Дьявол приходит с запада

Отец Томас Ортега — самое интересное, что случалось с городком Снейкспринг за долгое-долгое время. У каждого есть, что о нем сказать. Энди Ким говорит, что Томас всю неделю приходил к нему домой — помолиться с Шелби и помочь Энди, пока тот выздоравливает. Люди спрашивают про его синяки и новые шрамы на руках и груди, и Энди отговаривается несчастными случаями на ферме. А поздно вечером сидит у окна, смотрит на кукурузу и гадает, откуда взялись эти синяки и шрамы на самом деле. Доктор Беннетт, который знает понемногу обо всем на свете, утверждает, что отец Томас — хороший человек и еще лучший священник. Беннетт покидает город — к удовлетворению Марии Уолтерс и беспокойству всех остальных — но уверяет, что оставляет их в хороших руках. Когда Грейс, споткнувшись на мостовой за магазинчиком с содовой, подворачивает ногу, Энди звонит Беннетту. Тот приезжает, накладывает повязку и даже улыбается девочке, но Энди не понимает, почему доктор отказывается пожать ему руку. Когда новый священник появился в городе, мнения о нем в приходе Святого Рафаэля были разные, но сейчас он всех очаровал. Людям нравится его энтузиазм за кафедрой — будто каждая проповедь может стать для него последней. У него крепкие рукопожатия и теплые улыбки. Он держится так, словно у него армия ангелов за спиной. Мнения сходятся на том, что Снейкспринг ему подходит, и он подходит Снейкспрингу. В третье воскресенье церковь полнится бормотанием и шепотом. Утро жаркое и солнечное, свет льется через витражные окна, нагревая стекла так, что не дотронуться. Томас, в сутане и колоратке, стоит перед паствой. Зал тих — дыхание, замершее в преддверии выдоха. — Господь благословил нас, братья и сестры, — провозглашает Томас. — Аминь, — откликается приход. Один голос, из самых задних рядов, громче прочих, и Томас улыбается. — Мы не бежим от Дьявола, мы не позволяем ему восторжествовать над нашими жизнями! Господь избрал нас, и этим утром Он с нами! Слова отличаются, хотя и не сильно. Слышны пара-тройка приглушенных голосов: «Старый священник не так говорил», но их быстро заглушает очередное громкое «Аминь! Аминь!». — Слава Господу нашему! — восклицает Томас и поднимается к кафедре, где ждет его Ящик. Старое дерево и грязное стекло, за которым раздается шипение. — Слава Ему, чей замысел совершенен и неоспорим. Слава Ему, кто избавил Святого Павла от змеиного яда. И слава Ему, кто совершит то же для меня! — Аллилуйя, аминь! — Да будет так, — и Томас запускает руку в Ящик. Он берет первую же попавшуюся змею — техасского гремучника, толстого, сероватого, почти колючего на ощупь — и вытаскивает на свет. Змея обвивает его ладонь, скользит между пальцев. Держать ее, тяжелую, неудобно, кажется, будто она вот-вот упадет. Змея поднимает голову, словно греясь на солнце. — В моих руках смерть. — Томас знает, что должен бояться, однако страха нет. — Но разве я умираю, братья и сестры? — Нет! — Разве Господь отверг меня? — Нет! Томас окидывает взглядом сидящих перед ним людей. Кто-то смотрит на него, но, в основном, взгляды обращены на змею, на ее подрагивающий язык и дергающийся хвост. Вот Энди, он сидит на третьем ряду, его шея и плечо украшены побледневшими уже синяками. Грейс посапывает, прижавшись к его боку, пускает слюну. Энди обнимает ее и чмокает в макушку. Остальные его дети тоже здесь — они заскучали во время речи, но встрепенулись, когда появилась змея. Только Шелби с открытой Библией на коленях смотрит на Томаса. Недалеко от Энди миссис Грэм, чопорная, в своем лучшем наряде. С ней Харпер, бледная и болезненная, которая все оглядывается и украдкой машет шерифу Морроу, расположившемуся прямо позади. Тот улыбается и картинно закатывает глаза, когда миссис Грэм шикает на дочь, призывая девочку не вертеться. Харпер хихикает, прикрыв рот ладошкой. — Наш город благословлен Господом, — голос Томаса эхом разносится под сводами. — Здесь, на этом месте, Он заключил с нами соглашение, дабы мы могли держать невообразимые опасности в руках наших, но не бояться, потому что Господь с нами. — Аминь, — в последний раз откликаются прихожане. Маркус устроился на самом заднем ряду, закинув ноги на пустующую скамью. Заметив, что Томас смотрит, он приподнимает руку в ленивом полусалюте. Томас невольно улыбается, но тут же возвращает на лицо более приличествующее случаю торжественное выражение. Опустив змею в Ящик, он осторожно закрывает крышку. — У Дьявола нет власти над этим городом, — говорит он, выходя из-за кафедры и становясь перед прихожанами. — И не будет, пока помыслы наши чисты и вера в Отца нашего крепка. Пожалуйста, встаньте. Церковь наполняется шарканьем, шуршанием и скрипом. Томас опускает голову, сцепляет перед собой руки. — Отче наш, сущий на небесах… — нараспев начинает он, и люди подхватывают. Большую часть дня Томас не видится с Маркусом. Он, как это заведено, принимает исповеди: благословляет, прощает, отпускает грехи. Держит за руки, вытирает слезы и выпивает слишком много водянистого кофе. К послеполуденному времени он успевает десяток раз посмотреть на часы и потом, наконец, спрашивает Тару, сможет ли та закрыть церковь сама. Тара, поднимаясь из-за стола, понимающе кивает. — О, уже сегодня? — Да, — Томас пробегает пальцами по волосам. — Я обещал, что помогу ему собраться. — Боже, это так неожиданно. — Тара задумчиво теребит один из браслетов. — Он… что-нибудь объяснял? Насчет того, почему уезжает? Из нашего города… — она наклоняется ближе и понижает голос, хотя в церкви, кроме них двоих, никого нет. — Ну… из нашего города вроде как никто никогда не уезжает. «Я отправляюсь за Дьяволом», — сказал доктор Беннетт, избитый, окровавленный и такой счастливый, каким Томас его никогда не видел. Они сидели в гостиной Беннетта. Доктор — в своем кресле, Маркус и Томас — на слишком мягких диванных подушках, в которых медленно утопали. Маркус объяснял Беннетту, что тот свихнулся, а Беннетт возражал, что он в полном порядке. Томас же прихлебывал сладкий чай и молчал. — Не знаю, — врет Томас, сдергивая куртку с вешалки. — Может, он просто почувствовал, что пора сниматься с места. — Попрощайтесь с ним за меня, — просит Тара, и Томас соглашается. Он идет к дому Беннетта, спрятав руки в карманы, с каждым шагом взбивая облака пыли. Здание выглядит чуть иначе: все такое же темное и статное, но какое-то осиротевшее. Грустно видеть столь хороший дом опустевшим. Машина Беннетта припаркована у крыльца, ее двери и багажник открыты. Маркус осторожно вышагивает по газону — с двумя тяжелыми на вид чемоданами, которые грозятся его перевесить. Беннетт смотрит с крыльца, вид у него по-кошачьи довольный. — Вот и вы, отче, — добродушно приветствует он, когда Томас протягивает руку. — Я боялся, что вы не успеете со мной проститься. — А я боялся, что мне придется таскать все это одному, — выдыхает Маркус, опершись на машину. Беннетт цыкает на него, и Маркус, насупившись, отодвигается. Оставив их общаться, Томас заходит в комнаты за последними сумками. Беннетт, как выясняется, не из тех, кто путешествует налегке. — Я бы сам их вынес, — сетует доктор, наблюдая, как Томас волочит багаж к машине, — но, боюсь, это невозможно. Нога, сами видите. — Ага, ага, — ухмыляется Маркус. — Но бегать по всей стране за Дьяволом нога тебе, конечно же, не помешает. Томас закидывает чемоданы на заднее сиденье. Их три: сплошь полированная черная кожа и тяжелые серебряные замки. Томас гадает, что в них такого нужного, что Беннетт намерен тащить эдакую тяжесть через всю Америку. Глядя на чемоданы, выстроенные в аккуратный ряд, он понимает, сколь многого не знает о докторе Беннетте и уже никогда не узнает. Маркус позади спрашивает: «Уверен, что не хочешь взять мой мотоцикл? Я в ближайшее время никуда не собираюсь» — и в груди Томаса тихонько екает от счастья. Положив руки на поясницу, он выгибает спину. В последнее время он чувствует себя стариком: кости болят, изодранная кожа возмущается каждому движению. Но раны недельной давности уже заживают, а Маркус уверяет, что не успеет Томас оглянуться, как будет в полном здравии. «Меня этому научила одна старуха в Луизиане». Маркус прикладывал припарки к глубоким порезам у Томаса на икрах. Томас ерзал от боли, Маркус крепче сжимал его за щиколотку и успокаивающе похлопывал по колену. «Если не будешь сидеть тихо, я не смогу тебя вылечить». Хитро глянув на Беннетта, Томас проглатывает улыбку. Доктор бы взбесился, если бы узнал, что Маркус лечил раны Томаса какими-то болотными травками. А сейчас Беннетт, по обыкновению спокойный и собранный, разговаривает с Маркусом на крыльце и только время от времени поглядывает на дом, будто бы запечатлевая его в памяти. Томас подходит к ним. — Похоже, вам придется искать нового доктора. Мотоцикл Беннетт решительно отверг, аргументируя больной ногой и тяжелым багажом. Он опирается на трость, но его большой палец нервно постукивает по дереву. — Я буду скучать по этому месту. — Беннетт снова смотрит на дом. — Хотя Мария Уолтерс наверняка будет в восторге. — Друг, ты уверен, что действительно этого хочешь? — спрашивает Маркус. Беннетт решительно кивает. — Я буду скучать по этому месту, — повторяет он, — но я здесь засиделся. Я все убеждал себя, будто ничто в мире не способно меня заинтересовать. Он бросает на Томаса суровый взгляд, и Томас уверенно глядит в ответ, а через секунду оба улыбаются и отводят глаза. — Но потом я встретил Дьявола, — продолжает Беннетт. — И… что ж… — Влюбился с первого взгляда? — невинно предполагает Маркус, и все трое основательно над этим смеются. Томас ни разу не слышал смех Беннетта — он тихий, какой-то запыленный, как вещь, которой давно не пользовались. Птичья песня, зазвеневшая лишь тогда, когда постоянно притворенное окно оказалось открыто. — Кто-то должен держать его в узде, — серьезно объясняет Беннетт. — Честно говоря, я в жизни так не развлекался, как когда отлупил его до полусмерти. Он пожимает руку Томасу, затем — Маркусу. Потом открывает дверцу, и Томаса охватывает безумное желание схватить доктора за руку и умолять не уезжать. — Будь осторожен, — желает Маркус, делает шаг вперед и ставит ногу на отполированный бампер, оставляя грязный след. — Это тебе на удачу. — Очаровательно, — цедит Беннетт и собирается уже скользнуть за руль, но Маркус ловит его за локоть. — Иди сюда. Сделаем все как положено. Беннетт вылезает, они втроем становятся в кружок, склоняют головы и говорят молитвы — по очереди. Маркус и Томас молятся за Беннетта, а Беннетт — за Снейкспринг. После этого они хлопают доктора по плечам (Маркус старается как можно сильнее помять отглаженный костюм) и смотрят, как Беннетт садится в машину. Ревет мотор, автомобиль уезжает вниз по улице. Прочь из города. Прочь из Снейкспринга. Маркус, низко надвинув шляпу на лоб, провожает машину прищуренным от солнца взглядом. Томас приваливается к нему плечом, будто бы говоря: «Ну вот, ты да я, против всего мира». — Ты хочешь с ним. Маркус не отвечает. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — говорит Томас. — Но и останавливать тебя не стану. Я знаю, ты создан для странствий. Пыль от колес начинает рассеиваться. Низкое солнце заливает красновато-коричневые и пыльно-серые дома теплым оранжевым светом. Томас вспоминает кристаллы в несуществующих больше туннелях под городом. Как он плакал, когда нашел один такой после долгих часов блуждания во тьме. Маркус качает головой. — Нет, — тихо возражает он. — Возможно, я и создан для странствий, но не для них одних. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучит», — думает Томас, но помалкивает. Вместо этого он целует Маркуса — быстро, чтобы не заметили соседи. Рот Маркуса он знает лучше, чем свой собственный. — Тогда пойдем, — Томас берет Маркуса под локоть, а потом, повинуясь порыву, снимает с него шляпу и нахлобучивает на себя, залихватски надвинув ее на глаз. — Пойдем домой, напарник. Маркус смеется до боли в боках, но шляпу не отбирает. Они вместе шагают навстречу заходящему солнцу и не останавливаются до самого дома.