а можно мне дотронуться до тебя?

Антон спрятал принесенную Димой коробку под кровать, так чтобы её точно не нашли при уборке, засунул её в дырку в пружине. Там она лежала почти целый день и ждала своего часа. Договорившись со старой уборщицей на пару купюр он достал свечи и даже спички, которые были нужны для обряда. Весь день он был как на иголках, снова и снова перечитывая пункты обряда, даже не зная к чему себя готовить, внутри всё горело и это чувство иногда плескалось внутри штормами перерастая в дикий страх. Ночь, в больнице тишина, недавно прошёл обход больных перед отбоем, Антон умело притворился спящим, и когда убедился что из его крыла ушли абсолютно все, даже девушка на ресепшене, он достал коробку и начал готовиться к проведению обряда. Он расставил три свечи на расстоянии так, чтобы они образовали большой треугольник, он зажёг их, и сердце защемило в страхе и небольшом счастье. Олежа наблюдал за тем, как Антон разливает свою же кровь, рисуя треугольник, проводит какие-то махинации с волосом и ходит из угла в угол, уча какое-то заклинание или что там вообще Побрацкий ему понаписал. Он не знал, что даст ему этот обряд, но какой-то лучик надежды, совсем маленький и едва заметный горел в юноше на протяжении всего этого пути, начиная разговором с Димой после того самого, значимого дня в университете ровно до сейчас. Он готов был танцевать и петь, всё что угодно, но не поверить, что происходящее сейчас — реальность. — Олеж, ты должен встать в этот треугольник, — едва слышно прошептал Антон, но в этой тишине этот полушёпот показался таким громким, что заполнил всю палату. Олежа покорно подлетел и надвис в воздухе прямо над кровавой фигурой, Антон с минуту помолчав — видимо ожидая, когда Олежа прилетит, ведь точно знать сделал он это или нет Звёздочкин не мог, он перекрестился и начал что-то читать про себя, на каком-то не знакомом для Душнова языке, он лишь смотрел на Антона и думал о том, насколько же он красив. Неожиданная боль пронзила всё прозрачное тело Олежи, он стиснул зубы, но боль была невыносимая и он заорал, зная, что никто его не услышит. Может это и хорошо, ведь это был не крик, а рёв какого-то создания прямиком из преисподнии, страшного, с тремя головами и огромными клыками. Нет. Этот крик был даже громче и истошнее, чем мог бы прореветь этот зверь. Всё тело болело и жгло, он будто бы сгорал и рассыпался в пепел. Антон закрыл глаза и начал читать выученное за этот день заклинание, или что это вообще было. Он шептал его не открывая глаз, даже когда в голове отозвался крик Олежи, он был уверен, что он принадлежит ему, он узнает его из тысячи, из миллиона криков. Из глаз полился кипяток, но он продолжал повторять заклинание, а крик становился всё громче и кажется кожу начало прожигать, слёзы полились с двойной силой, а свечи, кажется уже давно погасли. Повторив заклинание в третий раз, Антон почувствовал, как из него выходят все силы, резкая вспышка света, а дальше ничего… На часах пробило час ночи, в городской больнице, в палате № 38, лежат два тела, они ещё дышат. Один — кареглазый, статный юноша, а второй — худощавый мальчишка с чёрными блестящими волнами волос.