Февраль-март

Картинки увидела — и ни слова. Да хитрость просто обязана состряпать тебе памятник, не дожидаясь погребения — так виртуозно все провернуть. «Парень что надо». Знала ведь — непременно попадусь в искусно раскинутые «сети», и ни за что не отменю «чаепитие века». Твои ебаные, блядь, смотрины… А парень, в смысле Тэйлор?.. Неужто причастен?.. Хотя дурачился он с девчонкой вполне естественно… Щекотка, смешки… Ни грамма нервов. Был бы в сговоре — не так бы себя вел. И никакие сержантские тренировки на выносливость не помогли бы. Значит, и его использовала втемную, чертова любительница хеппи-эндов. Интриганка, плутовка. Сводня! Только какая к хуям теперь разница, если задуманное ею уже случилось. И незадуманное тоже… Злость внутри не перестает, вынуждая все чаще затягиваться и все глубже топить педаль, лишь бы поскорее сбежать из сонного захолустья. Так и пер бы, не сбавив ни мили до самого «Вавилона». Гнал бы, наплевав на многосотенный штраф, с азартом собирая кортеж из мигающих доджей, оглашая надсадным воем торжество моего возвращения. Но крохотная старушка с жирным корги на поводке уже подошла к самому краю тротуара, готовясь бесстрашно шагнуть под колеса. Торможу в последний момент, нехило испугавшись, а она — эталон выдержки — подхватывает собачонку, резво прошлепывает «зебру», морща в улыбке пятнистый пергамент щек, и спокойно чешет дальше. Погрозив на прощанье сухоньким пальчиком в светлой перчатке — «не делай глупостей, мальчик». «Не делай глупостей» лопается в мозгу жвачка Деб, и меня попускает. Второй раз за день заставляя стать законопослушным. Членом. А так хотелось заявиться в комнату отдыха под конвоем — дюжина шестифутовых красавцев в портупеях, с дубинками наголо. И довести жалкое стадо скучно ебущихся до невиданной степени охуения, моментально вызванным всеобщим оргазмом… Хотя устроить им встряску самостоятельно как не хуй делать. Главное, отхватить задницу погорячей и, желательно, из новых. Трудность, однако, несусветная, учитывая прежние объемы потребления. И некоторые перемены во вкусах. *** Весь путь до Двадцать восьмой еду «шагом» — стемнело, а собаколюбивых старушек в Питтсе еще дохрена. Даже свернув на Либерти, продолжаю осторожничать. Зря, конечно — ни в одно из «клевых» мест с животными не пускают. Исключение — ценители ролевых игр. И то, если «подопечный» в наморднике. Зачем-то вспомнился Крошка Харви, вечно обдолбанный тощий рыжий психопат. Все таскал за собой любовника — перетянутую узкими ремешками гору шоколадных мышц. Мэлвин. Или Кэлвин. Вставал на четвереньки у входа в «Вавилон» и басом лаял, обнюхивая каждого, а особо впечатлительных «метил», вскидывая бесконечную лапу под немыслимым углом. Дальше следовал яркий воспитательный момент и, насытившись хлесткими ударами гибкого стека, они спускались в скрытые глубины темных комнат, где Харви позволял себя оттрахать, на глазах превращаясь из жестокого хозяина в течную суку. Потом Харви как-то нечаянно передознулся. И верный пес вскрыл себе вены, не выдержав одиночества. Я не смеялся над ним тогда — свое болело. Совсем как сейчас… Самообладание снова сменяется злостью, и в полусотне ярдов от горящего флуорисцентом «Вавилона» так притапливаю, что едва не въезжаю в густую очередь. Тщательно фильтруемую твердой рукой охраны. Шеренга моментально теряет строй, сбивается в кучу и оторопело наблюдает, как выбираюсь из Корвета. Весь из себя «неуязвимый»: подбородок вверх, пустота в груди наскоро прикрыта полой из верблюжьей шерсти. Хорошо, глаз не видно — вывеска бликует. А то бы… — …Кинни, Кинни. Кинни! — Ожила разом толпа; задвигалась, заискрила взглядами, шмотьем… Вздернув бровь, надменно скольжу поверх голов, считывая «настроение масс»: соскучились? Или, наоборот, проклинают? Из ниоткуда явившийся пиздец, схлопнувший и без того узкий горизонт их скромных возможностей. Но любые расклады похрену — не собираюсь я задерживаться среди «уже бывших в употреблении». Как знал — ни одной свежей рожи. Разве только фигуристый типчик в узких серебристых штанах… Что в ожидании встречи с чарующим миром траха нервно играет ягодицами. Тугими как фермерские яблоки. Еще не познавшие силу земного притяжения. …содрать блестящую тонкую кожицу и засадить в самую сердцевину, да так, чтоб семечки вразлет… Мозг, чертов креативщик, опять экспериментирует: картинка — охуеть, а в паху полный штиль. Но я все равно приступаю к реализации плана, пока Ханикатт в отключке. Не то заебет, рассуждая о причине нестояка, или сразу начнет лечить чтением вслух расписания рейсов на Сан-Франциско. — Веселящим угостите? — спрашиваю, не сдвинувшись и на дюйм — сами подойдут. Дюжина ладоней наперебой отвечает. Беру с той, что побывала в кармане серебряных штанов, и хозяин ее расплывается, радуясь нечаянной удаче. Остальные демонстративно отворачиваются, завидуя везунчику. Вдыхаю немного амилнитрита, возвращаю пузырек и тотчас, не дожидаясь прихода, очерчиваю намерения: — Прокатимся? Чтоб сразу пожалеть об опрометчивости решения — у «везунчика» кроме задницы и смотреть-то не на что. Зато «везунчик» почти теряет сознание от счастья. *** — Пристегнись, — приказываю. Послушно выполняет, откидывается в кресле и принимается ерзать яблочной задницей, одновременно потирая ладонью серебристую выпуклость, совершенно бесполезного размера. Предвкушая, видимо, гребаную «ночь любви». Жалкий непуганый дурак. Трах наскоро в какой-нибудь подворотне, с мордой уткнутой в разогретый капот — вот его предел. Если, конечно, у меня встанет за время пути. Ввиду безнадежности случая придется прибегнуть к некоторому удлинению маршрута. Но никакой подворотни, никакого — во всех смыслах — удлинения. Отъехать, и то не успеваем: Тэйлор… На противоположной стороне улицы. Прозрачно-золотой в потоках фонарного света. Лыбится, сволочь, издеваясь, и волосы струятся на ветру… Сорваться бы и бежать. Схватить, обнять, не дать исчезнуть… Но сердце, долбанув о ребра, разлетелось тысячей кровавых ошметков, и те заколотились, сумасшедшие, ударяя горячим в виски, глаза, губы, член… Сгрудились в легких, затрепетали, спирая дыхание… И я просто закрываю глаза, вдруг ослабев. А когда открываю — уже никого. Лишь электрические лучи пронзают асфальт. Показалось… Судорожно выдыхаю то ли облегчение, то ли обиду, и тихо прошу: — Выходи… — Эй… — пытается настырный везунчик, явно не зная правил — точно из новых. — Убирайся, — требую и больно толкаю упрямца в плечо — никаких сил терпеть его присутствие. Невезучий везунчик еще возится какое-то время, надеясь, видимо, на мою переменчивость, но очень скоро сникает, не выдержав тяжести взгляда. Молча выходит, аккуратно хлопает дверцей и покорно тащит яблочную задницу в конец пестрого хвоста. Ждать нового облома. Тряпка, мог бы хоть нахуй послать. Вдруг вся эта затея с «Вавилоном» становится противной, и я гоню прямиком на Фуллер: не хрен расходовать стояк на очередное «блестящее» ничтожество. Лучше весь вечер дрочить на воображаемого Тэйлора. Он же непременно нарисуется в каком-нибудь из многочисленных кресел. На ковре. Или кровати… Прозрачно-золотой. Как повисшая над Либерти луна. *** Однако, чем ближе к лофту, тем тяжелее в паху, и тем авантюрнее зреет идея — кончить не от собственной руки, уловив в играх света знакомый силуэт, а забурившись по самые яйца меж настоящих упругих полушарий, намотав на кулак настоящие светлые патлы. И не беда, что все это будет слегка «неоригинальным». Главное — в лицо не смотреть. И успеть до пробуждения Ханикатта — неохота быть снова пойманым с поличным.