Позже

Это очень странное чувство – бояться города, в котором прожил почти всё детство. Оно понемногу замедляет каждый невероятно трудный шаг по пути обратно, и вот когда ты уже у входа – почти ползёшь, лихорадочно оглядываешься назад, но всё, что видишь – пустота. Пути назад нет, ну здравствуй, ты вернулся. Нет, тебе не рады, да и ты сам не в восторге, просто прими это, отдай дань вежливости, и беги, беги, не оглядываясь, ощущая на губах прогорклый привкус прошлого, разлетевшегося и осевшего в этой ненавистной земле. Ровно в тот момент, когда ты решил перечеркнуть всё. И всех. Картинка сменяется за картинкой – соседи, знакомые, друзья. Широкие, щедрые мазки на лицах, растёкшиеся по краям. Глаза проглядывают сквозь капли туши, пальцы хотели бы стереть капли черноты, но вот только это невозможно. И всё, что им остается – смотреть в немом укоре, а улыбки уже не радостные, а отдают горечью. Мол, смотри, ты сам пожелал потерять. И Геральт даже не стал бы спорить. Но есть несколько людей, сохранившихся в его памяти тёплым проблеском золота, мимолётным глотком свежего воздуха среди удушающей вины. Геральт несёт букет акаций, и, кажется, даже у неё больше слов – мне жаль, мне так жальжальжаль бесконечно жаль. Ты мне нужен. Я скучаю. Ты всё ещё любишь меня? Геральт чувствует себя пьяным, перекатывая эти слова на языке. Они остаются невысказанной трагедией, угрюмым смешком, тихонечко колющим горло внутри. Глаза, давно привыкшие к подобному, смотрят на разлившийся молочно-белый, выцветший туман, и Геральт едва шевелится вперёд, не видя перед собой никого. Улицы пустынны, улицы будто мертвы, да и сам он не ощущает себя достаточно живым, чтобы быть недовольным этим. Честно говоря, он почти малодушно рад. Он останавливается в мотеле и, едва разобрав вещи, падает на кровать. Покрывало уютно-колючее, как у них было раньше, отвратительно, слишком хорошо, не стоит, пожалуйста. И ему бы отдохнуть, но в голову назойливой бабочкой бьётся мысль – нужно туда, нужно идти туда. Геральт осушает парой глотков чашку чая и, затянув на шее шарф петлю выныривает наружу. Обречённо улыбаясь и ощущая триумф шизофреника, он пытается вспомнить путь в их тайное место. Забавно, правда? Он смеётся, и смех разбивается об асфальт, ноги увязают в этом беззаботном веселье, нарочитом торжестве, да вот только ему самому ясно – вранье, безбожное вранье, чему тут радоваться, что такого смешного, Геральт? Ты идёшь к тому, от чего столь стремительно убегал целых всего-то пять лет. Стоило ли оно вообще того? Кажется, я люблю тебя. Очень. Я не знаю. Биение сердца сотрясает тело, и руки едва не соскальзывают, пока Геральт карабкается на выступ. Осевшие капли только усугубляют всё, но ему, кажется, это не особо важно. Он там, я уверен, точно. — Привет. Слово, само собой сорвавшееся в блеклую тишину, подобно брошенному камню, и от него расходятся круги шепчущего страха, нервозности. Силуэт дёрганно поворачивается, обхватив себя руками и будто покачиваясь. В нём нет того трепетания солнца, в нём нет уже ничего и это же плохо, верно? непривычно, непохоже на того Лютика. — Привет. Лицо Лютика кривится в той улыбке, когда улыбаться очень сложно, но заставляешь себя. И он так старается, что это больно невольно прощаешь. — Что это? Взгляд Лютика сдвигается на пожухлые цветы, и парень истерически выкашливает смех. — Геральт, у нас что, свидание? Теперь ты видишь во мне не только друга, м? Он подходит ближе, не прекращая обнимать себя а ты меня не можешь обнять?, и Геральт, совсем немного отодвигаясь назад, протягивает вперёд руку со злосчастным букетом. Серебристые лепестки утекают сожалением на землю, лишь чтобы быть безжалостно придавленными грязной подошвой. — Ты серьёзно? Лютик поднимает ладонь, резко замахивается – и останавливается, проглотив всхлип. Заходящиеся в треморе пальцы сжимаются в кулак. Покачав головой, парень смотрит на кочки желтоватой травы под ногами, куда угодно – но не на Геральта, и это больнобольнобольно нормально. Лучше ударь меня. Чего ещё стоило ожидать? — Уходи, Геральт. Как тогда, просто исчезни. Тебе это сделать легко. Геральт шагает вперёд. Лютик отступает, в немой озлобленности смотря исподлобья. — Не надо так, пожалуйста. Мне тяжело дышать рядом с таким тобой, пожалуйста, позволь мне, дай мне хотя бы возможность. Лютик смеётся надрывно, а на деле ему хочется кричать в голос, и это так очевидно, так чертовски хорошо прослеживается, что Геральт захлёбывается раскаянием, комком вставшим в горле. — Пошёл ты, Геральт. Его глаза – цвета воды из лужи. Он сам как колебание воды, уходит сквозь пальцы, оставляя ни с чем. Геральт стоит у обочины, жадно втягивая горький дым. Дыхание растворяется паром, моросит дождь, и шелест листвы – единственное, что слышно. Поэтому он едва не поперхнулся воздухом, услышав позади голос: — Геральт? Это ты? — Миссис Кингсли? – он вымучено улыбается, смотря на пожилую женщину с забавным ярким зонтом. Она подслеповато прищурилась, аккуратно поправляя перчатки. — Ох, давненько тебя тут не было, верно, мальчик мой? — растроганно улыбнулась она. Кивнув, Геральт посмотрел на уже ненужный букет и протянул его ей. – Какая красота! Что же ты тут мёрзнешь, пойдём, напою тебя чаем. Отпираться бессмысленно – ещё когда миссис Кингсли была соседкой Геральта, мама часто его оставляла с ней. И за это время парень усвоил – старушка упряма до невозможности. Проще согласиться. И вот, находясь в пышущем уютом доме, он не знает, куда себя деть. Хозяйка что-то рассказывает, кот трётся об ногу, мурлыча, и это так неправильно «слишком», что грустно. — А что ты делал там, возле холма, да ещё в такую погоду? — Мы с Лю… Юлианом часто играли там в детстве, вот и захотелось проведать. — Ах да, — женщина заметно помрачнела, размешивая сахар, — бедный мальчик. Голос у нее задрожал, и она блестящими глазами посмотрела на него. — До сих пор не могу поверить, что его нет. Её слова обрушились на Геральта, оставив в полной тишине, в которой медленно, хрипяще звучат собственные слова: — Как это «его нет»? Бред. Он есть, вот только час назад был перед ним, только руку протяни! Она ошиблась, наверное, просто какое-то недоразумение. — Миссис Кингсли, — он натужно рассмеялся, часто моргая, — вы разыгрываете меня, или что-то такое? Это не смешно, понимаете, я же не… я не… Я не успел. Он замолчал, хватая ртом воздух. Женщина, прикрыв рот рукой, с жалостью посмотрела на него. — Геральт, Юлиан умер. Пять лет уже как. Ты что, даже ни разу не написал ему? Я была уверена, что его родители тебе сообщили. Нет. Я не хотел, мне нужно было время… не ври себе хотя бы. Ты сам себя боялся, и его чувств тоже Ни разу. И не пытался. — Ты узнал. Вот так, без предисловий. Геральт мокрый, запыхавшийся, дождь хлещет его по лицу наотмашь, как тусклый, безжизненный голос. — Да. — И что скажешь, Геральт? – Лютик скользит к нему близко-близко, и даже кажется, что он дышит, но это видимость, такая жестокая, безнадёжно фальшивая видимость, как и он весь сам, — меня нет, ты свободен от моего признания. Я не хотел так. — Я ждал тут все эти годы. Меняется всё, Геральт. Но не я, понимаешь? И единственное, что я отчётливо помню, это «поговорим позже». Но… Он махнул рукой, прикусив губу. — «Позже» никогда не наступает. И не наступит. И это грёбанное позже – всё, что у меня есть! — Лютик, ты… — Геральт хочет успокоить его, хоть что-то сказать, но тщетно. — Знаешь, что было, Геральт? – Лютик улыбается вкрадчиво, лукаво, а взгляд смотрит цепко, не отпускает. Он хочет тоже ранить, добить, чтобы его поняли. – Я приходил сюда каждый день. Всё не мог поверить, смириться. Называй меня сбрендившим мальчишкой, как тогда, мне плевать. Ждал, на что-то надеялся ещё. И потом в один похожий день камни на краю обрушились. И… неудачный момент я выбрал, чтобы постоять там. Плечи дрожат, и Геральт понимает, что тот смеётся. Лютика словно едва держат ноги, и Геральт хочет поддержать его, приобнять – пальцы хватают воздух. Он судорожно выдыхает. — Не получилось? – выплёвывает едко парень, — попробуй позже. — Ты… жестокий. — Я так хотел чтобы меня спасли выжить. Всё то время, пока я лежал там, внизу, сорвав голос, звал тебя хоть кого-то. У Лютика под кожей переломанные кости, осколки вонзившихся камней, застрявшие в венах. У Геральта с каждым его словом внутри сковываются льдом обрывки тепла. — Всё произошло быстро. Это было долго, безумно долго, и даже те жалкие пять минут кажутся вечностью, когда всё тело горит в агонии. — И моё единственное желание было тогда – дождаться тебя. — Я здесь. Кивок. — И вот ты здесь, верно, — нараспев тянет Лютик, запрокинув голову, — он здесь! Ты, там, наверху, слышишь?! Он здесь, отпусти же меня! Ничего. Геральт рад этому, безумно рад, растворись Лютик сейчас, как в дешёвых мелодрамах, он бы рехнулся. — Да что же я делаю не так? – в бессильной ярости кричит Лютик, — что?! Где твоё чёртово милосердие?! Он падает на колени, закрыв лицо ладонями. — Лютик, — Геральт стоит рядом, не зная, что делать. Он сам нелепый, такой до смешного нелепый. — Из-за тебя! – выкрикивает тот, пытаясь его оттолкнуть, бесполезно, прожигая взглядом, в котором смешались отчаяние с безнадёжностью. — Я люблю тебя, — одновременно с ним выпаливает Геральт, и Лютик замирает, загнанно дыша. Он тянется к нему, но, вспомнив, отстраняется, и Геральт сам наклоняется. Парень смотрит на него, растерянно моргая, но вдруг осторожно поднимает руку, будто касаясь его щеки. Лютик всё ближе и ближе, и Геральт зажмурился не от страха, нет же? Надломленный смешок. — Поговорим об этом позже. Осознание накрывает с головой. Вздрогнув, Геральт распахнул глаза, в спешке оглядываясь. Абсолютно один.