Часть 56
5 февраля 2023 г. в 20:38
— Покупаешь?
— Говорю же, ничего особенного…
— «Ничего особенного»… — буркнул сквозь надутые губы, — так с хрена ли торчал в нем столько времени?
— Присматривался, — пожимаю плечами.
Майк еле заметно кивнул и, все так же не глядя, вернул бутылку.
Прежде он уже зашелся бы в крике, добиваясь правды, доказав в миллионный раз, что никакой он не Новотны, а Грасси. Замешанный на самых жгучих итальянских страстях и специях.
Способный в секунду замутить грандиозный скандал. Помириться и тут же устроить новый. Или два.
А сейчас уебищно пресный тип в унылой, как у Шмидта, рубашке сидит с деревянной мордой, угрюмо уперев глаза в стену. Строя из себя «живое воплощение», сука, «нестерпимой обиды».
Делаю небольшой глоток и снова отдаю бутылку.
«Воплощение» тут же начинает дергать кадыком, азартно заглатывая новые порции.
Неслабо бухают жены профессоров.
— Два месяца ни слуху, ни духу.
Звучит до омерзения спокойно, но уже хоть что-то.
— Только не втирай о наглухо севшем телефоне… — По одному отгибает пальцы. — Отсутствии зарядки… Перестрелке на почте… Прочих штучках в твоем стиле…
— Я действительно забыл про телефон…
— На два ебаных месяца? — Вяло негодует шмидтообразный Майк.
— Кое-что произошло — не до звонков, знаешь ли, было.
— Ну да, наше любимое «кое-что». А я, дурак, чуть умом не тронулся, только о тебе и думал…
Тааак, уже теплее.
— Лучше бы маленький Майки думал, как отсосать своему профессору, — выдыхаю в самое ухо — сейчас взбесится и придет в себя. — Он, кстати, где? В сортире? Сбегаю посмотреть, не дрочит ли со скуки. А то долго что-то…
Шарахается как от чумного, бросает короткий огненный взгляд и снова булькает «Джеком», отхлебывая от злости лишнего.
Или горло его теснят невысказанные слова.
— Недостаточно набегался за два месяца? — выдает, откашлявшись.
— Ты же знаешь: достаточно никогда не бывает.
— Тогда за добавкой — в Нью-Йорк. — Сердито тычет куда-то вверх. — Да смотри, стояк по дороге не израсходуй. — Румянец пробил оливковую смуглоту — Майки вот-вот взорвется, как кукурузное зернышко в микроволновке.
Добавлю-ка еще электромагнитных излучений.
— Нестрашно, — говорю елейным голосом, — стоит вспомнить наш с Беном Майами…
— Блядь! — Задребезжали знакомые истеричные нотки.
Швыряет в меня «Джеком» и поднимается — «запрещенка» всегда срабатывает.
Однако я успеваю одной рукой схватить бутылку, второй — толкнуть паршивца обрато.
Он кулем валится на бок и начинает возиться, большой черный жук, отбиваясь локтями и коленями.
Глубина дивана и принятые унции делают его неловким.
— Иди ты нахуй, Брайан! — орет, пиная воздух. — Нахуй! Слышишь?!
Народ у стола разом умолкает, получив к халявному «хлебу» такое же зрелище.
— Да заткнись ты, дайка пээмэсная. — Хватаю мельтешащие руки, пытаясь унять и Майка, и посторонний интерес. Справляюсь плохо, за что получаю коленкой по ребрам. — Кому нахрен сдался твой очкарик! Да и на бис я не выступаю…
«Ага…»
Неожиданно вякнул кто-то наглый в моей голове.
Опять расширив дыру в груди до опасных размеров.
Чтоб ее прикрыть, собираюсь с силами, отрываю Майка от дивана и обнимаю, крепко обхватив за плечи.
Становится немного легче.
Но неугомонный продолжает дергаться, матерясь вполголоса. Обзывать блядской сволочью, гребаным эгоистом и просто дерьмом…
От натуги все сильнее разгорается мигрень, сражение становится не по силам, и я сдаюсь, убрав руки.
Тогда Майк, совершенно по-детски всхлипнув, неуклюже хватает за шею. И жмется, весь горячий от выпитого.
До охуения родной. В измятой к хренам рубашке.
— Не нужен он мне. Слышишь? Не нужен… — Твержу в темную макушку, уговаривая. Себя.
Потому как речь не о Бене…
И Майк не о нем плачет: мало ли кого я когда-то трахнул.
— Господи-и-и, Бра-ай… а-ан-н-н, — судорожно всхлипывает в вырез футболки, — я думал, сдо-о-охну…
— Я тоже…
Выдаю вдруг сущую правду.
— В смысле, странно было, так долго с тобой не разговаривать… — выкручиваюсь кое-как.
— Зачем же ты там оставался? — Майк вскидывает глаза. Озера непролитых слез.
— Нравился вид из окна… — снова ни грамма лжи.
Пытается улыбнуться, но губы сводит, и он лишь шмыгает носом от бессилия.
— Какое же ты недоразумение… — Внутри расплывается привычная нежность. — Я вернулся, чего тебе еще?..
— Навсегда?
Вместо ответа целую, чувствуя соль на его щеках. Губах. Языке.
Никто не знает, сколько продлится «навсегда».
— БравО! — выкрикивает Шмидт, радуясь счастливому финалу интерлюдии.
Чем выводит зрителей из оцепенения.
Те благодарят нас жидкими аплодисментами и возвращаются к остаткам угощений.
Но достается им немного — Шмидт торжественно объявляет конец веселью.
Толпа разбредается, и он сдергивает со стола блюдо, полное мелких канапе, и направляется к нам.
— Извольте закусить, — спина опять выгнулась почтительно, — заслужили.
— О’кей, —осторожно беру нечто многоэтажно-разноцветное, — но обещай, что потом споешь.
— И станцую тоже, только ешь.
Послушно выполняю. Но Майк оказывается послушнее — кучка оставленных им желтеньких шпажек раза в три больше моей.