Друг семьи

Для «своих» она была Сашкой. Вообще, конечно, она Александра, но обращаться к ней по полному имени мне всегда было сложно: уж слишком она драйвовая, активная. «Подростковая». Когда папа решил познакомить нас, мне было двенадцать. Под знакомством я подразумеваю первую нашу с ней встречу в моём осознанном возрасте. В то время я активно изучала свою — и не только свою — женственность, начинала всерьёз задумываться о вечном, а потому коротко стриженная женщина в грубых ботинках и куртке цвета хаки произвела на меня весьма неоднозначное впечатление. В её движениях было что-то резкое, совершенно отсутствовала присущая прекрасной половине человечества плавность. Говорила она точно так же — отрывисто и эмоционально и абсолютно не скрывала своих бурных чувств. Помню, я старалась вести себя как ни в чём не бывало, но держалась всё равно отстранённо. Иногда я прислушивалась к их с папой разговору. Кое-какие Сашины мысли мне даже показались интересными (там было что-то о лете и о Марсе), но не более. Дружбы у нас в тот день не получилось. Через пару недель я узнала, что по образованию Саша филолог, и тут же зауважала её. А ещё через несколько лет по уши влюбилась — и с Сашкой это связано никак не было. Но она оказалась рядом. Женщина, которая в первую нашу встречу показалась мне воительницей, настоящим бойцом, рядом с отчаявшимся подростком обнажилась, показала всю свою мягкость. Весной не страшно простудиться, когда рядом кто-то тёплый. Той весной мы были друг у друга и обе были влюблены. Детское «по уши» она заменила на «наотмашь». Такое определение любви мне понравилось: оно было резким, хлёстким, но очень точным, пробирающим до дрожи — такой была сама Саша, таким было её мироощущение. Мы качались на качелях в каком-то дворе и бесконечно разговаривали. Мы много смеялись: она в принципе очень весёлая, знает великое множество историй, большая часть которых приключилась непосредственно с ней. Говорили и о любви. О мужчинах, о женщинах. Уникальным было то, что иной раз в разговоре она буквально озвучивала мои мысли, облекала их в форму, полную образов, но от того не менее ясную, кристально чистую. Любовь для неё подобна воздуху. Борис Васильев писал: «влюблённость являлась насущной необходимостью, без нее просто невозможно было бы существовать!» В этой фразе — вся Сашка. И я вместе с ней. У Саши даже есть белая толстовка, на которой красивым готическим шрифтом вышито: «Only Lovers Left Alive» — «выживут только влюблённые» то есть. В эту джармушевскую толстовку она куталась весенними вечерами, задумчиво глядя в сторону и сжимая пальцами сигарету. Курила Сашка не то чтобы часто. По крайней мере рядом со мной она поддавалась многолетней привычке довольно редко. Но табачный дым, впитавшийся, казалось, в светлый капюшон, был неотделим от женщины. Я забывала об этом каждый раз, когда она травила анекдоты, и вспоминала, когда мы обнимались, прежде чем разойтись по домам. Воцарялось молчание. Оно не было неловким, нет. Скорее уютным. Спокойным. Курила она тоже всегда молча. Однажды ко мне в руки попал её старый дневник. Как так вышло — хоть убей, не вспомню. Но косые строчки, складывающиеся в надрывные стихи, а потом вдруг — в пронзающие скрытой тоской рассказы, отпечатались в моём сердце на долгие годы. — Саш… — Я тронула её за плечо, осторожно вглядываясь в острое лицо. Поймав мой взгляд, она быстро улыбнулась, но вновь стала серьёзной, когда я протянула ей исписанную тетрадь. — Это… очень сильно. Я не знала, что ей сказать. Что-то спросить? Как-то поддержать? Но записям уже много лет, немало воды утекло с тех пор. Я молчала. Слова, я поняла это давно, весьма несовершенный способ передачи информации, а тем более чувств. Александра, видимо, тоже так считала. Она ещё раз грустно улыбнулась и сжала мою руку. Кончиками пальцев я случайно коснулась идеально ровных бусин её чёток. Сашка была другом семьи столько, сколько я себя помню, а то и ещё дольше. Но в какой-то момент она стала для меня другом большим, чем когда-либо была для моих родителей. Мне было шестнадцать, когда её сердце подростка распахнулось навстречу моему. Грозная, самодостаточная, резкая воительница обернулась чуткой, чувствительной женщиной, по-детски непосредственной и искренней. Она оказалась рядом в тот момент, когда я нуждалась в ней больше всего, и осталась рядом. Она призывала всегда — и призывает сейчас — любить. Просто любить. И я к ней присоединяюсь. Ведь выживут только влюблённые. А влюблённым можно быть в кого угодно и во что угодно — и в эту прекрасную жизнь в первую очередь.