнуть кровь Феликса с руки, но у него никак не выходило, поэтому он просто вытер ее о его щеку. Делов-то. Продолжить он не успел после истошных криков где-то в другом конце туалета. – Все выходим из здания как можно быстрее, кто-то вызвал полицию из-за наркоты! Над ухом послышалось негромкое “сука” и сразу же после этого мужчина выбегает из кабинки, оставляя Феликса одного, сползать вниз по стене и снова судорожно глотать воздух. Он ненавидел себя за то, что был таким податливым и беспомощным человеком. Нос, голова и все части тела раскалывались, ноги подкашивались. Смысл всего происходящего до него дошел не сразу. Все люди выбегали из туалета пулей, за открытыми дверями, ведущими в зал, слышались крики, бьющееся стекло и сирены. Феликс с ужасом распахнул глаза и быстро, насколько ему позволяет его состояние, поднялся, натягивая на задницу шорты. Ему ни за что нельзя сейчас попадаться. Мать не с кем было оставить, скоро экзамены, и вообще это будет просто кошмарно, если об этом все узнают. Ноги чудом вытащили его из туалета, но голова кружилась настолько сильно, что он упал почти сразу же. К счастью, кто-то поднял его под руки и вывел из здания то ли через служебный выход, то ли откуда-то еще. Головокружение не проходило и Феликс не мог ничего понять, осознать или хотя бы сфокусировать зрение на том, кто тащил его из клуба. На другой стороне улицы за самим зданием, где-то уже далековато, слышалась сирена и крики. Если он стоит здесь, спасенный кем-то – это не значит, что он в безопасности. Патруль, скорее всего, объезжает этот квартал. Забившись куда-то за стену здания из красного кирпича, Феликс пытался отдышаться и прийти в норму хотя бы немного. Голова раскалывалась, нос, судя по всему опухший, болел не слабее и болезненно ныл. Феликс был готов начать ныть тоже, потому что ему следовало быть осторожным и не напиваться так сильно. Он ругал себя за потерю бдительности, за то, что не пообщался с этим мужчиной хотя бы немного и не понял, что он за человек. Самое ужасное было в том факте, что Феликс прекрасно осознавал, что клюнул он на деньги, и… он будет вестись на них всегда. Вот настолько он слабый и продажный. Он хихикнул. Как-то очень уж грустно и все еще пьяно, смотря в темноту, на мусорные баки и кирпичную стену. Сейчас он на самом-самом дне и понятия не имеет, что нужно сделать, чтобы выбраться из этого девятого круга ада. Ведь чем дальше в лес, тем больше дров, а остановиться он не может уже сейчас. Таксист попался тот же самый. И Феликсу было бы ужасно стыдно садиться к нему в машину теперь уже в таком виде – с потекшим макияжем и кровью на лице. Но саднящий нос, задница, голова и коленки – все, о чем он мог думать. Он свернулся чуть ли не калачиком на сидении, не в состоянии уже ни следить за дорогой, ни существовать. Самым большим его желанием было крепко уснуть и больше никогда не просыпаться и проснуться лишь под вечер без боли во всем теле. Желать чего-то большего он не смел. – Не возьму я деньги твои, пацан, - таксист хоть и говорил немного раздраженно, но он с сочувствием смотрел на Феликса, который протягивал ему мятые деньги. – Почему? - он на самом деле не соображал сейчас ничего. – Потому что. Это далеко не мое дело, но не порти себе жизнь. Она у тебя одна единственная, как и ты сам. А теперь иди уже отсюда и ложись спать. Все еще хлопая большими глазами, Феликс смотрел на таксиста и пытался переварить все то, что тот ему сейчас сказал. Нет, он все понял, но не мог никак состыковать события. Что он сейчас?.. Мужчина вышел из машины – видимо, кончилось терпение. Через две секунды он услужливо открыл дверь со стороны пассажира и помог выйти. Когда такси уехало, Феликс ступил на тротуар в паре шагов от своего дома. Асфальт под ногами был будто мягкий, голова очень сильно начала кружиться и он снова упал на видавшие виды колени. Надо сказать, вид у него был жалкий. Он, с кровью под носом и около рта и с черными кругами под глазами, закуривал, сидя на коленях и еле ощущая асфальт под собой. Его пальцы нащупали бумажки в заднем кармане, и тут он вспомнил, ради чего вообще все его мучения. Феликс думал, что скорее всего он не получил бы даже эти деньги, если бы не полиция и не тайный его спаситель. Его бы использовали и забрали бы деньги обратно. Таким не стоит труда. Редко он это делает но… вынимая сигарету изо рта двумя пальцами и разглаживая деньги, он начинает рыдать. Признаки обычного человека с обыкновенными чувствами дают о себе знать. А он снова видит Феликса во сне. Его худой одинокий силуэт на пустынной улице, его содрогающиеся от рыданий плечи, его мучения, еще более сильные и яркие, чем они есть на самом деле. И он пропускает через себя каждый миллиметр чужой физической и душевной боли, которая приумножается в несколько раз. И снова просыпается, мучаясь так же, и больше не засыпая.